Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах
Вскоре она услышала движение на лестнице и знакомый жалобный скрип двери внизу. Она неслышно подскочила к двери спальной.
— Доброй ночи, мистер Пови. Надеюсь, вам удастся заснуть.
Голос Констанции!
— Как бы снова не началось.
Мрачный голос мистера Пови!
Дверь захлопнулась. Уже почти стемнело. Ожидая появления Констанции, она опять легла. Но часы пробили восемь, и началась церемония, связанная с уходом мистера Кричлоу. В это же время из романтических краев вернулась домой Мэгги. Наступила долгая тишина! Констанция находилась в заточении у отца, ибо пришла ее очередь ухаживать за ним; Мэгги мыла посуду в своей норе, а мистер Пови скрылся у себя в спальной. Спустя некоторое время Софья услыхала, как в дверь, выходящую на Кинг-стрит, бодро и властно стучится ее мать. В спальной сумерки окончательно отступили перед ночной темнотой. Софья задремала, а потом погрузилась в сон. Проснулась она от стука. Она вскочила, на цыпочках вышла на лестничную площадку и перегнулась через перила — отсюда перед ней открывался весь коридор второго этажа. Газ был зажжен. Через отверстие в абажуре она видела колеблющееся пламя. Ее мать, все еще не сняв шляпки, стучала в дверь комнаты мистера Пови. Констанция стояла в дверях родительской спальной. Миссис Бейнс постучала в дверь дважды, а потом обратилась к Констанции шепотом, который разнесся по всему коридору:
— Он, видимо, крепко спит. Лучше его не тревожить.
— А вдруг ему ночью что-нибудь понадобится?
— Ничего, детка, я услышу, если он проснется. Сейчас для него сон — самое главное.
Миссис Бейнс оставила мистера Пови на попечении опия и зашагала по коридору. Это была дородная дама, вся в черном, с массивной цепочкой на груди и в юбке столь широкой, что она задевала стены. Софья наблюдала, как мать, по обыкновению, грузно поднимается по двум ступенькам в середине коридора. У газового рожка она остановилась и, положив руку на кран, заглянула в круглый абажур.
— Где Софья? — спросила она, убавляя огонь.
— Наверное, в постели, мама, — небрежно ответила Констанция.
Хозяйка вернулась и теперь, постепенно входя в курс дел, брала в свои руки бразды правления домом — этим сложным механизмом.
Затем Констанция с матерью удалились в спальную, дверь не громко, но решительно захлопнулась, и безмолвной свидетельнице с третьего этажа почудился в этом особый, исключительный дух близости между Констанцией и родителями. Свидетельницу интересовало, о чем они будут разговаривать в большой спальной: у отца, наверно, подрагивает бородка, а худые руки лежат на стеганом одеяле, Констанция сидит у него в ногах, а мама, расхаживая взад и вперед, кладет камею на туалетный столик или расправляет перчатки. Нет сомнения, что в каком-то глубоком смысле отношение родителей к Констанции было более доверительным, чем к Софье.
III
Когда полчаса спустя Констанция вошла в спальную, Софья уже лежала в постели. Комната была довольно просторной. С самого детства она служила девочкам и убежищем и крепостью. Она казалась им столь же привычной и неизменной, как пещера — пещерному человеку. За всю их жизнь обои в комнате меняли дважды, и каждый раз это событие сохранялось у них в памяти как начало новой эпохи; третью эпоху составила замена половика великолепным старым ковром, отжившим свой век в гостиной. В спальной была только одна железная кровать; в этой постели они никогда не мешали друг другу и устраивались так же обособленно, как если бы спали на противоположных концах Площади св. Луки. Однако если бы Констанция легла на той половине, что у окна, а не на своей — у двери, они сочли бы, что пошатнулись устои вселенной. Маленькая каминная решетка была заполнена обрезками серебряной фольги. Теперь, вспоминая о редких болезнях, перенесенных в детстве, сестры представляли их себе, главным образом, как периоды, когда такой фольгой до отказа наполняли большую коробку из-под комнатных туфель, вешали ее у каминной доски, и от углей начинало подниматься необычайно буйное пламя; серебряная фольга составляла часть мироздания. Оконная рама была неисправна из-за того, что стена немного осела, и даже когда окно было плотно закрыто, с левой стороны между стеной и рамой оставалась узкая щель, через которую сильно дуло; морозными ночами миссис Бейнс приказывала поднять раму до конца и закрепить ее внизу клиньями. Эта щель, подвергающая их опасности, тоже была частью мироздания.
