Кнут Гамсун - Фантазер
Бѣдняга Левіанъ съ самаго дня своего униженія не переставалъ преслѣдовать своего замѣстителя. Когда бы ни отправился онъ ночью на рыбную ловлю за камбалой, онъ непремѣнно устраивался съ этой цѣлью у береговъ Еноха и этимъ мѣшалъ послѣднему удить. Если ему нужна была мачта или деревянный ковшъ, онъ отправлялся за деревомъ въ сосновый лѣсъ Еноха у берега моря. Вскорѣ стало извѣстно, что юмфру фонъ-Лоосъ отъ стыда покидаетъ приходъ. Купецъ Моккъ соблаговолилъ пожалѣть погибшаго телеграфиста и рѣшилъ сдѣлать попытку предотвратить этотъ разрывъ. Собственными руками снялъ онъ признаніе Роландсена со столба и заявилъ, что повѣшено оно было здѣсь совершенно противъ его воли. Затѣмъ онъ явился во дворъ пастората. Моккъ былъ вполнѣ удовлетворенъ, онъ уже услышалъ о томъ подавляющемъ впечатлѣніи, которое произвело на всѣхъ его отношеніе къ вору; теперь люди снова кланялись ему, какъ въ добрые старые дни, — да, его почитали даже больше, чѣмъ прежде. Вѣдь одинъ только и былъ такой Моккъ на всемъ побережьи!
Его вмѣшательство оказалось безуспѣшнымъ. Юмфру фонъ-Лоосъ плакала отъ умиленія, что Моккъ явился собственной своей особой; но никто не былъ бы въ состояніи заставить ее забыть все происшедшее съ Роландсеномъ; никогда въ жизни не можетъ наступить примиреніе. Моккъ получилъ такое впечатлѣніе, что подъ этимъ рѣшительнымъ заявленіемъ кроется вліяніе пастора.
Когда юмфру спустилась внизъ подъ навѣсъ для лодокъ, пасторъ и его жена сопровождали ее. Оба пожелали ей добраго пути и смотрѣли, какъ она усаживалась въ лодку.
"О Боже! а я увѣрена, что онъ тамъ лежитъ въ лѣсу наверху и сожалѣетъ обо всемъ", сказала юмфру фонъ-Лоосъ и вытащила платокъ изъ кармана.
Лодка отчалила и понеслась подъ сильными ударами веселъ.
"Вотъ я его вижу!" закричала юмфру, приподымаясь наполовину. Словно она хотѣла броситься на берегъ. Затѣмъ она начала изо всѣхъ силъ махать платкомъ по направленію кь лѣсу. И лодка исчезла за косой.
Роландсенъ пошелъ домой лѣсомъ, какъ онъ всегда это дѣлалъ за послѣднее время; но на полпути, у забора пастората, онъ снова вернулся на дорогу и пошелъ ею. Итакъ, всѣ образцы были разосланы, ему нечего больше дѣлать, оставалось только ждать результата. Не всякомъ случаѣ это не продлится долго. Чувствуя особенно хорошее настроеніе духа, онъ пощелкивалъ пальцами.
На нѣкоторомъ разстояніи впереди его дочь кистера Ольга сидѣла у дороги на камнѣ. Чего ей тамъ нужно? Роландсенъ задумался. Она вѣрно идетъ изъ лавки и теперь ждетъ кого-нибудь. Черезъ нѣсколько минутъ къ ней подошла Элиза Моккъ. Что же это: неразлучны что ли онѣ стали обѣ? Эта тоже остановилась у дороги и, казалось, ждала.
"Обрадуемъ-ка барышенъ своимъ униженіемъ и провалимся сквозь землю", сказалъ себѣ Роландсенъ и углубился въ лѣсъ. Подъ ногами его затрещали сухіе сучья, шаги его были слышны, это былъ непріятный выходъ, и онъ отвергъ его. "Можетъ быть, слѣдуетъ снова выйти на дорогу", подумалъ онъ: "не стоитъ слишкомъ восхищать ихъ своимъ бѣгствомъ." И онъ опять вышелъ на дорогу.
