Дом у кладбища - Джозеф Шеридан Ле Фаню
Деврё мягко усмехнулся и пожал протянутую Паддоком пухлую ручку.
– Хотел бы я быть похожим на тебя, Паддок. Мы с тобой на двоих познали добро и зло. Добро познал ты: ты видишь в людях одно лишь доброе; ты умеешь – причем, надо думать, не ошибаешься – разглядеть добро и там, где я его не вижу. А печальная половина познания досталась мне.
Паддок, который полагал, что вполне постиг короля Иоанна, Шейлока и Ричарда III, был немало ошеломлен тем, как оценил его проницательность Деврё.
– Ты, скорее всего, недостаточно меня знаешь, Деврё, – зашепелявил он задумчиво. – Может быть, я очень ошибаюсь, но мне кажется, что я не хуже большинства людей мог бы проникнуть в глубины души какого-нибудь злодея.
– И обнаружил бы там множество благородных качеств. Что это за книга?
– «Трагическая история доктора Фауста». Я ее тебе оставил уже больше недели назад. Ты прочел?
– Ей-богу, Паддок, забыл! Посмотрим-ка, что это такое. Ого! – Деврё прочел:
Вглядись же, Фауст, с ужасом в обширный Дом пытки, нескончаемой вовеки: Там огненными вилами в свинец Кипящий фурии швыряют грешных; На углях несгораемых дымятся Тела живые; кресло из огня Для душ приуготовлено уставших; Там языками пламени питают Обжор: они за яствами смеялись Над нищими, что гибли у ворот.Портные, клянусь Юпитером! И поделом бы им, мошенникам. Портные, которые обжираются, негодяи, в «Фениксе» королевским рагу, испанскими оливками, Паддок… ливером и зелеными сморчками и хохочут при виде бедных джентльменов из Королевской ирландской артиллерии, умирающих от голода у ворот, – чтоб им пусто было, этим портным!
– Хорошо! Хорошо! Послушай-ка Доброго Ангела. – Паддок взял книгу и старательно продекламировал:
Утратил ты небесное блаженство, Восторг неописуемый, безмерный. Когда б ты богословию предался — Тебя ни ад, ни дьявол не страшили б, Не измени ты путь свой. Вот, взгляни, В каком сиянье славы восседал ты На пышном троне, словно духи света, Над адом торжествуя! Все ушло: Твой Добрый Ангел должен был отпасть — А душу примет преисподней пасть.– Стой, довольно этой окаянной высокопарной чуши, – прервал его Деврё. – Я не о тебе, а о пьесе. Ты делаешь все возможное.
– Что же, верно, – сказал Паддок, – это не самый удачный кусок, есть и лучше. Однако уже поздно, да еще построение, знаешь ли… мне пора в кровать. А ты…
– Нет. Я останусь здесь.
– Ну, доброй ночи, дорогой мой Деврё.
– Доброй ночи, Паддок.
Слышно было, как толстячок скатился вниз по лестнице, потом хлопнула дверь холла. Деврё поднял оставленную Паддоком пьесу и некоторое время уныло читал. Затем капитан поднялся и – я говорю об этом с сожалением – вновь осушил стакан все той же крепкой жидкости.
– Завтра начну с чистого листа.
И Деврё поймал себя на том, что повторяет за Паддоком слова из «Макбета»: «Завтра, и завтра, и завтра».
Опершись на подоконник, Деврё выглянул наружу. Все уже успокоилось, ясный морозный воздух был тих, словно его и не тревожил никогда стук карет. Горожане улеглись в постели; по ту сторону поля можно было уловить вздох реки. Изо всех лиц, на которые лила свет луна, лицо Деврё было самым печальным.
– Прекрасная пьеса – «Фауст» Марло, – сказал он. Некоторые строчки гудели у него в ушах далеким похоронным звоном. – Хотел бы я знать, как жил Марло, – быть может, он сбился с пути вроде кое-кого из нас… вроде меня самого… и не умел взять себя в руки. Этот маленький забавник, честняга Паддок, ни слова отсюда не понял. Хотел бы я быть как он. Наш бедный коротышка!
Постояв немного, Деврё вернулся в кресло перед очагом, а по пути вновь пригубил летейских вод, но не забылся, а ощутил угрызения совести.
– Больше не буду сегодня пить… разрази меня гром, если выпью.
Пламя в камине медленно угасало.
– Завтра все будет по-иному. Я ведь ни разу еще не бросал пить. Мне это по силам. Это проще простого. Завтра возьмусь.
И, сжав в карманах кулаки, он принес обет и в подкрепление его бросил в пламя камина проклятие. Не прошло и десяти минут, как
