Пэлем Вудхауз - Том 16. Фредди Виджен и другие

Пэлем Грэнвил Вудхауз

Собрание сочинений

Том 16. Фредди Виджен и другие

Весенняя лихорадка

Перевод с английского Н.Трауберг

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I

В Нью-Йорк пришла весна, на Пенсильванский вокзал пришел поезд, а в свой офис пришел Эллери Кобболд, готовый выкачать из честных людей очередную порцию денег.

Прекрасное утро дышало пивом и новым бейсбольным сезоном. В жилах мистера Кобболда бродили соки. Он напоминал Капитал с карикатуры в рабочей газете, но чувствовал себя хорошо, так хорошо, что охотно пустился бы в пляс, а будь у него розы, принялся бы их разбрасывать.

Поднимаясь в лифте, он подсчитывал свои удачи и остался доволен. Фурункул на затылке поддался лечению. Гандикап в гольфе снизился до двадцати пяти. Стэнвуд, то есть Кобболд-младший, был в Лондоне, где его не достанут щупальца этой актриски. Сам он вот-вот закончит переговоры с Симмсом и Вайнштейном (Детройт) и Объединенной компанией по производству пилочек и пинцетов (Скрэнтон, Пенсильвания). Наконец, заглянув в блокнот, он убедился в том, что сегодня день рождения лорда Шортлендса.

Легко вплывая в офис, мистер Кобболд увидел мисс Шарпл, свою секретаршу, как всегда — за работой. Конверты в мусорных корзинах свидетельствовали о том, что она просмотрела корреспонденцию и готова к ответу. Обычно ему писали Пинцеты-и-Пилочки, но сегодня подключились негоциации с Англией.

— Доброе утро, мисс Шарпл, — сказал он тем тоном, каким говорят: «Ну и утро; тра-ля-ля-ля!». — Записывайте.

— Сию минуту, мистер Кобболд.

— «Уэстерн Юнион».

— «Уэстерн Юнион», — повторила секретарша, изображая что-то вроде микроба с картины импрессиониста.

— Пусть позвонят… Как вы думаете, когда проснется английский граф?

Что-что, а это она знала.

— В одиннадцать, мистер Кобболд.

— В одиннадцать?

— Именно в это время просыпается лорд Пиблс из романа, который я читаю. Он звонит, и Мидоус, его камердинер, приносит алька-зельцер, а также анчоус на тосте.

Мистер Кобболд сердито фыркнул.

— Граф, а не шалопай, — пояснил он, — живет в замке, сегодня ему исполнится пятьдесят два года. Думаю, он просыпается в семь утра. Итак, в 7.00 по английскому времени они звонят графу Шортлендсу в Кент и поют песенку.

— Песенку, — пробормотала мисс Шарпл, присовокупляя две закорючки и одного стрептококка.

— Скажите, чтобы нашли певца с приятным тенором.

— Хорошо, мистер Кобболд.

— А может быть, лучше квартет?

— Навряд ли, мистер Кобболд. Один голос больше впечатляет.

— Да? Словом, вот так. Это очень важно. Не хотелось бы, чтобы он подумал, что я забыл о его годовщине. Видите ли, лорд Шортлендс — глава нашего рода.

— Вы подумайте!

— Да. Его фамилия — Кобболд. Сын, лорд Бивер — в Кении, а остальные — просто Кобболды. Скажем, три дочери. Старшая замужем за неким Топпингом, мы с ним учились. Судьба — это судьба. Сижу как-то в клубе, листаю английский журнал, а там портрет исключительно красивой девицы с подписью «Леди Тереза Кобболд, младшая дочь графа Шортлендс кого». «Кобболд? — думаю я. — Интересно». Обратился к английским экспертам…

— И что же? Оказалось, что вы в родстве?

— Вот именно. Правда, дальнем. Написал я этому лорду, и не один раз, но он молчит. Как бы то ни было, в плюс-минус 1700 году один из младших отпрысков рода уехал в Америку.

Мистер Кобболд спохватился, заметив, что Дух весны побудил его к откровенности с подчиненной.

— Вот так, — закончил он. — Что нового? Романтическая секретарша предпочла бы рассказ о лордах, но понимала, что всему свое время и место.

— Симмс и Вайнштейн согласны, — сообщила она, заглянув в записи и переводя на обычный язык.

— Давно пора.

— А вот Пилочки — не совсем.

— Что им нужно?

— Они не все поняли.

— Я их вразумлю. Что еще?

— Телеграмма от мистера Стэнвуда.

— Просит денег?

— Да, мистер Кобболд.

— Так я и знал. Видимо, жизнь в Лондоне дороже, чем здесь.

Эллери Кобболд помрачнел, вспомнив куплет своей юности:

Мой сыночек У-ри-яВ королевстве Ан-гли-яХорошо живет,Пляшет и поет,Но не знаю, почемуВечно хочется ему,Чтобы мы его не забыва-а-ли,Очень много денег присыла-а-ли,Ах не знаю, по-че-му!

