Пэлем Вудхауз - Том 12. Лорд Дройтвич и другие

— А он что говорит?

— Что там пятьсот тысяч франков.

— Господи милостивый!

Когда Терри молила небеса, чтобы не заплакать, маркиз, судя по всему, чем-то подавился, а Клаттербак протирал очки, в дверь постучали.

Комиссару этот звук показался последней соломинкой. Он распахнул дверь и, увидев молодого человека, швырнул ее ему в лицо. Именно поэтому Джеф закачался, прижимая к носу быстро алеющий платок.

Терри закричала. Маркиз вцепился в кресло. Клаттербак передернул в отчаянии плечами, поскольку знал, что здесь, во Франции, может случиться что угодно.

— Глупо, — сказал он, имея в виду поступок комиссара, — очень глупо. Нет, что за народ!

Терри взяла Джефа за руку и отвела в ванную. Бранясь по-французски, он остался там, а Терри, вернувшись, пронзила комиссара взглядом. Потом, не находя слов, ушла в спальню.

Месье Бюиссонад спокойно смотрел ей вслед. Он мог и подождать.

Глава XI

Мистер Клаттербак задумчиво сосал леденец и при этом хмурился. Терри он видел только в летний сезон, но был о ней очень хорошего мнения, другими словами, не верил, что она таскает деньги из сумок. Такая милая девушка! Чушь! В жизни ничего не стащит. Но сумка оказалась пустой…

Предположим, что раньше там лежали деньги. Человек, едва сводящий концы с концами при помощи кур и пчел, испытает огромный соблазн, увидев такую сумму. Кто-кто, а он, Клаттербак, знал силу соблазна. Помнится, он обещал жене сесть на диету, отказавшись от хлеба, картошки и сладостей. Два дня он держался, на третий позавтракал в клубе — ерунда, отбивная со шпинатом — и увидел, как официант несет на соседний столик кусок торта с клубникой. Через минуту-другую он посыпал сахарной пудрой сверкающий холмик и поливал его сливками… а там и другой. Слаб человек.

Пришла пора созвать совещание. Прихватив карамелек, он вывел маркиза на балкон.

— Вот что, маркиз, — сказал он. — Мне это все не нравится. Маркиз вынул носовой платок, надо сказать — один из дюжины, которую он купил год назад в Париже, у Шарвэ, если это зовется покупкой, и отер лоб. Он тоже ощущал, что дело плохо. Чувствительному человеку неприятно узнать, что грехи его вышли наружу, и, при всем своем оптимизме, он не видел ни проблеска надежды.

Его этический кодекс оставлял желать лучшего, шулеры — и те иногда поджимали губы, но были у него и пределы, дальше которых он не "шел. Одно дело украсть, если очень нужно, другое — спокойно смотреть, как обвиняют прелестную барышню. Поизносившаяся честь Мофриньезов кое-где была достаточно крепкой.

Клаттербак тем временем продолжал:

— Нет, я не говорю, что она их стащила. Я просто ничего не знаю. Но в одном я уверен — присяжные не проглотят ее историю. Моя жена, к примеру, не проглотила бы. Свидетелей нет, ничего нет, кроме ее слов, но нет и денег. Черт знает что! Да, положеньице… Такая хорошая девушка, а как ее спасти — не пойму.

Маркиз снова отер лоб и произнес:

— Мистер Клаттербак, она невиновна.

— Вы думаете?

— Я знаю.

— Ну, если так… Но вряд ли вы убедите этого издольщика.

— Простите, кого?

— Почему-то он мне их напоминает. Манера, что ли… В общем, комиссара. Странно, кстати сказать, что у них есть комиссары. Я думал, это что-то русское. Да, распространяется коммунизм…

— Мистер Клаттербак, — заверил маркиз, — я сумею его убедить. Дело в том, что…

Рассказ его вызвал симпатии аудитории. Клаттербак отличался широтой взглядов и мало чему удивлялся.

— Так-так, — сказал он, серьезно и внимательно выслушав исповедь. — Нашли деньги на полу и положили в карман. Разумно, очень разумно. Я бы и сам их взял. Проблема одна, как быть? Во всем признаться?

— Естественно, — ответил маркиз с благородным видом. — Что же еще? У меня есть план.

— Это хорошо. Какой же?

— Этой уловкой успешно воспользовался мой друг князь Бламон-Шеври. Один из его многочисленных кредиторов пригрозил отправить его в тюрьму, если он не вернет денег. Их у князя не было.

— Это часто случается.

— Но и в тюрьму он не хотел.

— Кто туда захочет!

— Что же он сделал? Замечу, что уговоры ни к чему не привели, кредитор был тверд. Тогда Бламон-Шеври сказал: «Что ж, я это предвидел. Лучше смерть, чем бесчестье». С этими словами он сунул руку в карман и поднес ее ко рту. Потом он пошатнулся. Потом упал. Кредитор кинулся за доктором, а князь, отряхнув брюки, удалился через черный ход.

