Дом в степи - Сакен Жунусов
«Должно быть, крылья устали у бедняги, но сесть боится, уже не раз садился неудачно, вот и пищит со страху. А сейчас, наверное, опять набрал высоту».
Прошло время, достаточное для того, чтобы вскипятить молоко. Ахан лежит и молчит. Как далекий мираж перед его глазами проплыли дни молодости, когда он вел жизнь сери, веселую и беззаботную и напропалую охотился с этим беркутом, подаренным ему Алибеком. Как постарел Караторгай! Эта мысль постоянно вызывала у Ахана в душе печаль и огорчение. Где-то в глубине памяти жила некая мелодия, которую он забыл уже давно. Но вот услышал он крик орла, и она вновь всплыла. Причем ни начала у нее, ни конца, а просто как навязчивая тень песня: «Ты кричишь, бедняга, не в силах приземлиться...» И все, на этом песня обрывается. На сей раз она, кажется, нежная, плавная, издали накатила на певца, едва трогая печальные струны сердца, и опять рассыпалась, исчезла. Иногда она появляется неожиданно и кажется Ахану чужой, уже слышанной от кого-то и тогда его сердце равнодушно молчит. Но бесследно песня эта не исчезает, нет-нет да пролетит, обдав грудь тихим веянием как крыло летучей мыши в ночи. «Ты кричишь над землею, бедняга...» Ну, а дальше что?!. Ахан разозлился. Его бесило, что эта бессмысленная, бесполезная мелодия с какой-то строкой слов никчемной вертится в голове, и он никак не может от нее избавиться. Так злятся на старого друга, которого ждешь один в степи, а он не идет, хотя и обещал быть.
Ахан ворочался с боку набок, песня эта жгла его, как уголек, попавший за пазуху, и вдруг он услышал резкий орлиный клекот примерно на той высоте, где сейчас мог летать Караторгай. И такой же молодецкий и грозный какой издавал Караторгай, когда был ухожен и молод. Четкий и властный звук, который, казалось, разрезал осеннее чистое небо, как клинок. Ахан не заметил, как вскочил и выбежал наружу. Сердце сжалось - не то от страха, не то от радости. Если бы беркут, собрав все силы, решился на свою последнюю орлиную охоту, то как Ахан порадовался бы за старого друга!.. А боялся он другого: истинные орлы, прощаясь с хозяином перед своей смертью, издают именно такой звук...
Нет, на этот раз клекот издала другая птица. Откинув голову, Ахан всматривался в глубокое небо и увидел, что к Караторгаю стремительно подлетела незнакомая птица, слегка коснулась его крылом и тут же, по кривой, легко взмыла вверх. «Совсем юный птенец орла. Дикий, должно быть», решил Ахан. Орленок - точь-в-точь как Караторгай в молодости - с громким треском складывает крылья в вышине и стрелой падает вниз и в тот же миг, словно выгнувшись, набирает высоту. Орлы играли в такой вышине, что снизу казались двумя родинками на лике небес.
Увлекаемый юным собратом Караторгай изо всех сил старался не отстать от него и они удалялись все больше в сторону леса...
Тихий полдень. В степи ни ветерка. На глади Косколя даже ряби нет. Молчат и птицы. «Должно быть, вернулись с мест кормления и теперь на заводях в середине озера тихо выцеживают водоросли». Лишь несколько птиц - кезкуйруки и куладыны - кружат над своими гнездами, оберегая птенцов.
На ближнем берегу сидит Ыбан. Голая спина его поблескивает, когда он наклоняется вперед и откидывается назад. «Стирает, бедный мальчик». Ахан не спеша подошел и остановился позади него. Глухонемой сын его не услышал, как он подошел. На берегу, на траве с усыхающими стеблями лежат несколько мокрых рубашек - Ахана и Ыбана, старое, вылинявшее шелковое одеяло.
Ыбан стал тащить из чистой воды, налитой в широкий астау (корыто) толстое одеяло, подбитое шегре- нем. У худого, невеселого с лица мальчишки и движения ленивы. Он стал выжимать одеяло своими тонкими пальцами - не хватает силенок. Ахан молча взял одеяло за другой конец и они вдвоем выкрутили его.
Когда вышел из коша, Ахан заметил нескольких проезжих, огибающих озеро: три телеги, одна из них крытая повозка, в сопровождении десятка всадников.
Они ехали по бездорожью, подминая густой типчак, и Ахан, решив, что это заплутавшие путники, не обратил особого внимания. Теперь же он увидел, что они обогнули озеро и неподалеку, на крутом склоне косогора распрягают лошадей.
Трое, вышедших из крытой повозки, направились в их с Ыбаном сторону. Женщина, мужчина и мальчик лет пяти. «Что за люди? Откуда-нибудь издалека, видно из тех, кто не знает Ахана и что не слышал, что на этом озере водятся пери и всякая нечисть. Знали бы, бежали, сломя голову, не то что делать привал, распрягать лошадей...»
Ахан в последнее время неохотно встречался со случайными проезжими, как человек, который и впрямь прячется от глаз людских, чувствуя за собой груз тяжких провинностей перед ними. Он уже привык к молчаливой беседе с безъязыкой степью, озером, деревьями, к разговору жестами с глухонемым сыном Ыбаном и другого общения ни с кем не искал. Может быть, поэтому он не поднял головы, когда путник приветствовал: Ассалау магаляйкум!- и продолжал с сыном выкручивать одеяло. От человеческого голоса, не слышанного им давно, его будто даже передернуло. Только когда услышал женский голос, произнесший:
- Если вы позволите, мы бы хотели взять питьевой воды у вас в коше для чая, чтобы пообедать с дороги,- у Ахана с темячка до пят мороз прошел.
«Какой знакомый голос! Но чей? Он слышал его совсем недавно, он слышит его каждый день, и вчера, и сегодня. Поразительно близкий, родной голос. Когда Ахан поднял голову, то лицо его стало бледнеть как линялое одеяло, конец которого он держал в руках и с которого еще струилась вода. Он обмер, глядя на молодую симпатичную женщину в белой шелковой шали, длинная бахрома которой рассыпалась поверх легкого чапана. Она тоже окаменела словно перед ней явился призрак. Второй путник поперхнувшись на полуфразе, бросал быстрые недоуменные взгляды то на женщину, то на обросшего мужчину, у которого бледность проступала даже через бороду и усы.
- Ахан-ага... Это - вы?! Боже мой!- одновременно с дрогнувшим, едва