Однако чело его тут же разгладилось. Как бы то ни было, от Эйлин Стокер сын далеко. И Кобболд-отец стал диктовать письмо Пилочкам-и-Пинцетам, напоминая им, что мы приходим в мир не только для наслаждений.

Утро тем временем двигалось вперед со всеми своими заботами. Подошел и ушел час ланча. В шесть, окончив труды, мистер Кобболд отбыл в Грейт-Нек, на Лонг-Айленд, пообедал там и расселся в кресле, чтобы почитать вечернюю газету, поскольку говорливый попутчик не дал это сделать в поезде.

Однако теперь мешали мысли о сыне. Сонно посасывая сигару и прихлебывая виски с содовой, он сокрушался о том, что Стэнвуд увлекся актеркой. Узнав о недостойной страсти к голливудской звезде, несчастный отец дня два отказывался от второй порции спагетти, а его чувствительный гандикап держался на тридцати.

Сына он любил, но в разум его не верил. В колледже Стэнвуд играл в футбол, но этим дело ограничилось. На поле — король, ничего не скажешь, а вот насчет разума — не густо. Словом, Кобболду-старшему казалось, что его надо спасать от самого себя.

Влюбился бы, честное слово, в леди Терезу! А то — звезда, видите ли! Да эти звезды не успеют зайти в дом, как требуют развода по несовместимости характеров. Разорит подчистую! А счета кто будет подписывать? Отец.

Мысли эти приводили Кобболда-старшего в умоисступление и, отсылая Стэнвуда в Англию, он приставил к нему слугу из слуг, который пленил его в бюро по найму роговыми очками. Финансовым магнатам хорошо. Пока мы чешем в затылке, они р-раз — и подпишут договор.

Итак, отец утешался тем, что три тысячи миль отделяют сына от его недостойной пассии. Посмаковав эту мысль, словно тропический плод, он наконец развернул газету.

Сперва он обратился к финансам, потом к юмору, который по-мальчишески любил, и затем его взгляд стал порхать по страницам, словно мотылек. Остановила его фотография весьма недурной особы с большими глазами, капризным ртом и светлыми локонами.

Он мгновенно очнулся. Особа смотрела на него так, словно нашла наконец сильного, надежного мужчину. Но суть не в этом; под фотографией стояла подпись:

Мисс Эйлин Стокер…

Кобболд-отец перекосился, словно обнаружил в кресле змею. Эйлин, видите ли! Стокер, чтоб ее так! Кино он не любил, актрис не видел, а эта ему не понравилась. Сирена, решил он. Плетет сети. Только и ждет, как бы ограбить хорошего человека. Осторожно взглянув еще раз, он прочитал:

…любимая всеми кинозвезда…

Прямо сейчас, «всеми»! Кто их пересчитывал? Он, во всяком случае, к ним не принадлежит. Искусство не знает границ и по всему миру множились клубы ее поклонников, но Эллери Кобболд не вступил бы ни в один из них, зато охотно поддержал бы сообщество, намеревающееся обмазать ее дегтем и выкатать в перьях.

Нижние строчки, помельче, он разобрал с трудом, но, разобрав, подскочил, словно пес, которому наступили на лапу тяжелым ботинком.

…приехала в Англию, чтобы сняться в двух фильмах на студии «Боннет и K°» (Лондон)…

Какое-то время он только пускал пузыри. Потом, собравшись с духом, кинулся к телефону.

— «Уэстерн Юнион», — потребовал он. — Алле! Это «Уэстерн Юнион»?

Он овладел голосом и произнес:

— Примите телеграмму.

Глава II

На следующее утро, примерно в тот час, когда просыпался лорд Пиблс, в Блокэм-хаусе (Парк-лейн, Лондон) спал молодой человек. У его кровати разместились цилиндр, брюки, вечерние туфли, два воздушных шарика и свистулька. Иногда он глухо стонал, словно страдая. Ему снилось, что его перекусила надвое акула, а это неприятно.

Мы не знаем, почему осторожно сказали «молодой человек». Скрывать нам нечего, то был Стэнвуд Кобболд, а заспался он потому, что пришел под утро с вечеринки, которую сам и давал в честь Эйлин Стокер, только что приехавшей в Англию.

Кроме горы, покрытой одеялом, мало что было видно, да и то не радовало глаз, поскольку природа, должно быть — из лучших соображений, одарила Кобболда-младшего не только золотым сердцем, но и лицом приветливого гиппопотама. А каждый знает, что гиппопотамы, если ты на них не помешан, заслуживают лишь одного поверхностного взгляда.

В комнату мягко вошел слуга по имени Огастес Ворр. Он всегда входил мягко. До того как обратиться на религиозном собрании, он был преуспевающим взломщиком и привык ступать как можно тише.