Джеймс Джонс - Отныне и вовек
— А в Гонолулу их не почистишь, — сказал Анджело. — Они с деньгами на улицу не выходят. Слишком много солдатни.
— Я знаю, — кивнул Пруит.
— Их здесь надо приманивать. Как рыбу на блесну, понял? Черт! — пьяно прорычал он. — С которыми на улице познакомишься, даже стакан не поставят. Зачем им зря деньги тратить? Они себе и за так парня найдут, солдат полный город. Я раньше пробовал приманивать уличных, но потом поумнел, набрался опыта. За все в мире надо платить. Пока опыта не наберешься, расплачиваешься собственной глупостью. А когда тебя чему не надо научат, платишь тем, что уже умеешь. Или дружбой. Но платить обязан все равно. Это мой принцип. Про это даже в книжках пишут, я сам в одной читал.
Такси на черепашьей скорости проползло мимо стоящего впритык к АМХ ларька, где торговали горячими сосисками и где собравшаяся возле фотоавтомата очередь вылезла даже на тротуар, и без того заполненный толпой. Сразу за фотоавтоматом тянулся широкий, усаженный пальмами газон перед зданием АМХ, а напротив светился «Черный кот», куда сейчас тоже было не протолкнуться. На газоне валялись в отключке несколько пьяных.
— Но сегодняшняя компания — это не уличные, — сказал Анджело. — Они народ солидный. Ходят с чековой книжкой, наличными не платят.
Пруит смотрел в окно на газон.
— Как в получку на шахтах.
— Во-во. Старик, это ж было золотое дно. А теперь все уже не то. Настоящим охотникам вроде нас с тобой теперь и не развернуться. В «Таверне» половина нашей роты ошивается. Сам увидишь. Можно подумать, у нас там сторожевой пост. Гарис оттуда не вылезает, Мартучелли — тоже. Нэпп, Родес…
— Что, и Академик? — Пруит растерянно улыбнулся. — И он тоже?
— Конечно. И Ридел Трэдвелл, И Бык Нейр, и Джонсон. Блум с Энди тоже чуть не каждый вечер заваливаются. Кого ни назови! Все равно как слет однополчан.
— Балда этот Энди! Я же ему говорил, чтоб он туда не совался. Особенно с Блумом.
Анджело пожал плечами:
— Все равно все туда ходят. Черт бы их побрал! Я думаю, пора организовать профсоюз, ей-богу. Надо же как-то защищать права охотников-профессионалов вроде нас с тобой. А то больно много конкурентов развелось. Всякие недоучки и примазавшиеся.
Такси свернуло в темный тоннель на Ричардс-стрит, слева остались автозаправка Ван Хэм-Янга и Палас-сквер, а впереди замаячили огни Кинг-стрит.
— Это ты про меня. Я и есть примазавшийся.
— Не-е. Ты — другое дело. Я тебя приму в профсоюз. Чего, там! Сам буду за тебя взносы платить. Знаешь, а эти голубые забавный народец. Вот Хэл; например. Отличный был бы парень, только яду в нем очень много. Все на свете ненавидит. И всех. То есть кроме меня, конечно. По-моему, его самого бесит, что он такой. Я давно ломаю себе голову, все пытаюсь их понять. А если кого про это спросишь, сразу говорят, ты, мол, сам голубой, и таких надо бить смертным боем. Я лично так не считаю. Которые это говорят, наверно, терпеть их не могут.
— Я их не люблю, — задумчиво сказал Пру, — Не то что бы терпеть не могу, но не люблю. Мне в их компаниях неприятно. — Он замолчал. — Почему-то сразу стыдно делается. — Он снова помолчал. — А чего стыдно, не знаю.
— Я тебя понимаю. Со мной то же самое. А в чем дело, тоже не могу сообразить. Они все говорят, они такими родились. Говорят, сколько себя помнят, всегда были такими.
— Это уж я не знаю.
Таксист покосился на них и в первый раз за все время открыл рот:
— Мура это все. Вы, ребята, лучше меня послушайте. Я сам тоже служил. Мой вам совет, держитесь от них подальше. Будете с ними якшаться — сами такими станете. А им только это и надо. Молодых ребят портить — это у них первое дело. Они от этого удовольствие получают. Я их, тварей, ненавижу. Поубивал бы всех.
Он со злостью крутанул руль, такси, рывком вылетев из темноты тоннеля на залитую светом Кинг-стрит, свернуло за почтой налево и проехало мимо позолоченной темнолицей статуи Камехамехи[35], неподвижно застывшего в своем наряде из перьев. Улица, резко расширяясь, обтекала два круглых островка автобусных остановок, движение здесь было не такое сильное, и таксист чуть прибавил скорость.
— Да, мне тоже говорили, — кивнул Анджело. — Но этот мой знакомый ничего такого со мной не пытался.
— Я их ненавижу, — повторил таксист.
