Анри де Ренье - Амфисбена
При неверном свете зари его расстроенное лицо казалось зеленоватым. Он не избежал морской болезни. Он обратился к капитану взбешенным голосом:
– Скажите, капитан, долго будет еще продолжаться эта чертовщина? Знаете, с меня довольно! Неужели нельзя куда-нибудь пристать и переждать этот собачий шквал?
Капитан Ламондон изложил положение дела. При скорости, с которой шла "Амфисбена", понадобилось бы добрых десять часов, чтобы достигнуть порта Кандии, так как, к сожалению, состояние моря не обещает улучшиться. Антуан топнул ногой от ярости, вцепившись в плечо помощника Бертэна.
– Во всяком случае нужно найти средство выйти из этого положения. Невозможно, чтобы нас продолжало так швырять. Мы же совершаем увеселительную поездку, черт возьми!
Капитан почесал в затылке.
– Способ есть, господин барон, – это переменить путь и пуститься по ветру. Судно будет меньше качать. Только тут есть одно неудобство: тогда мы повернемся спиной к Криту. Вот, посмотрите сами, господин барон…
Капитан зажег электрическую лампочку, осветившую карту под стеклом стола. Антуан воскликнул:
– К Криту? Но плевать нам на Крит, г-н Ламондон! Главное, как можно скорее покончить с этими качелями. С меня совершенно достаточно и с вас тоже, не правда ли, г-жа де Лерэн?
Бешеный порыв ветра почти сорвал плед, в который куталась г-жа де Лерэн, и плотно прижал ей к телу легкое платье, что было на ней надето. В ту же минуту огромная волна накрыла нос "Амфисбены" и облила нас брызгами своей пены. Я поддержал г-жу де Лерэн. При взгляде на нас в глазах Антуана мелькнула насмешка и интерес. Я угадал его мысль. Фамильярность движения, вызванная необходимостью, показалась ему указанием, что я успел воспользоваться беспокойством этой ночи. Я насквозь видел его предположения. Я почувствовал сильное раздражение, глухой гнев. Иронический взгляд Антуана выводил меня из себя. Г-жа де Лерэн поймала плед и снова закуталась. На мостике было уже светло.
– Ну, я оставляю вас. Почти рассвело, и у меня, наверное, ужасный вид. Я вовсе не хочу показаться в подробностях даже такому женоненавистнику, как г-н Гюртэн.
Раньше чем я успел предложить проводить ее, Лаура дошла до лестницы и быстро спустилась со смехом. Я наклонился через перила. Она, обернувшись, послала мне приветствие. Через мгновение она исчезла. Антуан на мостике бледнел и зеленел. Капитан подошел к нему:
– Итак, господин барон, это решено…
Антуан кивнул утвердительно. Капитан отдал приказ рулевому. Колесо повернулось под рукою последнего. "Амфисбена" пошла по ветру.
Я довел Антуана до его каюты и пошел лечь на койку.
Теперь море совершенно спокойно. Зыбь сделалась еле заметной. Шквал продолжался около тридцати шести часов. Сегодня утро было чистым и ясным. Открыли закупорки иллюминаторов. Только изредка волна вздымает зеленоватый завиток лучистого хрусталя, по которому пена рисует улетучивающиеся локоны сирены. В моей каюте приведено все в порядок. Стулья снова сделались славными, спокойными стульями. Носки и платки водворены в ящик, он задвинут обратно в комод. После тряски, которой мы подвергались, испытываешь приятное ощущение покоя и мира. Окончив свой туалет, я вышел на палубу. Слева на самом горизонте вырисовывается голубоватая полоса. Мы начинаем различать берег Африки. Таков результат нашего измененного курса и бегства "Амфисбены" от бури. Так соизволила прихоть Антуана. В эту минуту я заметил Жернона, идущего ко мне, размахивая руками. Чего он так волнуется?
Вскоре я узнал причину его жестикуляции. Бедняга Жернон испытал, жестокое разочарование. Спросив у г-на Гюртэна, скоро ли мы придет к Криту, он узнал от помощника капитана об изменении, внесенном в наш маршрут Антуаном, и что через несколько часов вместо того, чтобы пристать к Кандии, мы войдем в Тунисское озеро. Антуан не счел нужным предупредить об этом Жернона, и тот взбесился. Никакого Крита! А что же будет со статьей о раскопках в Кноссе и развалинами дворца Миноса, заказанной Жернону толстым журналом?
Дело идет о солидном гонораре, и претензии Жернона носят весьма острый характер. Фальцет его поднимается до высшего регистра: "Га! нужно только удивляться богатым людям! Какая бесцеремонность, какое равнодушие к интересам другого! Они считают, что все позволено. Что же они воображают, что у людей нет лучшего занятия, как развлекать их? Что же они думают, что люди существуют благодаря их милости? Границ нет их эгоизму! Пусть другие устраиваются, как хотят. Для них все недостаточно хорошо и недостаточно дорого. Хоть бы взять этого толстяка Антуана Гюртэна с его неврастенией от кутежей. Несколько хороших душей за глаза было бы с него довольно, нет, он фрахтует яхту, чтобы таскать повсюду свои гримасы мнимого больного. Если бы еще он был вежлив, внимателен! Так нет! Все для него, ничего для других!"
