Андре Моруа - Молчаливый полковник Брэмбл
— Падре, — сказал Орель, — я всегда считал вас настоящим спортсменом, но неужто вы действительно охотитесь на этого огромного зверя?
— То есть как это «действительно», my dear fellow! Да будет вам известно, что за мою жизнь я поубивал решительно все, что вообще может убить охотник, начиная от слона и бегемота и вплоть до тигра и льва. Я никогда не рассказывал вам историю про моего первого льва?
— Никогда, падре, — сказал доктор, — но сейчас вы ее расскажете.
— Падре, — вмешался полковник, — я охотно послушаю ваши истории, но при одном условии: пусть кто-нибудь запустит граммофон. Сегодня вечером мне особенно нужна my darling mistress Finzi-Magrini[36].
— О нет, сэр, сжальтесь! В крайнем случае прокручу вам какой-нибудь регтайм[37], если вам так уж необходимо услышать скрежет этой чертовой машины!
— Ничего у вас не выйдет, доктор, так дешево вы меня не купите. Требую Финци-Магрини… Орель, будьте хорошим мальчиком и не забывайте: скорость шестьдесят пять… Только, ради Бога, не поцарапайте диск… Падре, предоставляю вам слово для рассказа о вашем первом льве.
— Тогда я жил в Иоганнесбурге, и мне очень хотелось стать членом клуба охотников, где было немало моих друзей. Но по клубному уставу любой претендент на членство должен был иметь на своем счету по крайней мере одного убитого льва. Поэтому я отправился в джунгли с негром, нагруженным несколькими ружьями. К вечеру мы с ним устроили засаду около источника, куда, по моим сведениям, какой-то лев имел обыкновение приходить на водопой. Примерно за полчаса до полуночи слышу треск ломаемых ветвей, и тут же над недалеким кустом появляется голова льва. Он учуял нас и смотрит в нашу сторону. Я вскидываю ружье, целюсь, стреляю. Голова исчезает за кустом, но через минуту возникает вновь. Следует второй выстрел — результат тот же. Испуганный зверь прячет голову, затем опять поднимает ее. Я сохраняю полное самообладание. В моих ружьях в общей сложности шестнадцать зарядов… Третий выстрел — и опять та же история. Четвертый выстрел — то же самое. Я начинаю нервничать, стреляю все хуже, но после пятнадцатого выстрела зверь еще раз поднимает голову.
— Если твоя сейчас не попадать, — говорит мне негр, — она нас будет скушивать…
Я делаю глубокий вдох, тщательно прицеливаюсь, стреляю. Лев падает… Проходит секунда… две… десять… больше его не видно. Выжидаю немного и затем, торжествуя, в сопровождении моего негра устремляюсь к месту происшествия… А теперь, мессиу, угадайте, чтó я там обнаруживаю…
— Льва, падре.
— Шестнадцать львов, ту boy!.. И у каждого из них пуля в глазу. Вот каким был мой дебют!
— By Jove, Padre![38] Кто же после этого станет утверждать, будто шотландцы лишены воображения?
— А теперь послушайте истинную историю. В Индии мне довелось впервые убить женщину… Да-да, вы не ослышались — именно женщину… Я отправился поохотиться на тигров, и ночью, когда я проходил через деревушку, затерянную в джунглях, меня вдруг останавливает какой-то старик туземец:
— Сагиб, сагиб, медведь!
И указывает на дерево, где среди листвы движется какая-то черная масса. Быстро прижимаю приклад к плечу, стреляю. Масса низвергается среди треска ломающихся сучьев. Подхожу поближе и вижу: на земле лежит старая женщина, которую я прикончил, когда она собирала плоды. Подбегает какой-то другой смуглолицый старец, муж покойной, и осыпает меня проклятиями. Вскоре появляется абориген-полицейский. Он обязывает меня возместить семейству убытки. Мне это стоит сумасшедших денег — не менее двух фунтов стерлингов… Весть об этом событии быстро разнеслась на добрых двадцать миль, в округе. И в течение нескольких недель, стоило мне появиться в какой-нибудь деревне, как ко мне сразу же подходили два или три старика:
— Сагиб, сагиб, медведь на дереве!
Излишне говорить, что предварительно они заставляли своих жен забираться на деревья…
Затем майор Паркер поведал нам про охоту на крокодила, а капитан Кларк сообщил некоторые подробности про акул в районе Бермуд, где они не опасны для человека при условии одной предосторожности: надо прыгать в воду не в одиночку, а группами. Тем временем полковник в очень медленном темпе проигрывал на граммофоне «Марш обреченной бригады». Новозеландский майор подложил в огонь листья эвкалипта. Аромат, источаемый ими при горении, напоминал ему южноафриканский буш[39]. Слегка оглушенный Орель, опаленный знойным солнцем Индии, одурманенный острыми запахами африканских хищников, в конце концов понял, что мир — это большой парк, разбитый каким-то богоподобным садовником специально для джентльменов из Соединенного Королевства.
