Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах
Девушки обследовали священное нутро шкафчика, в котором, казалось, томятся склянки-пленники, поднявшие сигнатурки с просьбой освободить их для исполнения своего долга.
— Вот она! — нетерпеливо воскликнула Софья.
И правда, это была синяя склянка с темно-желтой сигнатуркой: «Осторожно. ЯД. Лауданум. Чарлз Кричлоу, член фармацевтического общества с правом прописывать и изготовлять лекарства. Площадь св. Луки, Берсли».
Прописные буквы испугали девушек. Констанция взяла склянку, как заряженный револьвер, и взглянула на Софью. Увы, здесь не было их всесильной, всезнающей матери, чтобы сказать им, как поступить. Им, никогда ничего не решавшим, сейчас нужно было принять решение. А старшей была Констанция! Можно ли, несмотря на письменное предупреждение, влить мистеру Пови в рот это ужасное снадобье, само название которого вселяет страх? Какая пугающая ответственность.
— Может, лучше спросить у мистера Кричлоу? — запинаясь, спросила Констанция.
Ожидание благодетельной настойки оживило мистера Пови, и как бы силой внушения зубная боль несколько унялась.
— Нет! — заявил он. — Не нужно спрашивать у мистера Кричлоу… Две-три капли в небольшом количестве воды. — Чувствовалось, что ему не терпелось поскорее принять настойку.
Девушки знали, что аптекарь и мистер Пови относятся друг к другу с неприязнью.
— Я уверена, что все будет в порядке, — произнесла Софья. — Сейчас принесу воды.
По-детски вскрикивая и пугаясь, они все же накапали четыре смертоносных темных капли (на одну больше, чем намеревалась Констанция) в чашку с небольшим количеством воды. Когда они вручали чашку мистеру Пови, у них были испуганные лица театральных злодеев. Они чувствовали себя такими старыми, а выглядели такими молодыми.
Мистер Пови нетерпеливо набрал в рот лекарство, поставил чашку на камин, а затем наклонил голову вправо, чтобы жидкость покрыла больной зуб, и застыл в этой позе, ожидая благотворного действия настойки. Из соображений приличия девушки отвернулись, ведь мистеру Пови нельзя глотать лекарство, и они сочли за лучшее предоставить ему свободу для решения этой деликатной проблемы. Когда, по прошествии времени, они взглянули на него, он сидел откинувшись на спинку качалки, открыв рот и смежив веки.
— Вам лучше, мистер Пови?
— Я, пожалуй, ненадолго прилягу на кушетку, — послышался неожиданный ответ, и он мгновенно вскочил и бросился на стоявшую между камином и окном кушетку, набитую волосом; там он улегся, потеряв чувство собственного достоинства, — настоящее побитое животное в сером костюме со странными фалдами, в мятом жилете с утыканным булавками лацканом, в бумажном воротничке и тесных бумажных манжетах.
Констанция последовала за ним, держа салфетку, которую нежно набросила ему на плечи, а Софья положила другую на его полусогнутые худые, маленькие ноги.
Затем они устремили взор на дело рук своих, тайно осуждая себя и испытывая ужаснейшие предчувствия.
— Он, без сомнения, лекарства не проглотил! — прошептала Констанция.
— Во всяком случае, он спит.
Мистер Пови действительно спал, рот у него был открыт очень широко — как дверь лавки. Главный вопрос заключался в том, не смертный ли это сон, главный вопрос заключался в том, не избавился ли он от боли на веки вечные.
Вдруг он оглушительно всхрапнул; этот храп прозвучал как предзнаменование катастрофы.
Софья приблизилась к нему, словно к бомбе, но, осмелев, заглянула ему в рот.
— Кон! — позвала она сестру, — подойди-ка сюда, глянь. Ужасно странно!
И две пары глаз начали изучать диковинный ландшафт во рту мистера Пови. В правом углу этих недр виднелся крупный осколок зуба, соединенный с мистером Пови тончайшей ниточкой так, что, когда грудь его слегка вздымалась и в пещере стонал ветер, осколок совершал самостоятельные движения, свидетельствуя этим, что его давняя связь с мистером Пови подходит к концу.
— Вот он, — сообщила Софья, указывая на зуб, — он совершенно разболтался. Ничего смешнее не видела.
Все это было так смешно, что страх Софьи перед возможностью внезапной кончины мистера Пови рассеялся.
— Посмотрю, сколько он проглотил, — сказала Констанция и с озабоченным видом направилась к камину.
— Да ну, я уверена… — начала было Софья, но вдруг, взглянув на стоявшую рядом с кушеткой швейную машину, умолкла.
Это была американская швейная машина фирмы «Хау»{16} с маленьким ящичком для инструментов, а в ящичке лежала пара щипчиков. Констанция между тем нюхала остатки снадобья, чтобы определить, насколько оно смертельно, но, услышав знакомое щелканье открываемого ящичка, обернулась и увидела, что Софья наклоняется над мистером Пови с щипчиками в руках.
— Софья! — в ужасе возопила она. — Ради бога, что ты делаешь?
— Ничего, — ответила Софья.
Через мгновение, очнувшись от сна под опием, встрепенулся и мистер Пови.
— Ноет, — пробормотал он и, подумав, добавил: — Но в общем-то, гораздо лучше. — Во всяком случае, смерти он избежал.
Софья спрятала правую руку за спину. Как раз в это время по Кинг-стрит проходил уличный торговец, возвещавший: «Мидии и креветки!»
