Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
Деньги для Курта на отъезд в Берлин были собраны. Он сказал:
— Мне, собственно, надо бы обзавестись еще ботинками.
Но это не удержало его ни на один день. Мария тоже рассудила, что лучше ей держаться подальше от хозяина, пока он не открыл убыли в своей кладовой. Если Марии при нем не будет, он скорее поймет, что ее толкало на такое дело. Пройдет какое-то время, и он, вероятно, будет рад ее возвращению. Поэтому она надумала проводить Курта до Любека — с ребенком на руках. Немного не доходя до железнодорожной станции, они встретили почтальона с письмом от Викки; она опять решила приехать на днях — скорее всего в воскресенье. Была пятница. Они не могли вернуться только затем, чтобы Викки опять их обманула и не приехала.
Курт сиял, Мария никогда не видела его таким счастливым, как в эту поездку. Он даже высказал благодарность:
— Если я кое-как протянул этот ужасный год, то лишь благодаря тебе, Мария. И так как мы прощаемся, может быть, на всю жизнь… — Он увидел, что огорчил ее, и поспешил добавить: — Я бы этого не желал. Теперь мы стали подлинно друзьями. Но как ты думаешь, что из меня выйдет? Трудно предугадать, а? — Он рассмеялся легкомысленно, но с многозначительным выражением лица и заговорил о другом. Этой минуты она не забыла.
На Хольстенштрассе он шепнул ей:
— Посмотри на мои туфли… только незаметно! (Она знала — на лакированных туфлях зияли дыры, последняя попытка залатать их была оставлена.) И в них я должен явиться в Берлин? Это на восемьдесят процентов снижает мои шансы на успех. Первое впечатление решает все.
Он оглядел себя в зеркальном стекле витрины. Серый костюм Минго сидел на нем неважно, но уже не болтался, как мешок: Мария позаботилась об этом. В шляпе его черные волосы не нуждались: они словно шлем покрывали голову.
— Вид приличный, пока скрыты туфли. Придется по возможности показываться сперва только верхней частью корпуса — кивать из-за портьеры или надвигать на себя кресло.
— Деньги кончились, — сказала Мария. — Ничего не поделаешь.
— Да, легко сказать! — пробурчал Курт. И когда она беспомощно взглянула на него, спросил: — А ну-ка, где мы сейчас стоим, маленькая моя Мария?
Это было сказано не из нежности, он только давал ей понять, что она туго соображает. Действительно, она только теперь заметила, что зеркальное окно принадлежит большому универсальному магазину. Перед ней лежали детские игрушки, и, как ни мало соответствовало это минуте, Мария невольно подумала, что некоторые из них были бы хороши для ее мальчика, спавшего у нее на руках.
— Ты не туда смотришь: ботинки рядом, — шепнул Курт.
— Обувной отдел во втором этаже, — сказала Мария так же тихо. — Я знаю точно.
— Итак…
Они снялись с места и пошли дальше, увлекаемые толпой. Они шли молча. Только когда они свернули в переулок, Мария сказала:
— Ребенка я отдам пока тебе. Подожди меня здесь.
— Нет. Лучше, чтоб нас больше не видели вместе. Когда ты потом выйдешь из главного подъезда, ты приметишь в толпе мой светлый костюм, конечно со спины. Но у меня глаза на затылке, и то, что ты уронишь, попадет в надлежащие руки. Ну, желаю успеха!
Он съежился за выступом, пока она проходила мимо. Приглушенно крикнул ей вслед:
— Только не двухцветные!
Мария оставила ребенка у бедной женщины, у которой когда-то квартировала, пока искала работу. Ребенок связал бы ей руки в том деле, которое ей предстояло; да и не следовало ему при этом быть. Курт не показывался. Под вечер, когда на улицах давка, Мария вошла в магазин и поднялась по лестнице. Она не волновалась и думала только о том, что было бы хорошо, если бы ее не успели приметить. Это невольно создавало торопливость и мешало действовать осмотрительно. Вдобавок Мария тревожилась еще и о том, чтобы ей не попался слишком малый размер.
На ее пальто заметна была только небольшая выпуклость: можно было подумать, что это просто рука оттопыривала карман. Тем не менее какая-то молодая девушка вдруг заговорила с ней — девушка не старше Марии, и тон у нее был не враждебный, однако от сказанных ею слов Мария похолодела. Она уже успела выйти на лестницу, толпа несет ее вниз, сейчас все будет позади!
— Я вас понимаю. Положите потихоньку ботинки обратно, тогда я ничего не заявлю, — услышала Мария; только она одна и могла услышать это.
Сама того не ожидая, она нагнулась и прошмыгнула у людей между ногами. Задыхаясь, достигла она главного подъезда; она уже различала светлую спину Курта, увидела в боковом зеркале, что и он ее заметил. Она выронила ботинки. Секундой позже на плечо Марии легла рука.
— Ступайте со мной! — Это была уже не дружелюбная молодая девушка, а нечто вроде жандарма в юбке. — Давайте сюда ботинки!
Мария не стала утверждать, что никаких ботиноку нее нет, но просто дала ощупать себя жестким ладоням.
— Все-таки вы их взяли. У нас есть свидетели. Послушайте, барышня, вам теперь все равно, а к продавщице отнесутся снисходительней, если вы сознаетесь, куда вы дели ботинки.
Мария подумала о приветливой молодой девушке и сказала:
— Когда вы меня схватили, я их с перепугу бросила.
Сыщица улыбнулась: теперь у нее по крайней мере было признание. А ботинки? Их подобрали — сообщники ли воровки, или так кто-нибудь.
— Любой прохожий, даже и не причастный к делу, также свободно мог их подобрать, — объяснила полицейскому сыщица, передавая ему Марию.
Сегодня было слишком поздно вести ее к мировому судье. Мария провела ночь в полицейской камере. Курт сидел в поезде и ехал в Берлин. Ее ребенок спал у бедной женщины. Перед Марией вставали угрозы, страшные и неясные, всю беспокойную ночь.
Судья приговорил ее к четырем неделям отсидки. Ей не пришлось разъяснять подробно свой поступок — и почему именно мужские ботинки. Ее тут же отпустили на волю с указанием вернуться пока на работу. Но она пошла к своему ребенку, и когда увидела его опять, спокойно заснула. Она проспала вечер и всю ночь. Утром бедная женщина еще дала им обоим молока и кофе, а потом они должны были уйти.
У Марии не было денег на обратный билет, но если б и были, ее, как осужденную воровку, хозяин вряд ли принял бы назад. Она знала, что он уже не раз
