Лоренс Стерн - Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

— Так как число раненых было огромное и ни у кого не хватало времени подумать о чем-нибудь, кроме собственной безопасности… — Однако же Толмеш, — сказал дядя Тоби, — отвел пехоту с большим искусством. — — Тем не менее я был оставлен на поле сражения, — сказал капрал. — — Да, ты был оставлен, бедняга! — воскликнул дядя Тоби. — — Так что только на другой день в двенадцать часов, — продолжал капрал, — меня обменяли и поместили на телегу с тринадцатью или четырнадцатью другими ранеными, чтобы отвезти в наш госпиталь.

— Ни в одной части тела, с позволения вашей милости, рана не вызывает такой невыносимой боли, как в колене. — —

— Исключая паха, — сказал дядя Тоби. — С позволения вашей милости, — возразил капрал, — боль в колене, на мой взгляд, должна быть, разумеется, самая острая, ведь там находится столько сухожилий и всяких, как бишь они называются…

— Как раз по этой причине, — сказал дядя Тоби, — пах бесконечно более чувствителен — — ведь там находится не только множество сухожилий и всяких, как бишь они зовутся (я так же мало знаю их названия, как и ты), — — но еще кроме того и…

Миссис Водмен, все это время сидевшая в своей беседке, — — разом затаила дыхание — вынула булавку, которой был заколот на подбородке ее чепчик, и привстала на одну ногу. — —

Спор между дядей Тоби и Тримом дружески продолжался еще некоторое время с равными силами, пока наконец Трим, вспомнив, как часто он плакал над страданиями своего господина, но не пролил ни одной слезы над своими собственными, — не изъявил готовности признать себя побежденным, с чем, однако, дядя Тоби не пожелал согласиться. — — Это ничего не доказывает, Трим, — сказал он, — кроме благородства твоего характера. — —

Таким образом, сильнее ли боль от раны в паху (caeteris paribus[426]), нежели боль от раны в колене — или, наоборот, боль от раны в колене сильнее, нежели боль от раны в паху — вопросы эти и по сей день остаются нерешенными.

Глава XX

— Боль в колене, — продолжал капрал, — была и сама по себе крайне мучительна, а тряская телега и неровные, страшно изрытые дороги — ухудшая то, что и без того было скверно, — на каждом шагу грозили мне смертью; вместе с потерей крови, отсутствием всяких забот обо мне и начинающейся лихорадкой — — (Бедный парень! — сказал дядя Тоби) — все это, с позволения вашей милости, было больше, чем я мог выдержать.

— Я рассказал о своих страданиях молодой женщине в крестьянском доме, возле которого остановилась наша телега, последняя из всей вереницы; мне помогли войти, и молодая женщина накапала на кусочек сахару лекарство, которое нашлось у нее в кармане; увидев, что оно меня приободрило, она дала мне его второй и третий раз. — — Итак, я ей рассказал, с позволения вашей милости, о своих мучениях, которые настолько нестерпимы, — сказал я, — что я предпочел бы лечь вон на ту кровать, — тут я указал глазами на кровать, стоявшую в углу комнаты, — и умереть, только бы не двигаться дальше, — — как вдруг, при ее попытке подвести меня к кровати, я лишился чувств в ее объятиях. Доброе у нее было сердце, — сказал капрал, вытирая слезы, — как ваша милость сейчас услышит.

— Я думал, любовь вещь радостная, — заметил дядя Тоби.

— Это (иногда), с позволения вашей милости, самая серьезная вещь на свете,

— По просьбе молодой женщины, — продолжал капрал, — телега с ранеными уехала без меня; она их убедила, что я немедленно скончаюсь, если меня слова в нее положат. Итак, когда я пришел в себя — — я обнаружил, что нахожусь в тихом, спокойном сельском домике, где, кроме молодой женщины, крестьянина и его жены, никого не было. Я лежал поперек кровати в углу комнаты, с раненой ногой на стуле, а молодая женщина стояла возле меня, одной рукой держа у моего носа кончик смоченного в уксусе носового платка, а другой растирая мне виски.

— Сначала я ее принял за дочь крестьянина (потому что то не была гостиница) — и предложил ей кошелек с восемнадцатью флоринами; его прислал мне на память мой бедный брат Том (тут Трим вытер слезы), через одного рекрута, перед самым своим отъездом в Лиссабон. — —

— Я никогда еще не рассказывал вашей милости этой жалостной истории, — — тут Трим в третий раз вытер слезы. — Молодая женщина позвала в комнату старика с женой и показала им деньги для того, чтобы мне была предоставлена кровать и разные мелочи, которые мне понадобятся, пока я не поправлюсь настолько, что меня можно будет перевезти в госпиталь. — — Вот и отлично, — сказала она, завязывая кошелек, — я буду вашим банкиром, — но так как должность эта не возьмет у меня много времени, я буду также вашей сиделкой.

