Избранные произведения - Пауль Хейзе
Едва произнеся эти слова, он очнулся и снова стал прежним.
— Простите меня, — печально произнес он, — это не я говорил, это кричала чрезмерность моей боли.
Он подошел к роялю и взялся за шляпу.
— Но над вами же никто не смеется! — жалобно сказала она. — Все произносят ваше имя доброжелательно и с уважением. Что же касается госпожи Вюсс, то она относится к вам с искренней, горячей симпатией и глубоко огорчена тем, что стала невольной причиной ваших ненужных, бесполезных страданий. Но как вы могли, дорогой друг, упрекнуть меня в бездушии? Как вы могли! Не называйте меня бездушной, не говорите этого слова мне, именно мне! — слова ее звучали тихо, но в них слышался крик души.
Но он ничего не слышал, взгляд был отсутствующий. Обойдя ее, он сделал несколько шагов к двери; затем, опомнившись, вернулся и склонился перед ней.
— Милостивая государыня, — заговорил он, — позвольте мне выразить вам свою признательность. Я не нахожу нужных слов. Могу только сказать: благородная, верная подруга, искренне благодарю вас за все. И вспоминайте со снисхождением об основательно наказанном человеке, который, должно быть, не все делал, как надо, но при этом никому не желал зла.
— Вы уезжаете? — глухо спросила она.
Он кивнул.
— Завтра утром, с первым же поездом.
— О Господи! — воскликнула она. — И куда?
— Не знаю, — пожал он плечами. — Куда-нибудь.
— Мой дорогой, дорогой друг! — запричитала она. И когда он поднял для поцелуя ее руку, она поцеловала руку Виктора.
Открыв окно, она стала вглядываться в ночь. Когда его темная фигура показалась у калитки сада, она громко крикнула ему вслед:
— Я верю в вас, в ваше величие и в ваше счастье.
Ранним утром следующего дня, во влажных туманных сумерках брел он, как и было решено, к вокзалу, готовый к отъезду; он еще не совсем проснулся и с удивлением вспоминал сон, яркие краски которого расцветили унылую действительность.
Ему снова — какой стыд! — снилась она, снилась вопреки всему. Только на перроне он стряхнул сонливость и огляделся. В этот самый день, едва забрезживший вокруг него, она обещала ждать его. «Сегодня вечером»! Как все это устарело. Прошло, миновало. Думая о ней, он не испытывал ни малейшего чувства; ни грусти расставания, ни умиления, ни неприязни, разве что неприятный вкус отвращения во рту. Равнодушно, будто чужак, покидал он неприветливую родину.
Одно окошко было освещено и открыто, в нем виднелось лицо кассира. Значит, уедем сразу же. Узнав из расписания направление поезда, он назвал первый же пришедший в голову далекий город за границей.
— Вторым классом? — спросил кассир.
— Третьим, — ответил Виктор, повинуясь какому-то смутному побуждению; то ли потому, что хотел избежать встречи со знакомыми (невероятность такой встречи в этот ранний час его не удовлетворяла, ему хотелось полной уверенности), то ли для того, чтобы подчеркнуть свое унижение. Третий класс как нельзя лучше подходил для его позорного бегства.
Войдя в вагон, он на первом же сиденье, рядом с дверью, увидел приветливого, скромно одетого человечка. «Простой человек — хороший человек, — сказал он себе, — пусть он будет моим соседом». Но когда Виктор хотел положить наверх свой совсем не громоздкий чемодан, человечек живо запротестовал:
— Постойте, постойте! Там лежат мои ноги.
Не настроенный в этот день шутить и разгадывать досужие загадки, Виктор послушно пристроил чемодан в другом месте и с равнодушным видом сел, чуть отодвинувшись в сторону, чтобы не соприкасаться коленями со своим визави. Но человечек хитро подмигнул:
— Не церемоньтесь с моими коленями, они все равно ничего не чувствуют. — С этими словами он откинул плед: ног у него не было! — Отрезали в госпитале, — ухмыляясь и почти с гордостью объяснил он. И охотно поведал историю своих страданий. «Я столько вынес, что и поверить трудно», повторял он время от времени. «Этот настрадался даже больше, чем я», — подумал Виктор.
— Меня зовут Бюргиссер, — закончил свой рассказ человечек, — Леонард Бюргиссер из Этлингена, по профессии столяр; в наших местах меня зовут Линертом. — Рассказав о себе, он удовлетворенно замолчал.
Паровоз равномерно попыхивал паром, и Виктор, не выспавшийся ночью, незаметно задремал. Вдруг сосед толкнул его, и он вздрогнул.
— Вы только взгляните, — шепотом заговорил безногий, — взгляните на этот сногсшибательный букет посреди зимы в руках у вон той красивой, со вкусом одетой девушки, что прогуливается вдоль вагонов второго класса! Видно, любит того, для кого купила такие восхитительные цветы; смотрите, она все время прикладывает платок к глазам… Но если он сейчас не появится, то будет поздно; поезд уже должен был отправиться… Шш! Тихо! Смотрите, она поворачивается к нам… В букете есть даже ландыши, отсюда слышно, как они пахнут… О Господи, бедная девушка! Смотрите, у вагонов третьего класса, где ее никто не знает, она уже плачет навзрыд.
Виктор, сперва нетерпеливо пропускавший болтовню мимо ушей, наконец выглянул — механически, против воли. Стройная и, насколько можно было различить в полумраке, изысканно одетая дама с букетом в руках прошла мимо, прижав к лицу носовой платок; плечи ее сотрясались от рыданий. «Мне, — с болью и горечью подумал Виктор, — никто не принесет букет цветов. О нет, нечего и думать! Скорее, веник из чертополоха, узнай они о моем отъезде». Он отвернулся, отодвинулся от окна и погрузился в горестные мысли.
— Занимайте свои места! — вдруг раздались крики проводников.
— Наконец-то! — раздались из окон насмешливые восклицания. Со стуком захлопнулись двери вагонов, затем на мгновение установилась тишина.
— Готов! — И вслед за тем резкий свисток.
Но тут дверь вагона внезапно распахнулась; струя холодного воздуха донесла аромат цветов, но только на один миг, дверь снова захлопнулась.
— Э нет, дамочка, — засмеялся вдогонку девушке столяр, — тот, кого ты ищешь, в третьем классе не ездит. Но если ты сейчас же не спрыгнешь с подножки, поезд прихватит и тебя… Слышите, как возмущаются проводники? И