Они располагали только одной кроватью, одним умывальником и одним туалетным столиком, но в некоторых иных отношениях им повезло больше, потому что у них было два гардероба красного дерева; создаваемая двумя гардеробами независимость девочек друг от друга возникла частично благодаря мощному здравому смыслу миссис Бейнс, а частично — в результате склонности отца слегка баловать их. Кроме того, в комнате стоял пузатый комод: в этом сооружении Констанции принадлежали два коротких ящика и один длинный, а Софье — два длинных. На нем стояли две затейливые шкатулки, где каждая из сестер хранила свои драгоценности, банковскую книжку и другие сокровища. Шкатулки были их неприкосновенной собственностью. Они были неодинаковыми, но красотой не превосходили одна другую. Следует отметить, что в этой комнате царило полное равенство: единственным исключением было то, что из трех крючков, прибитых за дверью, два принадлежали Констанции.
— Ну, что? — начала разговор Софья, как только Констанция вошла в комнату. — Как милый мистер Пови?
Она лежала на спине и улыбалась, не поворачиваясь к Констанции и разглядывая собственные руки.
— Спит, — ответила Констанция. — Во всяком случае, мама так считает. Она говорит, что сон для него главное лекарство.
— Как бы у него снова не началось, — промолвила Софья.
— Что ты сказала? — спросила Констанция, раздеваясь.
— Как бы снова не началось.
Эти слова были цитатой из фраз, сказанных милым мистером Пови на лестнице, и Софья произнесла их, точно имитируя особенности его речи.
— Софья, — строго сказала Констанция, приблизившись к кровати, — пора бы тебе поумнеть! — Она великодушно пропустила мимо ушей насмешливую нотку в первых словах Софьи, но новые насмешки терпеть не собиралась:
— Ты и так достаточно набедокурила! — добавила она.
В ответ Софья разразилась неистовым смехом, который и не пыталась сдержать. Она хохотала и хохотала, а Констанция все это время пристально смотрела на нее.
— Не понимаю, что на тебя нашло! — сказала Констанция.
— Стоит мне на него посмотреть, как меня смех разбирает, — задыхаясь произнесла Софья и приподняла левую руку, в которой держала крошечный предмет.
Констанция вздрогнула и покраснела.
— Ты что же, не выбросила его? — негодующим тоном спросила она. — Какая ты противная, Софья! Сейчас же отдай его мне, я его выкину. Это неслыханно. Отдай немедленно!
— Нет, — возразила Софья. — Не расстанусь с ним ни за что на свете. Он такой миленький.
В безудержном смехе растаяла ее тайная обида на Констанцию за то, что та весь вечер не обращала на нее внимания, и за то, что у нее были такие близкие отношения с родителями, и теперь была готова пошутить над сестрой.
— Отдай, — упрямо повторила Констанция.
Софья спрятала руку под одеяло.
— Если хочешь, можешь забрать его старый пенек, когда его выдернут. Жаль, что это не тот зуб.
— Софья, мне стыдно за тебя! Отдай сейчас же!
Только теперь Софья почувствовала, что Констанция не шутит. Она удивилась и немного испугалась, потому что выражение лица сестры, всегда такое кроткое и спокойное, стало жестким и почти беспощадным. Однако Софья обладала значительной долей того, что называют «силой духа», и даже беспощадность на лице Констанции могла устрашить ее лишь на несколько секунд. Ее веселости как не бывало, она плотно сжала губы.
— Маме я ничего не сказала… — продолжала Констанция.
— Еще бы, — заметила Софья.
— Но если ты его не выбросишь, обязательно скажу, — решительно заявила Констанция.
— Говори что хочешь, — резко произнесла Софья и презрительно добавила слово, ныне вышедшее из употребления: «ханжа».
— Отдашь ты его или нет?
— Нет!
В спальной внезапно разгорелось сражение. Обстановка полностью изменилась, как по мановению волшебной палочки. Красота Софьи и простодушное девичье очарование обеих обернулось мрачностью и жестокостью. Софья лежала головой на подушке в нимбе темно-каштановых волос и смотрела в разгневанные глаза Констанции, с угрожающим видом стоявшей у кровати. Им было слышно, как гудит над туалетным столиком газовый рожок и как их сердца стремительно гонят кровь по жилам. Не старея, они перестали быть молодыми; в них пробудилось ото сна Вечное.
