Жены и дочери. Мэри Бартон [сборник 2023] - Элизабет Гаскелл
— Не могу понять, почему ему нужно приходить в такое ни с чем не сообразное время, — сказала миссис Гибсон, услышав, как за Роджером закрылась входная дверь. — Осборн — это совсем другое дело, с ним мы больше сблизились: он бывал у нас, дружил с нами все то время, что его тупица-брат одурманивал свои мозги математикой в Кембридже. Стипендиат в Тринити, видите ли! Жаль, что его не научили там и оставаться, а не навязывать свое общество здесь и не считать, что если я пригласила Осборна на пикник, то мне безразлично, кто из братьев на него поедет.
— Говоря короче, мама, одному можно украсть лошадь, а другому нельзя заглянуть за ограду, — с недовольной гримаской заметила Синтия.
— К этим двум братьям все их друзья всегда относились совершенно одинаково, и они всегда были так дружны между собой, что ничего нет удивительного, если Роджер думает, что ему можно приходить туда, где Осборну позволено появляться в любое время, — подхватила разгневанная Молли. — Подумать только, у Роджера — «одурманенные мозги»! Роджер — «тупица»!
— Ну вот что, дорогие мои! Во времена моей молодости считалось, что девушкам вашего возраста не подобает протестовать и возмущаться, если для них устанавливают некоторые ограничения во времени, когда допустимо принимать визиты молодых людей. И девушки обычно полагали, что существуют веские причины, почему их родители не одобряют визитов иных джентльменов, даже если почитают за честь и удовольствие видеть у себя некоторых членов того же семейства.
— Но ведь я именно это и говорю, мама, — сказала Синтия, глядя на мать с выражением невинного недоумения. — Одному можно…
— Прекрати, дорогая! Все пословицы вульгарны, а эту я считаю самой вульгарной из всех. Ты воистину набралась грубости от Роджера Хэмли, Синтия!
— Мама, — сказала Синтия, уступая своему гневу, — ты можешь оскорблять меня, но мистер Роджер Хэмли был очень добр ко мне, пока мне нездоровилось, и я не могу слышать оскорбительных отзывов о нем. Если он груб, то я не против того, чтобы тоже быть грубой, потому что, на мой взгляд, это означает доброту, внимание, красивые цветы и подарки, которые доставляют радость.
У Молли при этих словах на глаза выступили слезы, она готова была расцеловать Синтию за ее пылкое заступничество, но, опасаясь выдать свое состояние, «расчувствоваться» — как называла миссис Гибсон любые душевные проявления, — она поспешно положила книгу, взбежала наверх в свою комнату и заперла дверь, чтобы дышать свободно. На лице ее еще видны были следы слез, когда, полчаса спустя, она вернулась в гостиную и прямо и сдержанно прошла на свое прежнее место, где все еще сидела Синтия, праздно глядя в окно с видом хмурым и недовольным. Миссис Гибсон, между тем, вслух считала свои стежки, энергично и с большой отчетливостью.
Глава 29
Тайная война
В течение месяцев, прошедших со времени смерти миссис Хэмли, Молли не раз задумывалась о тайне, которую нечаянно узнала в тот последний день в библиотеке Холла. Ее неопытному уму представлялось настолько непостижимо странным и неслыханным, что человек может быть женат и при этом не жить вместе со своею женой, что сын может связать себя священными узами брака, оставив в неведении об этом отца и не будучи признанным в качестве мужа кого-то известного или неизвестного людям, с которыми он повседневно общается, что порой ей казалось, будто эти краткие десять минут неожиданного открытия просто привиделись ей во сне.
Роджер только раз мельком упомянул об этом предмете, а Осборн с того самого дня хранил о нем полное молчание. Ни в едином его взгляде не было ни малейшего намека, можно даже было подумать, что этот предмет исчез из его мыслей. При следующей встрече с Молли их мысли были заняты великим и печальным событием — смертью миссис Хэмли, а затем наступил долгий перерыв в общении, так что ей порой казалось, что оба брата, должно быть, забыли, что она узнала их важную тайну. Она даже сама нередко замечала, что начисто забывает об этом. Но, должно быть, тайна неосознанно хранилась в ее памяти и позволила ей понять истинную природу чувств Осборна по отношению к Синтии. Во всяком случае, Молли ни разу, ни на миг не предположила, что его мягкая и добрая манера обращения с Синтией может быть чем-либо иным, чем дружеская вежливость. Как ни странно, в эти последние дни Молли смотрела на отношение к себе Осборна, почти так же как некогда на отношение Роджера, и Осборн казался настолько братски близким ей самой и Синтии, насколько может быть молодой человек, которого они не знали в детстве и который не состоит с ними в каком-либо родстве. Она считала, что под впечатлением смерти матери его манера поведения, а возможно, и характер очень изменились к лучшему. Он перестал быть саркастичным, привередливым, тщеславным и самоуверенным. Она ведь не знала, как часто он напускал на себя этот стиль поведения, дабы скрыть застенчивость или неуверенность, спрятать свою истинную натуру от посторонних.
Манера речи и поведения Осборна, вполне возможно, могла бы быть той же, что и прежде, окажись он вдруг среди новых для него людей, но Молли видела его лишь в их собственном кругу, где он был в положении, бесспорно, близкого человека. И все же, вне всяких сомнений, он изменился к лучшему, хотя, быть может, и не в такой степени, как полагала Молли, и это преувеличение с ее стороны возникло, вполне естественно, из того факта, что он, заметив горячее восхищение Роджера Синтией, отошел в сторону, уступая дорогу брату. Не желая вторгаться в отношения между Роджером и Синтией, он обычно шел беседовать с Молли. Из двух девушек Осборн, пожалуй, отдавал Молли предпочтение: с нею не было необходимости старательно поддерживать разговор, если в данную минуту не было к тому желания, и отношения между ними были того счастливого свойства, когда молчание позволительно и когда нет нужды усилием преодолевать владеющее тобой настроение. Впрочем, порой на Осборна находила прихоть вновь обратиться к своей прежней критической и взыскательной манере, и тогда
