Том 2. Учитель Гнус, или Конец одного тирана; В маленьком городе - Генрих Манн
— В каталажку, в каталажку!
Кизелак, увидев его перед самым своим носом, повиновался. Он юркнул в дверь около эстрады. Очнувшись, Гнус обнаружил, что тоже находится за этой дверью. В глаза ему бросилась красная занавеска и рука, высунувшаяся из-за нее. Он хотел схватить эту руку, но услышал, как кто-то прыгнул. Приподняв занавеску, Гнус увидел, что Кизелак рысью бежит через сени. В то же мгновение какая-то фигура выскочила на улицу, Гнус успел разглядеть ее — фон Эрцум. Он встал на цыпочки, но окно было слишком высоко, попытался вскарабкаться на подоконник и, повиснув на локтях, услышал за спиной тонкий голос:
— Смелее, смелее, вы, видно, еще сильный мужчина!
Он плюхнулся вниз, обернулся: позади него стояла пестрая особа женского пола.
Несколько секунд Гнус смотрел на нее; его челюсти беззвучно шевелились. Наконец он выдавил из себя:
— Вы, вы — вполне достоверно — актриса Фрелих?
— Ну да, — отвечала она.
Гнус и без того знал это.
— И вы упражняетесь здесь в своем искусстве?
Он хотел, чтобы она и это подтвердила.
— Глупый вопрос, — заметила дама.
— Значит… — Гнус перевел дух и указал назад на окно, в которое выскочили Кизелак и фон Эрцум. — Скажите, пожалуйста, а позволительное ли это дело?
— Что именно? — удивилась дама.
— Ведь они гимназисты, — сказал Гнус и дрожащим, глухим голосом повторил: — Гимназисты!
— Ну и пусть. Мне-то что?
Она рассмеялась. Гнуса взорвало:
— Вы отвлекаете их от школьных занятий и прямого исполнения долга. Вы их соблазняете!
Актриса Фрелих перестала смеяться; она ткнула себя в грудь указательным пальцем:
— Я? Да вы, верно… того…
— Так вы, значит, еще отпираетесь? — воинственно настаивал Гнус.
— А зачем? Мне это, слава тебе господи, ни к чему. Я артистка. Скажите, а принимать от мужчин цветы мне тоже нельзя без вашего позволения? — Она показала рукой на угол комнаты, где с двух сторон наклонно повешенного зеркала были заткнуты большие букеты, и, вздернув плечи, добавила: — Может, это тоже непозволительно? Да кто вы, собственно, такой?
— Я? Я учитель гимназии, — отвечал Гнус, и это звучало как: я властитель мира.
— Ага, — уже мягче заметила она, — тогда вам тоже наплевать, чем занимаются эти молодые люди.
Подобное мировоззрение не укладывалось в мозгу Гнуса.
— Советую, — начал он, — вам и вашим присным без промедления покинуть этот город, в противном случае, — он снова возвысил голос, — я приложу все усилия, чтобы испортить вам карьеру или вовсе погубить ее. Я сумею — так сказать — заинтересовать вашими делами полицию.
При этом слове на лице актрисы Фрелих изобразилось откровеннейшее пренебрежение.
— Если она до тех пор не сцапает вас, что, на мой взгляд, весьма вероятно. До меня же ей никакого дела нет. А в общем, мне вас жалко! Эх вы!
Но очевидно было, что она не сострадает ему, а все больше и больше злится.
— Скажите на милость, попал в дурацкое положение и еще куражится. Мало, что ли, над вами смеялись? А ну, живо отправляйтесь в полицию. Вас тут же и схватят. Нет, надо же набраться такого нахальства! Просто смешно, особенно женщине, привыкшей к вежливому обхождению. Вот возьму да и напущу на вас кого-нибудь из знакомых офицеров. Да от вас мокрого места не останется.
На ее торжествующем лице и вправду изобразилось сострадание.
Поначалу он пытался перебить артистку Фрелих. Но под натиском ее решительности его мысли, уже облекшиеся в слова и готовые сорваться с языка, мало-помалу стали отступать и, наконец, затерялись в недрах Гнуса. Он окаменел — эта особа не была вырвавшимся из-под его власти, заартачившимся гимназистом, которого всю жизнь надлежало держать в ежовых рукавицах, а к таковым относились все местные жители. Нет, она была чем-то новым. От всего, что она говорила, веяло странным, будоражащим нервы ветром. Она была силой посторонней, но почти равноправной. Потребуй она от него ответа, он бы уж не нашелся что сказать. В нем зарождалось какое-то небывалое чувство, похожее на уважение.
— Ну да что там толковать!.. — Она пренебрежительно замолчала и повернулась к нему спиной.
Рояль опять заиграл. Дверь отворилась, пропуская толстую женщину, с которой у Гнуса произошло столкновение, а также ее супруга, и тотчас снова захлопнулась. Толстуха поставила на стол тарелку, и складки ее манто заходили гневливыми волнами.
— Четырех марок не набралось, — объявил супруг. — Голоштанники! Лоботрясы!
Артистка Фрелих бросила холодно и колко:
— Вот этот господин хочет жаловаться на нас в полицию.
Гнус что-то залопотал, испуганный явно превосходящими силами противника. Толстая женщина круто повернулась и смерила его взглядом. Выражение ее лица показалось ему нестерпимо наглым, он покраснел, опустил взор, который наткнулся на толстые икры в трико телесного цвета, вздрогнул и поспешил еще больше потупиться. Тут муж, стараясь говорить вполголоса, что давалось ему с трудом, заявил:
— Да ведь скандал-то поднял он! А я уж давно предупреждал Розу, что вышвырну всякого, кто вздумает устраивать сцены ревности и воображать, что он один здесь хозяин. Эх вы — соперничать с мальчишками! Вас уж небось и полиция взяла на заметку как сладострастного старикашку.
Но жена толкнула его: у нее, видимо, сложилось иное мнение о Гнусе.
— Тише ты! Да он мухи не обидит, — и, повернувшись к Гнусу, продолжала — В бутылку полез, голубчик! Ну не беда, человек иной раз взъерепенится, сам не знает с чего. А с Кипертом лучше не связываться: он как вообразит, что я ему изменяю, так прямо на стену лезет. Садитесь-ка лучше да выпейте винца!
Она скинула со стула юбки и пестрые штаны, взяла со стола бутылку и налила Гнусу вина. Он выпил во избежание лишних разговоров.
— Давно вы знакомы с Розой? — полюбопытствовала толстуха. — Сдается мне, что я вас еще не видела.
Гнус что-то ответил, но рояль поглотил его ответ.
Артистка Фрелих пояснила:
— Он учитель тех мальцов, что околачиваются у меня в уборной.
— А-а, так вы учитель? — сказал артист. Он тоже выпил, щелкнул языком и вернулся к своему обычному благодушному состоянию. — Раз так, вы свой человек. Вы, значит, тоже будете голосовать за социал-демократическую партию. А не то придется вам ждать до седых волос повышения учительских окладов. С искусством то же самое: вечный полицейский надзор, а в кармане шиш. Наука, — он указал на Гнуса, — и искусство, — указал на себя, — одного
