Кодзиро Сэридзава - Книга о Человеке
К этому времени в прошлом просторные леса и луга Каруидзавы уже были превращены в площадки для гольфа, отравляя жизнь местным жителям и дачникам. Если и то немногое, что сохранилось от природной лесной зоны, превратится в площадки для гольфа, Каруидзава станет непригодной для жизни людей. Говоря об этом, представитель инициативной группы поделился со мной наблюдениями во время своих поездок по Швейцарии, Франции и Германии.
Ни в одной из этих стран он нигде не видел площадок для гольфа, и ему объяснили, что из-за массовых протестов людей, озабоченных состоянием Природы, строительство площадок для гольфа было прекращено. Если суммировать площадь этих площадок во всех трех странах, то, по его словам, она составит не более четверти площади, отведенной для гольфа в одной только префектуре Тиба.
Кстати, я и сам до войны жил во Франции и Швейцарии и после войны многократно бывал в этих странах и жил в них подолгу, но нигде не видел площадок для гольфа. У меня там есть близкие друзья, но в наших беседах ни разу не звучали слова «гольф» и «площадка для гольфа».
По словам представителя инициативной группы, площадки для гольфа изначально строились под предлогом заботы о физическом развитии граждан, однако в нынешней Японии для обычных людей они недоступны, только малочисленный привилегированный класс участвует в соревнованиях, вышагивая по полю вместо прогулки или развлекаясь игрой на деньги; еще устраиваются соревнования спортсменов, для которых гольф — профессия, с денежными призами, так что и для привилегированного класса эти площадки никак не связаны с первоначально заявленной целью — развитием физической культуры.
К тому же, чтобы дерн на площадках для гольфа оставался пригодным для спортивных соревнований, используют различные удобрения, которые отравляют обычную растительность и даже наносят вред сельскохозяйственной продукции близлежащих угодий.
Следовательно, площадки для гольфа, возникающие повсеместно оттого, что испорченные деньгами японцы, потакая своим желаниям, высокомерно забыли об уважительном отношении к Природе, являются бессмысленными сооружениями, они разрушают Природу и наносят вред множеству людей. На этот раз жители Каруидзавы встали на защиту небольшой рощицы, но в дальнейшем следует организовать движение за возврат в природное состояние всех площадок для гольфа…
Поскольку японцы демонстрируют высокомерное равнодушие к разрушению Природы, Небо всенепременно опустит свой карающий меч. Но тогда, даже если они прозреют, уже невозможно будет вернуть погубленной Природы… Во избежание этого было организовано Общество охраны Природы, и представитель инициативной группы обратился ко мне за содействием.
Я не мог оставаться глухим к призыву защищать Природу, и после обстоятельного разговора мой собеседник ушел удовлетворенным, а я вышел проводить его до ворот.
В это время по лестнице энергично поднялся юноша Минору.
— Чудесный сегодня день, не правда ли? И вы как-то особенно бодро выглядите…
— Да, потому что мы обсуждали бережное отношение к Природе.
— Бережное отношение к Природе? Но ведь это само собой разумеется!
— Само собой разумеется, но не делается. Люди относятся к Природе с безразличием, всячески третируют ее и разрушают.
— Вы мне уже объясняли, что мы получаем жизнь от Природы… Получается, люди губят Природу, являющуюся родительницей их жизни.
— Вот почему я так опечалился… А что у тебя, занятия начались?
— Нет еще. А хоть и начнутся, многие поступившие в Токийский университет считают, что теперь можно не беспокоиться о будущем трудоустройстве, но когда они пойдут на службу, у них уже не будет столько свободного времени, поэтому развлекаются сейчас кто во что горазд.
— Извини… Твое лицо сияет так, будто в твоей жизни началось что-то новое…
— Я начал изучать французский, и он оказался неожиданно легким, я хотел поделиться с вами моей радостью.
— А какие иностранные языки ты уже изучал?
— Английский и немецкий. Английским я владею даже лучше, чем японским, поскольку в детстве воспитывался в Америке, а среди моих одноклассников был немец, я с ним сдружился и благодаря ему стал свободно говорить по-немецки. Теперь же, в связи с моими занятиями, возникла потребность во французском, и я взялся за него — что за чудесный язык! Достаточно запомнить грамматику, и уже можно без труда и читать и писать, а особенно говорить, такой естественный язык, сразу становится родным.
— Не знал, что у тебя такой талант к языкам.