Клаттербак вдумчиво помолчал и похлопал маркиза по руке.

— Хотите проделать это с комиссаром? — мягко осведомился он.

— А что? Посудите сами. Я признаюсь. Он берет меня под арест. Я говорю насчет бесчестья. Глотаю. Шатаюсь. Падаю. Он бежит за врачом, а я прыгаю с балкона в машину. Она там стоит.

Клаттербак опять похлопал его по руке и поглядел на него с нежностью. Открывать глаза наивному аристократу так же больно, как признаться ребенку, что Деда Мороза про-

сто нет.

— Ничего не выйдет, — сказал он. — Никуда он не побежит. Я вас прекрасно понимаю, нельзя, чтобы мисс Трент услали на Чертов остров, но тут нужна тонкость. Я бы сделал так. Вы прыгаете с балкона и едете куда-нибудь в Бельгию, а я со временем излагаю факты комиссару.

Маркиз был потрясен. Мы хоть как-то представим его чувства, если скажем, что Клаттербак показался ему изящным.

— Вы это сделаете? — прошептал он.

— Что именно?

— Ну, всем этим займетесь?

— Конечно.

— Может быть, лучше подождать…

— Чтобы вы убрались подальше? Естественно. Маркиз глубоко вздохнул.

— Скажите, у вас все издатели такие?

— Ну, что вы! — Клаттербак презрительно махнул леденцом. — Большей частью у них не хватает ума провести муху. Спрыгнете сами или помочь?

— Спасибо, — отвечал маркиз. — Я справлюсь.

Когда корпулентный комиссар ударяет вас дверью со всего размаха, это неприятно, но все же отвлекает от других забот. Первые минуты в ванной почти принесли Джефу желанный покой души. Однако вскоре мысли его вернулись к чудовищной новости, которую так легко, так бездумно сообщил Арчи, и в тот же миг гномы снова принялись терзать его раскаленными щипцами при помощи коллег с ножами и пинцетами.

Одного он понять не мог — почему это сделала Терри. Женщин он знал, на их счет не обольщался, но ведь она — другая: открытая, честная, чистая. Она его любит, в конце концов. И что же? Стоило ей узнать, что он беден, как она кинулась в объятия Карпентера, другими словами — продалась за деньги.

В холодной ярости пришел он сюда и в той же холодной ярости собирался выйти из ванной. Арчи просил его взять интервью. Что ж, пожалуйста! Он ей покажет, кто она такая. Вежливо, сдержанно, учтиво — но так, что она предпочла бы порку. Задержавшись перед зеркалом, он порепетировал.

«Добрый вечер, мисс Трент!»

Да, именно так. То-то она удивится! Холодно, сухо, отрешенно — «Добрый вечер».

«Парижский выпуск «Геролд Трибьюн» просил меня, если не возражаете, узнать у вас подробности помолвки. Конечно, вы понимаете, что жизнь такого человека представляет огромный интерес. Читатели очень любят читать о миллионерах. Деньги завораживают их, как и вообще многих».

Слишком тонко? Нет, в самый раз. Учтиво, любезно, сдержанно — но с холодным презрением.

Он открыл дверь и увидел Терри. Она сидела на чемодане и плакала.

Терри Гроза комиссаров исчезла, как и не было. Остался только страх. Нет, еще беспомощность и безнадежность.

Клаттербак говорил о том, поверят ли ей присяжные. Газетные карикатуры внушили ей, что присяжных здесь нет, и она представляла себе грозного судью, которого гораздо трудней убедить, чем дюжину простых смертных.

Судья посмотрит на нее и холодно скажет: «Виновна».

Подумав об этом, она утратила последнее мужество.

Сердце у Джефа перевернулось. Он точно знал, что он не будет с ней отрешенным, холодным, презрительным, а главное — что она не выйдет за Фредди. Выйдет она за него, Джефа Эскриньона, а если кто захочет помешать, пусть пеняет на себя.

Однако прежде всего надо ее утешить. Что случилось, в конце концов? Все прекрасно, лучше некуда. Он подошел к ней, обнял ее и спросил:

— Mon ange, mon tresor, qu'est ce que tu as,[141] — и что-то еще по-французски.

Это помогло. Она отряхнулась, как собачка, вышедшая из моря.

— Ничего, — сказала она, — просто я испугалась.

— Испугалась? Кто же тебя испугал? В чем дело?

— Даже мистер Клаттербак сомневается!

— Ничего не понимаю.

Бюиссонад устал. Никогда — ни мелким шпиком, ни всемогущим начальником — он не видел, чтобы обвиняемый юркнул в ванную и заперся. Поистине, век живи, век учись.

С этими мыслями он загрохотал в дверь. Джеф удивился.