— Ах! — громко воскликнула Софья. — Давайте купим мидий и креветок к ужину! — Она рванулась к двери, отперла и распахнула ее, не подумав, что сквозняк может повредить мистеру Пови.
В те времена вкус пищи, потребляемой людьми, нередко зависел от каприза уличных торговцев, это была эра предпринимательства, когда странствующих рыцарей торговли было очень много и они отличались изобретательностью. Вы выходили на порог, хватали вручаемый вам продукт, уходили в дом, варили и съедали его — все точно так, как это водилось у бриттов.
Констанции пришлось присоединиться к сестре на верхней ступеньке, тогда Софья опустилась на нижнюю. Свежие мидии и креветки, совсем живые! — завопил торговец, стоя на апрельском ветру и глядя через дорогу. Это был знаменитый Холлинз, ирландец, горький пьяница, проживший неправедную жизнь; он бойко здоровался на улице с членами магистрата и называл работный дом, который иногда посещал, Бастилией.
Софья вся тряслась от смеха.
— Над чем ты смеешься, глупышка? — спросила Констанция.
Софья исподтишка показала щипцы, торчавшие у нее из кармана. Из их кончиков высовывалась ясно различимая и даже легко узнаваемая собственность мистера Пови. Действия Софьи, этой нарушительницы заведенного порядка, достигли своего апогея.
— Что это? — лицо Констанции исказилось ужасом от невероятности того, что она увидела.
Софья изо всех сил толкнула ее локтем, чтобы напомнить ей, что они на улице, да к тому еще поблизости от мистера Пови.
— Ну-с, барышни, — промолвил гадкий Холлинз, — три пенса за пинту, и как себя чувствует сегодня ваша почтенная матушка? Да, да, свежие, ей-богу!
Глава II. Зуб
I
Обе девушки поднялись по неосвещенной каменной лестнице, которая вела из пещеры Мэгги к двери нижней гостиной. Софья шла впереди с большим подносом, а Констанция позади с маленьким. Констанция, у которой на подносе были только чайник, миска с дымящимися и благоухающими мидиями и креветками и тарелка с горячими, намазанными маслом гренками, повернула налево — в нижнюю гостиную, Софья же несла на подносе все необходимое для плотного ужина с чаем на двоих, кроме мидий и креветок: яйца, мармелад, гренки, накрытые перевернутой полоскательницей. Она повернула направо, прошла по коридору мимо комнаты закройщика, поднялась по двум ступенькам в объятую мраком лавку с закрытыми ставнями, запертыми дверьми и зачехленной мебелью, далее — по лестнице, ведущей в мастерскую, и через нее в коридор, ведущий в спальные. Опыт показал, что с большим нагруженным подносом легче проделать этот длинный обходной путь, чем огибать неудобный угол лестницы у нижней гостиной. Краем подноса Софья постучала в спальную родителей. Приглушенные голоса, доносившиеся из спальной, сразу утихли, и очень высокий, очень худой чернобородый человек открыл дверь; он посмотрел на Софью сверху вниз с таким видом, словно спрашивал, с какой стати она им помешала.
— Я принесла чай, мистер Кричлоу, — сказала Софья.
Мистер Кричлоу осторожно принял поднос.
— Кто это? Моя малышка Софья? — раздался слабый голос из глубины спальной.
— Да, папа, — ответила Софья, но попытки войти в спальную не сделала. Мистер Кричлоу поставил поднос на покрытый белой салфеткой комод около двери, а потом без лишних церемоний закрыл дверь. Мистер Кричлоу был ближайшим и старейшим другом мистера Бейнса, хотя по годам и много моложе торговца мануфактурой. Он часто «забегал», чтобы переброситься словом с больным, а уж вторую половину четверга он непременно дежурил у больного. Точно с двух часов и ровно до восьми он опекал Джона Бейнса и самодержавно правил спальной. Все знали, что он не терпит никакого вторжения, ни даже визитов вежливости. Нет и нет! Он жертвует своим еженедельным отдыхом во имя дружеского долга, и никто не смеет мешать ему выполнять свой долг по собственному разумению. Сама миссис Бейнс воздерживалась от вмешательства в подвиг мистера Кричлоу. Она только радовалась, потому что мистера Бейнса ни при каких обстоятельствах нельзя было оставлять без присмотра, а шестичасовое присутствие надежного члена Фармацевтического общества по четвергам куда важнее, чем некоторое ущемление прерогатив жены и хозяйки дома. Мистер Кричлоу был человеком весьма своеобразным, но, когда он находился в спальной, миссис Бейнс могла покидать дом с легким сердцем. Кроме того, мистер Бейнс обожал эти четверги. Для него не было «никого лучше Чарлза». Оба старых друга испытывали некое суровое и затаенное счастье, сидя взаперти в спальной, защищенные от присутствия женщин и прочих глупцов. Как они проводили время, никто, по-видимому, точно не знал, но существовало мнение, что их занимает политика. Мистер Кричлоу, без сомнения, был личностью весьма необычной. Он был человеком привычки. К чаю ему следовало подавать всегда одно и то же. Например, мармелад из черной смородины (он называл его «консервы»). В доме Бейнсов и помыслить не могли, что мистер Кричлоу не получит этого мармелада к чаю. В течение многих лет, когда в доме варили варенье и все благоухало ароматом кипящих в сахаре фруктов, миссис Бейнс заполняла побольше банок мармеладом из черной смородины, «потому что к другому мистер Кричлоу даже не притронется».
