Коммунисты - Луи Арагон
Ее зовут Клеманс. Имя как имя. Пожалуй, что и красивое. А пожалуй и нет. Клеманс…
— Зачем ты упомянул про Рабочий спорт? — шепнул Гильом Устрику. Тот усмехнулся: — А ты, дурень, думаешь, что в Корбьере знают, что это такое? — Надо сказать, что и господин Годо, хоть и предостерегал других, очень непоследовательно спросил сам: — У вас в полку, как слышно, есть новости… господин Сесброн? — Откуда вы знаете? — удивился Устрик. Годо ухмыльнулся с важным видом. Возможнo, что в Корбьере не знают и того, кто такой господин Сесброн, во всяком случае деревенский родственник не спросил, кто это такой.
— В городе все узнаéтся. Меня вызвали в префектуру, там требовалась починка… — Устрик сейчас же заинтересовался: — В префектуру? — Да, Висконти, депутат от Восточных Пиренеев, обедал вчера у префекта и рассказывал об этом. — Откуда этот сукин сын пронюхал? Ах, простите, мадам Годо!
— Дело в том, господин Устрик, что Висконти в комиссии по иностранным делам, так же, как и господин Сесброн…
Он называл его «Висконти» без всяких церемоний, а Устрика и Сесброна величал «господин Устрик», «господин Сесброн». — …Ну, так вот, в тот день, когда приехал господин Сесброн, примерно, с неделю тому назад, Висконти как раз ехал парижским поездом в Перпиньян… и видел господина Сесброна. Можете себе представить, как его заинтересовала эта встреча… и вот вчера, на обратном пути, за обедом у префекта он на все лады перемывал косточки господину Сесброну!
— Кто это господин Сесброн? — спросил наконец деревенский родственник.
— Тоже депутат, — сказал Годо и заговорил о другом. Гильом слушал, как хлопали затворяемые ставни, и, когда Клеманс вернулась и с укоризненным видом поглядела на свои руки, будто занозила их о ставни, Гильом не выдержал и невольно извинился:
— Как это я не догадался помочь вам, мадемуазель…
Она рассмеялась ему в лицо, заняла свое прежнее место на пороге комнаты и продолжала молча, вызывающе смотреть на Гильома.
— А стол кто за вас, лентяек, накрывать будет? — крикнула мадам Гальен, отходя от плиты и вытирая о передник сальные руки. В комнате было жарко, да и сидели все чуть не друг на друге. Женщины выдвинули на середину комнаты длинный стол, достали из черного шкафа, стоявшего по другую сторону камина, приборы, посуду.
— А как сегодня, радио послушаем? — осторожно спросил Устрик; после того как пробило восемь, ему, видно, не сиделось на месте. В здешней обстановке он совсем изменился, это был не прежний Устрик. Валье с любопытством смотрел на него. Устрик выговаривал слова по-местному, как и все остальные, исчезла нарочитость в выговоре.
— Ну, конечно, — отозвался Годо, как показалось Валье, с какой-то неестественной ноткой в голосе. И прибавил громко, таким забавным фальцетом: — Давайте послушаем музыку… а то всё известия да известия… Сегодня послушаем музыку, идет?
Гильом не стал ломать голову над тем, есть ли в этих словах какой-то скрытый смысл. Его начинало смущать то, что на него так пристально глядит девушка. Его тянуло прикоснуться к ней… ну не то, чтобы тянуло… Устрик опять шепнул ему на ухо: — Обычно мы слушаем Москву… на этот раз не повезло! — Почему не повезло? Ах да, родственники…
Вообще, Устрик чувствовал себя здесь, как дома. Казалось, у них с Годо общая тайна. Гильом был бы очень удивлен, если бы узнал, откуда такая дружба: дело в том, что Устрик читал Годо свои стихи во время прогулок по бульвару.
— Я знаю статьи господина Сесброна, — сказал Годо. — Его легко читать. Он пишет очень понятно.
— Он в «Ла Депеш» пишет? — спросил деревенский родственник, но Годо оставил его вопрос без ответа.
— Я помню, во время истории с Рейнской областью, когда Сарро сказал, что не допустит, чтобы направили пушки на Страсбург…
— A-а, Сарро! — подхватил деревенский родственник: это имя было ему известно.
— Кто тогда защищал Францию, кто? — продолжал Годо, пропустив мимо ушей его замечание. — Висконти сказал префекту: будьте настороже, Сесброн опасный человек! Вот сволочь…
Мадам Гальен, которая уже звала: садитесь за стол, садитесь, — сказала с упреком: — Что у тебя за разговор, Жюстен! Помоги лучше жене, ведь у нее наш ангелок на руках. Нет, постой, вот тебе ключ, поди принеси вино.
— Я принесу, — сказала Клеманс, подхватив ключ, который мать бросила на стол. — Кто со мной?
Гильом встал. Девушка повернулась к зятю и показала ему язык.
Было уже почти темно, когда они вышли на маленький дворик; в конце дворика — курятник, в нем полная тьма, толькo видно, как там шевелятся белые перья, а может, и нe белые, ну, словом, светлые. Погреб тут же рядом. — Подержите-ка дверь… — Она наклонялась, брала бутылки, передавала ему. Всякие бутылки — и высокие, и пузатые, и пол-литровки из-под минеральной воды — они цедят вино из бочки во все, что есть под рукой… И чего это у него так бьется сердце? Она выпрямилась и не сразу закрыла дверь. Она стояла совсем рядом, почти касаясь его. Он видел ее сияющие глаза, не просто смеющиеся, а сияющие. В темноте белело ее лицо. И платье; как куры белели в курятнике…
Она сказала: — А я еще умею свистеть, — и она засунула два пальца в рот и свистнула. Он не мог ее обнять — руки у него были заняты бутылками. Как странно пахнет соломой. Он подумал, кто тот оболтус, который был с ними тогда вечером в кино? Ведь это же те самые девушки, что сидели впереди него на «Кавалькаде». Наконец-то вспомнил! С той самой минуты, как он почувствовал на себе вызывающий взгляд девушки, его все время мучило, где он ее уже видел.
Все еще сидели за столом — а наелись-то на славу! — мадам Годо кормила ребенка, по радио передавали песенку «Пирули-рули», как вдруг кто-то несколько раз нетерпеливо стукнул в ставню, и хозяйка очень рассердилась (покоя нет от покупателей, на дворе ночь, а ему, вынь да положь, сахар понадобился!) — не дадут посидеть. Пусть стучит, пока кулаки себе не отобьет. Но
