Стефан Жеромский - Верная река
– Видите, – сказала она, – у него выбиты два передних зуба.
– А я ему и остальные выбью.
– Прежде чем выбить остатки старых зубов, послушайте историю тех, которые уже выбиты.
– Какое мне дело до его зубов?
– О, можно ли таким образом вести разговор с дамой?
– Вести разговор… Рассказывайте, если это так важно.
– Да ведь вы не слушаете. Как же рассказывать?
– Я-то слушаю, а вот вы не слышите, как во мне голод благим матом кричит.
– Ну, это не длинная история, – голод потерпит. Видите ли, дело было так. Когда этот наш старичок был еще молодым, он служил тут, в этом же доме поваренком. Не успел он оглянуться, как его призвали в солдаты. Жаль стало ему кухни, кастрюль и соусов, да и солдатчина его пугала, – двадцать пять лет под ружьем, шутка ли. Пришел за ним староста, взять его на освидетельствование. Наш поваренок, недолго думая, выбежал за угол дома, поднял с земли камень и выбил себе два передних зуба, без которых, как вам известно, невозможно скусывать патроны для кремневых ружей. Староста хвать его за шиворот, хотел связать, а тот хохочет во все горло, показывая окровавленную рану во рту.
– Ну и что?
– Ничего. Только отсюда мораль – что драться по пустякам не надо. А старик еще не раз выкидывал фокусы не хуже этого.
– Все побасенки я позволю себе отложить на то время, когда почистим картошку. «Primum edere, deinde philosophari».[11] Понимаете, что это значит?
– Должно быть, что-то насчет еды.
– Вот то-то! Ну, живо, где мешок?
Получив мешок, он двинулся под предводительством Щепана во двор и вскоре вернулся с картошкой. Они затопили плиту, впихивая в нее колья от забора. Все принялись чистить картошку. Оказалось, что в запасах отряда имеется кусок раздобытого где-то сала. Щепан исчез в темноте и притащил на дне мешка с гарнец крупы из своего тайника. Кашу и картошку он начал варить по всем правилам кулинарного искусства. Но при этом он то и дело выбегал наружу, чтобы нести караул, прислушиваться глухими ушами – не дрожит ли земля под ногами вражеской пехоты?…
VI
Рана в бедре не только не заживала, а, наоборот, внушала все большее опасение. Ниже раны образовался большой нарыв, причинявший такие страдания, что больней кричал по целым часам. Даже мысль об опасности, висящей над домом, и страх за свою жизнь не могли укротить эти нечеловеческие крики, похожие на звериный вой. Панна Саломея не только не спала по ночам, но, опасаясь внезапного вторжения солдат, боялась даже на минуту прилечь. Уносить князя в сарай, если бы раздался предупреждающий стук Ривки, было теперь бессмысленно, так как больной стонал даже зарытый в сене. Однажды целый отряд солдат и предводительствующий им офицер, услышав какие-то подозрительные звуки, ходили по всему сараю, глубоко вонзая в сено штыки. Только благодаря счастливой случайности они не наткнулись на тайник, а мысль, что сарай пригодится еще для ночлега, удержала офицера, и он не отдал приказа, чтобы его сожгли. Было совершенно очевидно, что пуля спускается вдоль голени Одровонжа, вызывая все новые нарывы, причинявшие нечеловеческие страдания. Такая жизнь была невыносимо тяжела. Панна Саломея решила, что единственный выход – пригласить хирурга. Но как это сделать, если нет ни гроша в кармане, ни лошадей, ни санок, если все, что у нее было, забрали этой зимой проходившие отряды повстанцев. Нанять лошадь в деревне было опасно, так как враждебно настроенные крестьяне могли обнаружить пребывание раненого в доме. Увезти его из дома она не могла решиться. Он сам нашел было верное средство. Однажды, когда она стояла у постели и кормила его, он сунул руку в карман ее платья и выхватил пистолет, который она ему показывала в первые дни. Она отняла у него пистолет. С тех пор, корчась от боли, он целыми часами молил ее, чтобы она выстрелом в лоб прекратила его страдания. Когда ему удавалось схватить ее за руки, он впивался в них своими пылающими как раскаленные добела железные клещи пальцами и вымаливал у нее смерть. Каких только просьб, каких доводов он ни приводил, моля об одном-единственном выстреле.
Столько людей погибло! Достойных, благороднейших из благородных, смелых… Солдатские сапоги втаптывали их в грязь на полях! Они погибали от ран в лесах, без помощи, погибали бесславно и бесплодно! Святая идея низвергнута со своего алтаря! Польские крестьяне после меховского поражения отвозили раненых к русским и отдавали их в руки палача! Рабские души богачей и ужасное невежество бедняков протянули друг другу руки. Какое безрассудство, какая жестокость среди стольких опасностей выхаживать одно безмерно страдающее существо! Умереть! Не знать, что творится, не помнить о том, что произошло. Забыть обо всем! Не испытывать адских мук унижения, прячась в сене от солдат.
