Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии - Александр Дюма
Целый день прошел в этих музыкальных и танцевальных развлечениях. В течение всего нашего плавания перед нами живописно открывались оба берега Нила, окаймленные яркой зеленью; вечером быстро село солнце, и его последние лучи осветили своими теплыми красками очаровательную деревню, всю увенчанную пальмами.
Мы устроились на корме джермы; матросы соорудили там палатку, а скорее нечто вроде мостовой арки из парусины, крепившейся на двух гибких тростниковых жердях; мы разостлали ковры, на которых нам уже не раз приходилось спать, и уснули.
Утром, когда мы проснулись, окружающий пейзаж имел тот же вид, что и накануне; однако, по мере того как мы поднимались вверх по течению, деревни становились все меньше и попадались все реже.
День прошел в тех же самых развлечениях, вот только потомок Магомета казался нам менее забавным, чем накануне: вероятно, мы уже привыкли к этому смешному персонажу.
На следующее утро песни зазвучали, когда мы еще спали; открыв глаза, мы подумали, что экипаж исполняет в нашу честь серенаду, но все обстояло совсем иначе; ветер стал встречным, и это вынуждало матросов грести изо всех сил, чтобы справиться с течением. Капитан джермы громогласно произносил какую-то молитву, на каждый стих которой арабы отвечали: «Элейсон». При каждом таком припеве наше судно относило шагов на пятьдесят назад!
Капитан рассудил, что если так пойдет и дальше, то к вечеру или, самое позднее, на следующее утро мы вернемся назад в Абу-Мандур, и отдал приказ пришвартоваться возле одной из деревень, мимо которой мы проплывали обратным ходом. Едва судно привязали, я спрыгнул на берег и направился к ближайшему дому; мне с трудом удалось раздобыть там небольшую плошку молока; мы расположились за глинобитной стеной, чтобы укрыться от облаков раскаленной пыли, которые поднимал ветер, и принялись за еду.
Внезапно мы увидели, что к нам приближается чудовищного вида с анто на точь-в-точь в таком же одеянии, как ее собрат из Розетты; но если мужчина, на наш взгляд, был всего лишь не особенно привлекательным, то старуха показалась нам просто отвратительной. По мере того как она подходила все ближе, меня охватили жуткие опасения: а вдруг ей вздумается, увидев, что мы иностранцы, одарить нас своими ласками? Я поспешил поделиться этой мыслью со своими спутниками, и они задрожали всем телом. К счастью, мы отделались лишь страхом: старуха ограничилась тем, что попросила у нас подаяние; мы поспешили дать ей хлеба, фиников и несколько монеток. Получив этот выкуп, она удалилась, позволив нам завершить трапезу. Через два часа ветер стих, и мы снова тронулись в путь.
Мы медленно продвигались вперед: если раньше помехой нам был встречный ветер, то теперь нам мешала малая глубина реки, и, хотя наше судно имело осадку всего лишь в три фута, оно иногда касалось песчаного дна. Так что за четыре или пять часов нам с великим трудом удалось проделать всего лишь два-три льё. Ближе к вечеру мы увидели, как на красноватом горизонте медленно поднимаются три симметричные горы, острые контуры которых прорисовывались на фоне неба: это были пирамиды!
Прямо на глазах пирамиды становились все больше, в то время как по левую руку от нас первые отроги Ливийских гор сжимали между своими гранитными склонами русло Нила.
Мы замерли, не в силах оторвать взгляд от этих гигантских сооружений, с которыми были связаны столь великие деяния древности и столь славные памятные события недавних дней! Здесь новоявленный Камбис дал очередную битву, и мы могли, подобно Геродоту, видевшему кости персов и египтян, в свой черед отыскать на ее поле останки наших отцов!
По мере того как солнце опускалось за горизонт, его отблески поднимались по склонам пирамид, основания которых уходили в тень; вскоре уже сверкала лишь одна вершина, напоминавшая раскаленный докрасна клин; затем и по ней скользнул последний луч, похожий на пламя, пылающее на верху маяка. Наконец, само это пламя отделилось от вершины, как если бы оно поднялось в небо, чтобы зажечь звезды, засверкавшие уже мгновение спустя.
Наш восторг граничил с безумием, мы рукоплескали и радовались этим великолепным декорациям, а затем позвали капитана, попросив его не трогаться с места ночью, чтобы на следующее утро мы не упустили ни единой подробности из величественного пейзажем, который должен был развернуться перед нашими глазами. Все складывалось превосходно: он, со своей стороны, явился сказать нам, что из-за трудностей плавания судну придется бросить здесь якорь. Мы еще долго стояли на палубе, глядя в сторону пирамид, хотя различить их в темноте уже было невозможно, а потом отправились к себе под навес, чтобы поговорить о пирамидах, коль скоро нельзя было их видеть.
Наутро я проснулся первым и с удивлением обнаружил, что все еще спят, хотя уже давно рассвело. Я чувствовал недомогание, похожее на гнетущее сновидение, и разбудил своих спутников: все они находились в таком же болезненном состоянии; мы вышли из-под навеса: воздух был тяжелым и удушливым, а унылое и тусклое солнце всходило за пеленой раскаленного песка, поднятого ветром пустыни. Мы ощущали, что у нас стеснено дыхание, как бывает, когда попадаешь в слишком сгущенную атмосферу; воздух, которым мы дышали, обжигал нам грудь. Не понимая, что происходит, мы огляделись по сторонам: матросы и капитан неподвижно сидели на палубе джермы, завернувшись в плащи, одна из складок которых прикрывала им рот, что придавало этим людям сходство с Дантовыми персонажами на рисунках Флаксмана; живыми оставались лишь их глаза, устремленные на горизонт, в который они с беспокойством вглядывались. Наше появление на палубе, казалось, нисколько не отвлекло их от этого занятия; мы обратились к ним, но они остались безмолвными; наконец я осведомился у самого капитана о причине подобного уныния; тогда он указал рукой на горизонт и, по-прежнему прикрывая рот плащом, произнес:
— Хамсин.
Едва было произнесено это слово, как мы в самом деле увидели все признаки этого губительного ветра, которого так страшатся арабы. Пальмы, раскачиваемые переменчивыми порывами ветра, гнулись во