VII
Поскольку дурная погода вас в комнате заперла,Поскольку наскучило вам плохие романы листать,Поскольку вам лень, по счастью, любовника подыскать,Поскольку, хотя еще август, желает дождливая мгла Себя за декабрь выдавать,
Я начал для вас нацарапывать этот стих,Где строчки почти без рифм, да и мысль почти не видна,—Когда-нибудь их озаглавлю в собранье творений моих:«Беседа с подругою дальней, что дома скучает одна И ждет, чтобы дождь утих».
Не знаю, созвучны ли чувства наши сейчас,Но когда я настолько мечтателен и ленив,И дождь у меня в груди, и дождь посреди…[40]
— Орель, — сказал доктор, — на сей раз вы действительно пишете стихи; этого вы отрицать не можете: я схватил вас за руку, и она еще в крови.
— Хоу! — воскликнул полковник со смешанным оттенком снисхождения и жалости.
— Что ж, признаюсь, доктор. И что тут такого? Разве это противоречит военным уставам?
— Нет, не противоречит, — сказал доктор, — и все-таки я удивлен, ибо всегда был убежден, что Франция не может быть страной поэтов. Ведь поэзия — это, так сказать, ритмическое безумие. Между тем вы не сумасшедший. И кроме того, лишены чувства ритма.
— Вы просто не знаете наших поэтов, — сказал Орель, задетый за живое. — Вы когда-нибудь читали Альфреда де Мюссе, Виктора Гюго, Шарля Бодлера?
— Я знаю Хьюгоу, — заявил полковник. — Когда я командовал гарнизоном на острове Гернси, мне как-то показали его дом. Я даже пытался прочитать его книгу «The toilers of the sea»[41], но она слишком скучна.
Появление майора Паркера, ободрительно подталкивающего двух офицеров с мальчишескими лицами, положило конец этому разговору.
— Я привел к вам, — сказал майор, — двух молодых офицеров — Джиббонса и Уорбартона. Пожалуйста, угостите их чашкой чая, прежде чем отправить в роты, куда они назначены. Я подобрал их на пригорке, у дороги на Циллебеке, где они всерьез надеялись поймать такси. Эти молодые люди из Лондона сомнений не ведают.
Джиббонс возвратился из увольнения. Что касается Уорбартона, смуглого валлийца с лицом француза, раненного двумя месяцами раньше под Артуа, то он направлялся в свой полк «Леннокс» после отпуска, предоставленного ему для полного выздоровления.
— Орель, дайте мне чаю, будьте хорошим мальчиком, — попросил майор Паркер. — Но только сначала налейте в чашку немного молока. Очень прошу вас. И, пожалуйста, прикажите подать виски с содовой: надо расшевелить капитана Джиббонса. Сразу видно, что он только-только выполз из вигвама и еще не откопал свой томагавк.
— Какая все-таки страшная перемена обстановки, — сказал Джиббонс. — Еще только вчера утром я находился в своем саду, посреди типично английской долины, изрезанной живыми изгородями и рядами деревьев. Везде чистота, свежесть, ухоженность, счастье… Две хорошенькие сестрички моей жены играли в теннис. Все мы были одеты в белое. И вдруг судьба забрасывает меня в этот ваш ужасный, искореженный лес, в самую гущу вашей банды убийц. О Господи! Когда же, черт возьми, наконец окончится эта проклятая война? Я такой мирный человек! Грохоту пушек предпочитаю звон колоколов, тарахтению пулемета — звуки рояля. У меня одно-единственное желание: жить в сельской местности со своей пухленькой маленькой женушкой и множеством упитанных ребятишек.
И, подняв бокал:
— Пью за окончание этого безумия, — заключил он, — за то, чтобы боши, завлекшие нас сюда, поскорее очутились в аду.
Но беспокойный Уорбартон тут же с горячностью выдвинул антитезу.
— А я вот люблю войну, — сказал он. — Только она и создает нам нормальную жизнь. Чем вы занимаетесь в мирное время? Торчите дома, не знаете, куда девать свободные часы и дни, ссоритесь с родителями или с женой, ежели у вас таковая имеется. Все считают вас несносным эгоистом, и вы действительно являетесь им… Но вот настала война: дома вы бываете лишь раз в пять или шесть месяцев. Вы — герой и, что особенно высоко ценят женщины, воплощаете собой нечто новое, какую-то перемену. Вы рассказываете никому не ведомые истории, вы насмотрелись на странных людей, были свидетелем ужасающих событий. Ваш отец уже не твердит своим друзьям, будто вы отравляете конец его жизни. Напротив, он представляет вас как некоего оракула. Эти старики хотят знать, что вы думаете о внешней политике. Если вы женаты, ваша супруга становится более привлекательной, чем прежде; если вы холостяк, все girls[42] осаждают вас… Вы любите природу? Но ведь вы живете здесь, в лесах! Вы любите свою жену? Но кто, собственно, возьмется утверждать, будто умереть за женщину, которую любишь, легче, чем жить с ней? И прямо скажу вам: роялю я предпочитаю пулемет, а болтовня моих солдат мне куда милее пересудов старых дам, приходящих к моим родителям на чашку чаю. Нет, Джиббонс, как хотите, но война — дивная пора!