Но теперь это былъ дѣйствительно смѣлый шагъ — лицомъ лицу встрѣтиться съ Элизою Моккъ. Его сердце забилось тяжелыми ударами, горячая волна обдала его съ ногъ до головы, и онъ остановился. Онъ и раньше то ничего не могъ добиться, а съ тѣхъ поръ обнаружился такой большой проступокъ съ его стороны. Пятясь назадъ, онъ опять отступилъ въ лѣсъ. Если бы онъ, по крайней мѣрѣ, очутился внѣ этого нерасчищеннаго пространства, трескъ сучьевъ прекратился бы, а тамъ начинался и верескъ. Въ два прыжка онъ перепрыгнулъ черезъ хворостъ и былъ спасенъ. Но вдругъ онъ остановился. Что за дьяволъ заставляетъ его скакать здѣсь? Или онъ уже не Ове Роландсенъ? Онъ съ упорствомъ вернулся къ тому же мѣсту и сталъ шагать по сухимъ сучьямъ, сколько душѣ его было угодно.
На дорогѣ онъ увидалъ что барышни сидятъ все на томъ же мѣстѣ. Онѣ разговаривали и Элиза ковыряла землю зонтикомъ. Роландсенъ снова остановился. Нѣтъ людей болѣе осторожныхъ, какъ сорванцы. "Я воръ", думалъ онъ, "какъ можетъ у меня хватить дерзости показаться? Кланяться мнѣ что ли, чтобы барышни кивнули мнѣ?" И онъ еще разъ скользнулъ въ лѣсъ. Какой же онъ круглый дуракъ, что все еще носится со своими чувствами; или ему не о чемъ думать больше? Черезъ два-три мѣсяца онъ будетъ богатымъ человѣкомъ: наплевать ему на любовь. И онъ отправился домой.
Можетъ ли быть, чтобы онѣ все еще тамъ же сидѣли? Онъ вернулся и сталъ высматривать. Къ нимъ присоединился Фридрихъ, всѣ трое шли къ нему навстрѣчу. Онъ бросился обратно, сердце словно подпрыгнуло у него въ груди до самого горла. Хорошо, если они не видали его! Они остановились; онъ слышитъ, какъ Фридрихъ говоритъ:
"Шш! Мнѣ послышалось, кто-то есть въ лѣсу!"
"Нѣтъ, это такъ", отвѣчаетъ Элиза.
"А, можетъ бытъ, она сказала это нарочно, потому что видѣла!" подумалъ Роландсенъ. "Разумѣется, онъ еще ничто пока; но мы еще поговоримъ черезъ два мѣсяца! А что такое сама-то она представляетъ собою? Деревянную Мадонну, дочь какого-то Мокка изъ Росенгорда! Богъ съ ней совсѣмъ!"
На крышѣ станціи стоялъ на желѣзномъ шпилѣ флюгеръ, пѣтушокъ. Роландсенъ пришелъ домой, поднялся на крышу и ударилъ рукой по шпилю; пѣтушокъ накренился назадъ, и имѣлъ такой видъ, какъ будто собирался пропѣть. Такъ ему и надо стоять. Такъ-то лучше!
XI
Наступило время, когда дни тянулись вяло: только жалкая рыбная ловля для домашняго обихода, — вотъ и все, чѣмъ люди вознаграждаютъ себя въ теплыя свѣтлыя ночи. Ежевика и картофель растутъ, а луговая трава волнуется; въ каждомъ домѣ изобиліе сельдей, а коровы и козы даютъ молоко ведрами и все-таки остаются тучными и гладкими.