И бедный Жернон не перестает беситься. Да, хорош мальчик, этот г-н Гюртэн. Потерял свое здоровье из-за кутежей, всю свою жизнь только и делал, что играл в карты, ужинал, бегал за актрисами – все на счет своей тетки. Да, он в копеечку обошелся достойной г-же Брюван! Он знает это от своих друзей Сюбаньи. В конце концов, повеса этот разорит свою тетку. Никакого состояния не хватит. Конечно, она богата, но яхту такую, как "Амфисбена", брать на два месяца не шутка. И Жернон с забавным оттенком почтительности и порицания перечисляет стоимость такой поездки, как наша. Что стоит "Амфисбена": аренда, уголь, продовольствие, всевозможные расходы! Душа скупца в нем страдает от этих денег, что тратятся вокруг него и которыми тем не менее отчасти пользуется и он. Но деньги эти принадлежат г-же Брюван, и я начинаю думать, не вообразил ли уж Жернон и на самом деле, что г-жа Брюван не пренебрегает его ухаживаньем. В таком случае, Жернон траты Антуана рассматривает как покушение на будущее свое личное благосостояние. Затем он снова вернулся к теме, как разочаровало и подвело его изменение нашего маршрута. Отказаться от Крита из-за какого-то ветра! Вот идиот! Вот мокрая курица этот Гюртэн! И Жернон со своим розовым, сморщенным личиком, посвежевшим после морской болезни, забыл уже, какой плачевный вид был у него в каюте, как он боялся при каждом накрене, какой комичный страх кораблекрушения он испытывал. Облачившись снова в свою зеленую пару, надев на голову тирольскую шляпу, он с презрением ораторствует насчет толстого Антуана, меж тем как на горизонте в прозрачном воздухе увеличивается африканский берег, все приближающийся и неожиданный.
13 июля. Тунис
Тунис, когда пристаешь к нему, менее всего производит впечатление восточное. Широкое спокойное озеро, отделяющее его от моря, не имеет в себе ничего живописного. Если смотреть со стороны порта, Тунис совсем не похож на город из "Тысячи и одной ночи". Перед нами тянется сероватая, пыльная набережная. Там и сям высохшие деревья, доки, бараки. Где же так называемый "белый" Тунис?
Он между тем существует, этот арабский Тунис, но он спрятан за франкским городом, за городом широких бульваров, отелей, трамваев. Он существует, но, чтобы туда проникнуть, нужно войти в высокие зубчатые ворота. За ними начинается совсем новая страна. Узкие, кривые улицы, окаймленные белыми домами, вьются под сводчатыми проходами, приводят к перекресткам, заводят в тупики. Закутанные, завуалированные силуэты загадочно и молчаливо ходят взад и вперед. На залитых солнцем площадях стоят продавцы овощей и фруктов… Ослики стучат по неровной мостовой сухими копытами. Звук барабанов и флейт доносится из закрытых кофеен. Это Тунис бурнусов и покрывал, восточный и сокровенный Тунис, еще сопротивляющийся европейскому нашествию, заключивший себя в лабиринт своих базаров, в переходы своих рынков.
Тунисские рынки, в конце концов, уже утратили свою восточную чистоту. Французская, итальянская и немецкая дешевка выпирает там на первое место. Тем не менее там есть еще занятные лавочки. Можно найти там ярко и живописно расцвеченные ковры, материи с забавными узорами, легкий газ, зашитый серебром, туфли из камчатной кожи, плетенки, духи. Разумеется, все это, перенесенное в какой-нибудь парижский магазин, нас бы не соблазнило, но здесь, в сумраке пыльных и прохладных сводчатых галерей, все эти предметы приобретают жизнь и очарование, которых они не имели бы у нас. Частица старого Востока, воспоминанием и продолжением которого они служат, еще живет в них и около них. Они заставляют мечтать о караванах, дворцах, минаретах, куполах, фаянсовых залах, танцах, садах, где в водоеме фонтанов плавают сорванные розы и отрубленные головы. В них что-то есть потаенное и притягивающее, странное и далекое. В них живет древняя тайна.
Это же чувство, без сомнения, испытывала и Лаура де Лерэн, так как во время наших прогулок по рынкам она накупает множество вещей. Она не в силах противостоять султанской грации какого-нибудь шарфа или изяществу арабских рубашек. Она первая смеется над своими покупками. Сегодня она все их разложила на палубе. Она смотрела на них с какой-то печалью.