— Ненавидишь, ну и ненавидь, — сказал Пруит. — А нас учить не надо. Сами разберемся. Мы же тебя не учим, как жить.
— Ладно, молчу, — сказал таксист. — Не лезь в бутылку.
— А мне все же интересно, они действительно такие от рождения? — Анджело неподвижно смотрел в окно, неторопливое, плавное движение машины действовало на него умиротворяюще, оно на время отгораживало сидевших в такси от пьяного шумного разгула дня получки; глядя в окно, они ощущали себя лишь сторонними наблюдателями и постепенно трезвели.
Пруит это тоже чувствовал. После лихорадочно бурлящей Хоутел-стрит скупо освещенная многоугольная площадь, где размещалось большинство муниципальных учреждений, казалась безлюдной. Они проехали мимо зыбко чернеющих в темноте зданий федерального правительства и суда, потом мимо Дворца, спрятанного слева за стеной деревьев, потом справа остались Земельное управление и церковь Кауайахао, улица снова начала сужаться, слева промелькнули городская библиотека и муниципалитет — все давно закрыто на ночь, — а они ехали и ехали по Кингу, углубляясь в постепенно сгущающуюся темноту и отдаляясь от центра города.
— Насчет того что от рождения, это я не знаю, — сказал Пруит. — Зато знаю, что многие отличные ребята, когда уходят бродяжить, становятся голубыми, потому что рядом нет женщин. Старые бродяги часто берут в попутчики молодых парней. Вот это я действительно ненавижу. Ребята еще молоденькие, ничего не соображают, а те гады этим пользуются. Хьюстон, это который начальник горнистов, как раз такой. Потому я и ушел из горнистов. Из-за него и его херувимчика.
— Верно, — поддакнул таксист. — Они все на один лад. С ними держи ухо востро, а то, не успеешь оглянуться, тоже своим сделают. Сволочи!
— А где ты научился так трубить? — спросил Анджело. — Сколько я слышал разных горнистов, так, как ты, никто не умеет.
— Не знаю. У меня это как-то само получается. Мне горн всегда нравился. — Пруит смотрел в окно на черный сгусток темноты, скрывавший очертания Томас-сквер.
— Жалко, ты больше не горнишь, — сказал Анджело. — Обидно.
— Давай об этом не будем. Поговорили, и хватит, ладно?
— Как хочешь.
И оба погрузились в тишину, в прохладный покой неторопливо скользившей машины. Они чувствовали, что таксиста подмывает поговорить еще, дать совет, но он не хочет заводить разговор первым, боится, что они подумают, будто эта тема его очень волнует. А сами они молчали.
Они сошли перед отелем «Моана» и снова окунулись в жаркую гудящую кутерьму дня получки, снова стали частью толпы.
— Дальше дойдем пешком, — сказал Анджело. — Если подкатим к самым дверям, они еще подумают, мы при деньгах. — Он шагнул на тротуар, повернулся и поглядел на таксиста, который уже выруливал от обочины. — Ха! Смешно.
— Что смешно?
— Да таксист этот. Если бы он так не разорялся, я бы точно решил, что он голубенький. Я их сразу отличаю.
Пруит засмеялся:
— Может, он потому их и ненавидит. Может, боится, что по нему видно.
«Таверна Ваикики» тоже была набита битком. Орали здесь чуть потише, вели себя чуть сдержаннее, но все равно было набито битком.
— Я подожду на улице, — сказал Пруит. — Ты пока сходи посмотри, там они или нет.
— Да ты чего? Ты же здесь уже бывал. Пойдем вместе.
— Бывать-то бывал. Но без денег не пойду.
— У тебя же есть деньги.
— На эти деньги даже стакана не купишь. Что мне, по-твоему, зайти и выйти, если их тут нет? Я не пойду. Буду ждать тебя здесь.
— Как хочешь. Знаешь, пока ехали, я почти протрезвел.
Анджело растолкал толпу и протиснулся в дверь «Таверны». Пруит остался на улице, прислонился к фонарному столбу и, засунув руки в карманы, разглядывал прохожих. Из подсвеченного разноцветными лампами маленького зала рядом с баром сквозь гул разговоров и звяканье стаканов неслась музыка — пьяный пианист играл что-то классическое. Пруит когда-то слышал эту вещь. Но как она называется, он не знал. Мимо прошло несколько хорошо одетых, вполне респектабельных женщин, они оживленно разговаривали с мужчинами, которые явно были моложе их и очень походили на солдат.
Вот что тебе нужно, Пруит, сказал он себе. Богатая дамочка-туристка. У таких женщин денег куры не клюют. И тратят они их не задумываясь. Эта мысль взбудоражила его, у него даже засосало под ложечкой. Но он вспомнил про Лорен и про «Нью-Конгресс», и радостное возбуждение опять осело в желудке плотным кислым комком. Черт побери, ты, кажется, тоже успел протрезветь, подумал он.