— По тому, как она это сказала, а также по ее платью, которое я начал тогда разглядывать внимательнее, я убедился, что молодая женщина не может быть дочерью крестьянина.

— Она была вся в черном до самых пят, а волосы ее закрывала батистовая повязка, плотно стянутая на лбу; это была, с позволения вашей милости, одна из тех монахинь, которых, как известно вашей милости, много есть во Фландрии, где им позволяют жить не в монастыре. — — Из твоего описания, Трим, — сказал дядя Тоби, — я заключаю, что то была молодая бегинка; их можно встретить только в испанских Нидерландах — да еще, пожалуй, в Амстердаме — — они отличаются от других монахинь тем, что могут оставлять свой монастырь, если пожелают вступить в брак; они посещают больных и ухаживают за ними по обету — — я бы предпочел, чтобы они это делали по доброте сердца.

— — Она мне часто повторяла, — сказал Трим, — что ухаживает за мной ради Христа, — мне это не нравилось. — — Я думаю, Трим, мы оба не правы, — сказал дядя Тоби, — надо будет спросить мистера Йорика сегодня вечером у брата Шенди — — ты мне напомни, — прибавил дядя Тоби.

— Не успела молодая бегинка, — продолжал капрал, — сказать, что она будет моей сиделкой, как уже приступила к исполнению своих обязанностей, удалившись приготовить что-то для меня. — — Через короткое время — которое мне показалось, однако, долгим — она вернулась с бинтами и т. д. и т. д. и в течение двух часов усердно согревала мне колено припарками и т. д., потом приготовила мне на ужин мисочку жидкой каши — и, пожелав покойной ночи, обещала снова быть у меня рано утром. — — Она пожелала, с позволения вашей милости, то, чего мне не было дано. Всю ночь я метался в жестокой горячке — образ бегинки все во мне перевернул — каждую минуту я делил мир пополам — чтобы отдать ей половину — и каждую минуту сокрушался, что мне нечего разделить с ней, кроме солдатского ранца и восемнадцати флоринов. — — Всю ночь прекрасная бегинка стояла, как ангел, у моей постели, приподнимая полог и предлагая мне лекарство, — меня пробудила от этого сна только сама она, явившись в назначенный час и протянув мне лекарство наяву. Признаться, она почти не отлучалась от меня, и я до того привык получать жизнь из ее рук, что сердце мое замирало и кровь отливала от лица, когда она выходила из комнаты; и все-таки, — продолжал капрал (делая чрезвычайно странное заключение) — — —

— — то не была любовь — — так как в течение трех недель, что она почти безотлучно находилась со мной, собственными руками ставя ночью и днем припарки на мое колено. — я по совести могу сказать вашей милости — что *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    *    ни разу.

— Это очень странно, Трим, — проговорил дядя Тоби. — —

— «Я так же думаю», — сказала миссис Водмен.

— Ни одного разу, — сказал капрал.

Глава XXI

— — Но в этом нет ничего удивительного, — продолжал капрал — увидя, что дядя Тоби задумался, — ведь Любовь, с позволения вашей милости, точь-в-точь как война — в том отношении, что солдат, хотя бы ему удалось уцелеть три недели сряду до вечера субботы, — может тем не менее быть поражен в сердце в воскресенье утром. — — Как раз это и случилось со мной, с позволения вашей милости, с той только разницей — что я вдруг без памяти влюбился в воскресенье после полудня — — любовь, с позволения вашей милости, разорвалась надо мной, как бомба, — — едва дав мне время выговорить: «Господи помилуй».

— Я никогда не думал Трим, — сказал дядя Тоби, — чтобы можно было влюбиться так вдруг.

— Можно, с позволения вашей милости, когда вы на пути к тому, — возразил Трим.

— Сделай милость, — сказал дядя Тоби, — расскажи мне, как это случилось.

— — С превеликим удовольствием, — сказал капрал, низко поклонившись.

Глава XXII

— Все это время, — продолжал капрал, — мне удавалось избежать любви, и удалось бы миновать ее вовсе, если бы судьба не постановила иначе, — — а от судьбы не уйдешь.