– Сестра, – взывал он, – сжалься! Убей! Позволь мне самому убить себя! Я не хочу жить! Вам не трудно будет закопать мое тело ночью у реки, где я обмывал свои раны. Ты придешь весной, посадишь цветочек. Я буду счастлив…
В отчаянии, не зная, что делать, панна Саломея по секрету даже от Щепана однажды вечером пошла к своей подружке Ривке. В корчме было уже темно, двери наглухо заперты. Из страха перед грабителями корчмарь заколотил окна изнутри досками – так, чтобы дневной свет проникал только в щели. Панна Мия принялась за одно из окон, расшатала гвозди, которыми была заколочена рама, отковырнула замазку, и, наконец, открыла его. Тогда, просунув в щель между досками длинный прут, вытащенный из плетня, стала тыкать наугад в том направлении, где, как она знала, обычно спала Ривка. Ей долго не удавалось разбудить ее. Евреечка, которую ночью так часто беспокоили, на этот раз крепко уснула. Наконец догадавшись, кто ее зовет, Ривка кинулась к окну. Они перешептывались через щель между досками тише дуновения ветерка, чтобы не разбудить домочадцев корчмаря, спавших в этой и соседних комнатах.
Панна Саломея кратко изложила суть дела: нужны лошади – на одну ночь она должна раздобыть пару лошадей и санки. Надо во весь дух мчаться в город, вернуться и опять гнать туда – и чтобы ни одна живая душа об этом не знала. Ривка должна у кого-нибудь нанять лошадей. Так как на это нужны деньги, а денег нет, то придется, пожалуй, украсть их. Потом как-нибудь отдадим. Что делать?
Ривка испугалась. Что делать? Ай-ай! Пару лошадей и санки, два раза съездить в город и обратно в одну ночь… Ай-ай! Что делать?
Она чесала свою лохматую голову и растерянно чмокала губами. От холода и страха у нее дрожал голос и громко стучали зубы.
– Ну, помоги же мне, – говорила панна Мия.
– Как помочь? Я не знаю, как помочь.
– Так зачем же я пришла сюда? Чтобы только это услышать от тебя?
– Я хочу помочь, но что я могу поделать?
– А чего ты так дрожишь? Боишься?
– Я боюсь.
– Чего?
– Тут есть лошади… Три… выездные…
– Чьи?
– Не знаю.
– Откуда они взялись?
– Вчера привели.
– Краденые?
– Не знаю.
– Это ты-то не знаешь? Я тебя, дуреха, спрашиваю: краденые?
– Ну, а какие же еще? Дареные, что ли?
– Где эти лошади?
– На конюшне стоят.
– Их там припрятали?
– Почем я знаю? Да чего тут много разговаривать! Лошади стоят на конюшне.
– Говори правду! Ведь не ты их украла, не ты прячешь! И ты не скажешь мне правды? Вот ты теперь какая, жидовка неверная!
– Почему мне не сказать правды? Эти лошади, наверно, припрятаны. Да нечего об этом толковать. Тут на чердаке спит один, кто приехал на этих лошадях.
– Когда он поедет дальше?
– Завтра к ночи.
– В какую сторону?
– Не знаю.
– Дай-ка мне пару этих лошадей!
– Ай-ай! Я боюсь!
– Ну и бойся себе сколько хочешь! Ведь я же их верну к утру, Ривка!
– Не могу. Они меня убьют!
– Кто?
– Отец и тот, что приехал.
– Они не узнают.
– Что значит – не узнают! О таком деле да чтобы не узнали… Кто сумеет так сделать?
– А санки у вас тут есть?
– Санки есть, только маленькие, наши, арендаторские.
– Пусть будут арендаторские. Ну, идем! Неси ключи! Вылезай из норы!
Ривка в отчаянии тихо заплакала. Рыдая, она стояла за досками.
– Значит, не дашь?
– Да они насмерть меня убьют! Голову оторвут!
– Ничего, стерпишь!
Этот довод почему-то убедил Ривку. Она успокоилась и спросила:
– Кто поедет?
– Я поеду.
– Значит, никто не будет знать?
– Никто! Ты да я.
– Если они хватятся, если поймут, кто это сделал, будут меня бить, так будут бить!..
– Ах ты, недотрога моя! Хрупкое создание!
– У того, приезжего… такая плеть!
– Неси ключи!
Ривка бесшумно как призрак скользнула в глубь домишка и долго не возвращалась.
Саломея подумала, что она и вовсе не вернется. Стоял мороз. Потянуло резким ветром. Его порывы змеились вокруг стен и углов, вокруг этой безмолвной и мрачной корчмы. Ночь была темная и беззвездная. Наконец задняя дверь, ведущая к мусорной яме, тихо скрипнула, и маленькая Ривка вышла из дому. Она осторожно прикрыла дверь, прислушиваясь, не идет ли кто за ней. Убедясь, что ни одна живая душа не слышала, как она открывала дверь, она бросилась к каменной конюшне и принялась энергично действовать, – стремительно открыла конюшню, затем ворота каретного сарая. Панна Саломея переступила порог и смело подошла к лошадям. Лошади в темноте нервно всхрапывали и били копытами. Ощупав головы лошадей, она убедилась, что они стоят в отличной сбруе, готовые в случае чего хоть сейчас в путь. Лошади были рослые, видимо хорошо ухожены и отдохнувшие – они танцевали на месте и громко всхрапывали. Отыскав руками пряжки вожжей, ремешки недоуздков, гужи и постромки, она взнуздала двух лошадей и вывела их из конюшни. Тем временем Ривка выкатила во двор маленькие, с некованными полозьями сани, вот уж точно, что еврейские. Девушки быстро запрягли лошадей, выровняли вожжи и нашли кнут. Когда панна Саломея уже села на облучок, Ривка принесла из сарая охапку сена, бросила ее в сани, чтобы было чем покормить лошадей в дороге. Потом быстро заперла на ключ конюшню и каретный сарай. Бесшумно, как летучая мышь, порхнула в корчму и осторожно закрыла за собой дверь.
