Коммунисты - Луи Арагон
Через приоткрытую дверь смутно доносились пререкания, мужской голос. Потом Жюстен переменил тон. Человек вошел в лавку. Они, верно, говорили шопотом. Или просто их голоса заглушал оркестр балалаечников, сменивший «Пирули-рули»…
Мадам Гальен вытянула шею, чтоб через голову дочери, кормившей ребенка, посмотреть, кто пришел, и пробормотала с явной досадой: — Сколько раз я ему, недотепе, говорила: не приходи на ночь глядя! — и смущенно объяснила Гильому: —Это железнодорожник Симуне, он живет за городом и вечно приходит, когда уже закрыто. — Жюстен с порога делал знаки Устрику. Тот с удивленным видом вопросительно ткнул себе в грудь средним пальцем левой руки, извинился перед своей соседкой и вышел в лавку. — Не люблю я эти разговоры, — сказала мадам Гальен, повернула рычажок приемника, и комната наполнилась оглушительным ревом, — Ой, громко как, хоть уши затыкай, — взмолилась деревенская тетушка. — Хорошо этот Реда Кэр[197] поет, — убежденно сказала Клеманс.
Поздний посетитель был человек лет пятидесяти, седой, почти лысый, с очень черными глазами и родимым пятном на левой щеке; одет он был бедно, в поношенный парусиновый костюм. — Вот товарищ, о котором я тебе говорил… — Годо указал на Устрика, но старика не назвал.
Тот пожал руку солдату и сказал, растягивая слова, слегка картавя — вряд ли это каркассонец: — Очень рад, товарищ. Дело вот в чем: партии известно, что в Лаперин прибыл товарищ Сесброн… вот мы и хотели бы передать ему, что в Каркассон приехала товарищ Сесброн, что мы о ней позаботились… и что завтра она свяжется с товарищем Сесброном…
Впрочем, дело не в подробностях. От Устрика требовалось одно: как можно скорее выполнить данное ему поручение.
X
— Сесиль! Вот чудо! Этот вечер надо особо отметить в календаре. Дай же я тебя поцелую, милочка. Что вы скачете — правда, прелестное платье? — Баронесса Геккер, как всегда возбужденно тараторя, бросилась навстречу своей кузине, появившейся на крыльце. Сад был полон гостей. Впрочем, сады в Шайо невелики. — Мама просила меня заехать за ней, — сказала Сесиль. — Ее еще нет? — Нет, госпожа д’Эгрфейль еще не приезжала.
В саду было чудесно. После дома, где были закрыты ставни и царил полумрак, Сесиль щурилась на свету. Проходя в сопровождении двух чинных лакеев («не надо, я найду дорогу…») через переднюю и анфиладу гостиных с высокими потолками и панелями светлого дерева, мимо большого полотна Латура, которым Луиза так гордилась, Сесиль думала о том, что мать, как всегда, подведет ее, и ей придется до бесконечности томиться в обществе дураков и снобов.
Все оказалось еще хуже, чем она ожидала: тут была и ненавистная ей Мари-Адель де Бреа, и неизбежная Колетта Зелигман, более уродливая, чем всегда (на ней была юбка военного покроя, блуза цвета хаки с мужским галстуком, а на завитых волосах лихо сидела пилотка)… и, конечно, возле Луизы вертелся смазливый курчавый художник. (Как же его фамилия? Почему он не мобилизован? А загорелый — до неприличия!) Еще тут был итальянский князь, о котором говорят… чорт знает что. — Риту Ландор ты, конечно, знаешь? — Блондинка в черном наклонила голову. — Ну, еще бы, сколько раз я вам аплодировала! (Кажется, не то сказала: разве в кино аплодируют?) — A-а, мадемуазель Сведенсен! Я думала, вы возвратились в свои снега, Ингрид? — Я как раз жду визы — в пятницу из Антверпена идет пароход. — Господин и госпожа Висконти… — Я имел честь быть представленным госпоже Виснер у ее отца — ведь мой друг Доминик Мало в их доме… — Да, да, разумеется. Положительно шагу ступить нельзя, чтобы не наткнуться на политического деятеля… А, Дэзи!
Наконец-то хоть один живой человек в этом сборище! Дэзи Уилсон, которую продолжали так звать и после того, как она вышла замуж за писателя Люка Френуа… — Куда девался ваш муж? Говорят, он на фронте? — Значит, фронт все-таки существует! — воскликнула Мари-Адель, очутившаяся позади них… — Он послан управлением информации в Вогезы. — Дэзи работала у фешенебельного дамского портного. Работала, чтобы быть независимой. Она говорила с приятным английским акцентом, и у нее была ладная, немножко худощавая фигурка, на которой любое платье казалось элегантным.
Госпожа Виснер села подле нее. — Знаете, дорогая, — говорила Мари-Адель Рите Ландор, явно желая привлечь внимание Сесиль, — точно такими чугунными стульями, как вот эти садовые у Луизы, Жан Мишель обставляет гостиную Рокфеллеров в Нью-Йорке. Забавно, правда? — Любопытно, что будет с модными мастерскими во время войны. — Мы работаем на Америку… — сказала Дэзи. — Но, конечно, все это сложно: шефу не хочется никого увольнять… К мастерицам привыкаешь, понимаете? Я хорошо знаю каждую. Они мне рассказывают о себе — это очень весело! Говорят, мастерскую хотят эвакуировать в провинцию. Как это можно? Пусть переводят любые мастерские, но только не модные.
Сад… почему это называется садом? Это был бы попросту двор, если бы деревья, высокие парижские деревья, покрытые уже ржавой листвой, не перекидывали свои ветви через ограду, увитую плющем, и если бы кусты бересклета[198] в полчеловеческого роста не разгораживали пополам этот двор, вымощенный битой черепицей, кирпично-красной в одной части, лазоревой — в другой, с беседкой в дальнем углу, скорее напоминающей театральную ложу, зажатую между двумя решетчатыми сине-зелеными стенками, и если бы не блеклокрасный тент, который Луиза упорно называла своим «толдо»[199] — в память кордовских улиц летом. — Правда, какая пошлость — фонтан посреди сада? — сказала она. — Но что поделаешь — у меня душа мещаночки из пригорода, я жалею, что мимо нашей ограды не громыхает три раза в день поезд. Не будь Поль-Эмиля, у меня тут были бы и стеклянные шары, а фонтан подбрасывал бы красный мячик!
— Да, но Поль-Эмиль существует, — сказал смазливый художник, у которого были свои причины недолюбливать барона Геккера. — Кстати, Луиза, странно, что он не показывается до сих пор.
— Вы же знаете, Диего, что он в Бельгии. Не дурите, пожалуйста.
— Крюшон или коктейль? — предложила Колетта Зелигман. Военная форма придавала ей вид настоящей официантки. Тьерри де Сиври, младший брат Луизы, стоя за спиной своей кузины, балансировал подносом с графином и полными бокалами. — Прямо как у Сельфриджа, ты не находишь? — шепнул он Сесиль. — А, Тьерри, я тебя