— Иностранный язык — всего лишь язык, ничего особенного, — рассмеялся он, а я про себя порадовался, что мне стало известно еще об одном таланте этого юноши. Но сам он к этому относился вполне равнодушно… Его не было несколько дней, и теперь он заметил, что цветы в саду уже распустились, и, пройдя под магнолию, увидел лиловые цветочки редьки.
— Это ведь редька? Не думал, что у редьки такие красивые цветы! Красивее даже, чем у сурепки. Может быть, стоило посадить их побольше?
— Я не сажал… В этом году они выросли впервые, сами собой.
— Как же много цветущих трав, и вы знаете, как все они называются?
— Нет. Для меня это просто цветы.
— Удивительно, с приходом теплых весенних дней даже эти неприметные растения распускают цветы!
— Любое из них получило от Природы жизнь, поэтому весной они расцветают, чтобы принести плоды. И алая слива, и магнолия…
Я замолчал, боясь, что моя речь превратится в проповедь, а он, продолжая стоять, громко сказал:
— Мы, люди, тоже получили жизнь от Природы. Значит, должны бережно к ней относиться.
— Но, несмотря на это люди только и делают, что губят Природу…
Греясь в лучах весеннего солнца, мы с Минору завели беседу о бережном отношении к Природе. Я сказал, что понятие «Природа» объемлет не только окружающую нас среду, но и братские отношения между людьми, когда один человек живет ради другого, и отношения между людьми и вещами… Говоря это, я про себя размышлял.
У этого юноши выдающиеся способности к языкам, но какие еще в нем заложены таланты, я не знаю. Осуществить свои способности — это веление Великой Природы, долг по отношению к Великой Природе, его судьба. И при этом он, как последний глупец, хотел совершить самоубийство! А прошло-то всего каких-то пару месяцев!..
Решившись, я, стоя перед ним, положил ему на плечи руки и серьезно сказал:
— Вот что, больше не помышляй о самоубийстве!
Едва я произнес эти слова, мои глаза защипало от слез. Он молчал.
— Одна-единственная просьба.
Только я это сказал, как он припал головой к моей груди, задыхаясь от слез. Естественно, я его обнял, но в душе встревожился — значит, он не оставил мысль о самоубийстве… Некоторое время мы стояли так, обнявшись. Но вот он поднял голову, хотел утереть ладонями слезы, но я поспешил передать ему платок, которым сам только что утер свои слезы…
— В то время, — сказал он, — я был одинок, очень одинок. Сейчас у меня есть отец. Есть мать. Есть вы, мой духовный отец. Моя смерть нанесла бы смертельный удар моему отцу, матери, вам, дорогой учитель, поэтому я теперь ни за что не совершу самоубийства! Ибо эта жизнь дарована мне Великой Природой…
— Ты меня успокоил, — сказал я, улыбаясь, и легонько потрепал его по плечу.
— Учитель, — сказал он с серьезным лицом, — живите долго! По крайней мере, пока я не повзрослею.
И, точно застыдившись своих слов, поспешно удалился.
После этого от него не было никаких известий, прекратились звонки с утренними приветствиями. Я уж забеспокоился, не случилось ли чего, но, не зная ни адреса его, ни телефона, не пытался как-либо с ним связаться. И решил забыть обо всем этом: «Появится, когда я ему понадоблюсь», но на сердце было как-то тоскливо. Странные отношения!..
Это было на следующий день после Пасхи.
Вновь наступили холодные дни, вдобавок каждый день лили дожди. Вечером того дня меня посетила известная писательница Митико Нобэ, которая к тому же является протестантским пастором, возглавляет церковный приход и ведет миссионерскую деятельность.
Мы познакомились, когда она, бросив учебу в женском университете, дала мне прочесть рукопись своего романа, и вот уже почти шестьдесят лет мы поддерживаем дружеские отношения. Эти шестьдесят лет вместили бедственные времена, когда Япония вела войну против всего мира и потерпела поражение. Митико изредка навещала меня и поддерживала.
Но не это привело ее в мой дом на следующий день после Пасхи.
После долгого перерыва она опубликовала рассказ в апрельском номере одного литературного ежемесячника. Прочитав его, я обрадовался. Это был настоящий шедевр, в котором она не выпячивала, как прежде, свое «я», ни в стиле, ни в разработке главной темы. Этот превосходный рассказ свидетельствовал, что она полностью состоялась как писатель. Я был рад, что благодаря своему долголетию смог наконец-то увидеть расцвет ее писательского таланта. Я даже подумывал, как бы это отпраздновать.