Моккъ со своею дочерью Элизой уѣхалъ домой, Фридрихъ снова одинъ распоряжается на фабрикѣ и въ лавкѣ. И распоряжается Фридрихъ неважно: онъ воспламенился любовью къ морю и въ высшей степени неохотно прозябаетъ на землѣ. Капитанъ Генриксенъ съ берегового парохода почти обѣщалъ доставить ему мѣсто штурмана на своемъ пароходѣ; но, кажется, изъ этого ничего не выйдетъ. Спрашивается, не можетъ ли Моккъ купить своему сыну пароходъ въ собственное его распоряженіе? Онъ это сдѣлаетъ и часто говоритъ объ этомъ, но Фридрихъ боится, что это невозможно. Фридрихъ умѣетъ взвѣшивать обстоятельства. У него отъ природы мало свойствъ моряка, онъ — типъ осторожнаго и положительнаго юноши, который въ будничной жизни дѣлаетъ всякаго дѣла ровно столько, сколько это необходимо. Онъ заимствовалъ свои качества отъ матери и не является уже настоящимъ Моккомъ. Но вѣдь такимъ-то и слѣдуетъ быть, если хочешь съ блескомъ пройти свое житейское поприще: не дѣлать слишкомъ много, а, наоборотъ, немного меньше того, что признано будетъ нужнымъ.
Какъ это могло случиться съ Роландсеномъ, этимъ дерзкимъ сорванцомъ, даже при всей его эксцентричности? Теперь онъ сталъ воромъ въ глазахъ людей и, наконецъ, потерялъ мѣсто. И вотъ пошелъ онъ по свѣту со своей обремененной совѣстью, и полинявшее пальто его все больше и больше изнашивается, и ни у кого другого не могъ онъ найти себѣ комнатки, кромѣ какъ у раздувателя мѣховъ Борре. Тутъ Ове Роландсенъ и поселился. Борре могъ бы быть славнымъ малымъ, но онъ былъ очень бѣденъ и въ хижинѣ его было меньше, чѣмъ у другихъ, запасовъ сельди. Кромѣ того, его дочь Пернила была убогимъ созданьемъ, а потому на домъ его не обращали большого вниманія. Приличному человѣку и не пристало жить у него.
Говорили, будто Роландсенъ, можетъ быть, и смогъ бы сохранить свое мѣсто, если бы явился къ инспектору телеграфа съ болѣе сокрушеннымъ сердцемъ, но Роландсенъ съ тѣмъ и пришелъ, чтобы ему дали отставку, и у инспектора не было повода помиловать его. А стараго Мокка, посредника, не было въ это время.
Пасторъ сталъ относиться снисходительнѣе къ Роландсену. "Я слышалъ, что онъ меньше сталъ пить", говорилъ онъ, "и я не смотрю на него, какъ на совсѣмъ ужъ безнадежнаго. Онъ, напримѣръ, самъ утверждаетъ, что мое письмо побудило его сознаться въ преступленіи. Иногда порадуешься, видя, что твоя дѣятельность не безъ результата".
Пришелъ канунъ Иванова дня. На всѣхъ возвышенностяхъ зажглись вечеромъ костры; вся рыбацкая молодежь собралась вечеромъ у костровъ, и по всему приходу раздавались звуки гармоникъ и скрипокъ. Огонь въ кострахъ не долженъ былъ сильно разгораться, но отъ нихъ по обычаю долженъ былъ распространяться сильный запахъ, это было самое важное; поэтому въ огонь кидали сырого мху и можжевельнику, чтобы шелъ густой дымъ съ пріятнымъ запахомъ. У Роландсена теперь, какъ и въ прежнія времена, не хватило стыда, чтобы держаться подальше отъ этого народнаго праздника; онъ сидѣлъ на высокомъ пригоркѣ и бренчалъ на гитарѣ и пѣлъ, такъ что пѣніе его раздавалось по всей долинѣ. Когда онъ спустился къ кострамъ, всѣ замѣтили, что онъ пьянъ, какъ сапожникъ;
Онъ сталъ ломаться, выкрикивая свои громкія фразы. Какимъ онъ былъ, такимъ и остался.
