Юрий Рытхэу - Сон в начале тумана
Тынарахтына заметила приближающегося Армоля, остановилась и опустила руку с колокольчиком. Она спокойно ждала мужчину со сжатыми кулаками, стоя с медным колокольчиком в руке.
Никто не успел ничего сообразить: напряженную тишину разорвал вопль! Но Тынарахтына осталась стоять, а бедный Армоль, ухватившись обеими руками за лицо, выл и выкрикивал ругательства. Отставив окровавленные пальцы, он еще раз кинулся на Тынарахтыну, но она ловко подставила руку, и мужчина рухнул в снег.
– Как ты смеешь кидаться на жену большевика! – раздался звонкий голос Тынарахтыны. – Ты, не знающий, что такое равноправие женщины, теперь понял?
Армоль вскочил на ноги. По его лицу струилась кровь: должно быть, Тынарахтына угодила ему колокольчиком прямо по носу.
– Я тебя убью! – завопил Армоль. – И твоего мужа-большевика убью! Всех большевиков застрелю!
С этим криком он бросился в свою ярангу.
А Тынарахтына проследила спокойным взглядом за ним и презрительно произнесла:
– Солнечный Владыка ничего не мог сделать с большевиками, а он… – она усмехнулась и властно приказала притихшим детям: – Пошли в школу! Учитель ждет.
Мужчины в молчании стояли, пока дети не скрылись в яранге-школе. Потом Орво, очнувшись, глянул себе под ноги, пнул собаку, которая рылась в снегу, отыскивая крохи жертвенного угощения, и сказал:
– Он может выскочить с винчестером! Надо его остановить!
В подтверждение его слов из яранги показался Армоль. Перезаряжая на ходу оружие, он побежал к яранге-школе.
Джон, словно его подхватил вихрь, помчался наперерез и столкнулся с Армолем на полдороге.
– Стой! – закричал Джон, – Стой! Там дети!
Но Армоль уже припал на одно колено. Джон пнул ружье, и пуля зарылась в снег, подняв маленькое снежное облачко.
– Уйди! – закричал Армоль. – И тебя убью, белая гнида без рук!
Но Джон уже успел схватить винчестер. Когда Армоль двинулся на него, он наставил ствол и спокойно сказал:
– Выстрелю.
– Стреляй! – закричал в исступлении Армоль. – Стреляй! Белому убить чукчу легче зверя. А ты уже убил одного! Друга моего Токо. Стреляй! Убивай нас, бери наших женщин, детей!
Подкравшиеся сзади Тнарат и Гуват повалили Армоля на снег, связали и потащили домой.
А в яранге-школе шел урок, словно ничего не случилось. Чинно, рядышком, сидели мальчишки и несколько девочек. Тынарахтына поправляла огонь в жирнике и никак не могла выровнять пламя.
21Лед обломился, и волна качнула суденышки, спущенные на воду.
Их привезли на длинных, составленных из нескольких упряжек, нартах. Нарты сопровождали мальчишки, у которых уже закончилось учение и они освобождались на все лето.
Антон Кравченко заявил, что желает охотиться вместе со всеми, и его взял на свою байдару Орво. Учитель был одет в аккуратные кэмыгэты, камлейку и нерпичьи штаны. Все это было сшито заботливыми руками Тынарахтыны и, возможно, сначала предназначалось Нотавье, который давно уже перешел в ярангу Тнарата.
По горизонту, низко стелясь над головой, тянулись птичьи стаи. Красноклювые топорки купались в студеной воде и близко подплывали к байдарам, рискуя попасть под метко пущенный из пращи камень.
Старшие ребятишки отправлялись на охоту. Младшие с завистью смотрели, как Яко и его сверстники чинно и спокойно беседовали с охотниками, не обращая внимания на топорков.
Упряжки скрылись в торосах, возвращаясь домой, а байдары взяли курс на Берингов пролив.
Шли под парусами. Вода громко билась о кожаные днища, небольшие льдинки с глухим стуком тыкались в борга.
Джон наблюдал за Антоном, который впервые отправлялся на моржовую охоту. В его отношении к этому русскому парню появилось какое-то отеческое чувство. Может быть, потому, что Антон не стеснялся приходить к нему за советом. Правда, когда Тынарахтына сбила с ног гордого Армоля, учитель пренебрег советом Джона уехать на некоторое время из Энмына, твердо заявив, что «большевики никогда не отступают и ведут борьбу до последней капли крови…» Армоль, полежав связанным до позднего вечера, успокоился и дал слово, что больше никогда не будет прикасаться к винчестеру.
Внешне все как будто уладилось, но недаром Джон прожил столько лет в Энмыне и хорошо знал Армоля.
А сейчас Антон сидел посреди обступивших его энмынцев и весело рассказывал на хорошем чукотском языке, как охотятся богатые русские помещики, затравливая волка или зайца собаками. Гуват спросил, кому доставалась добыча.
– Конечно, богатому!
Тнарат удивленно спросил.
– А что же оставалось есть остальным?
– Заяц для русского человека не главная еда, – ответил Антон. – Для него главное – хлеб.
– Одним хлебом сыт не будешь, – заметил Гуват. – Сколько же его надо съесть досыта!
Кравченко принялся объяснять, что еще, кроме хлеба, ест русский крестьянин, и рассказ его был интересен и Джону, который почти ничего не знал о жизни сельского труженика, не считая того, что вычитал из книг.
– Однако это нехорошо, – продолжал сомневаться Гуват. – С такой оравой охотиться на одного-единственного зайца, а потом отдавать его одному человеку, который не охотился, а сидел верхом, словно эвен на олене.
– Ты совершенно верно заметил, Гуват, – сказал Кравченко. – А разве в жизни мало такого? Хозяин всегда получает больше. Против такой несправедливости восстали руссские рабочие и крестьяне. И мы на нашей Чукотке тоже искореним такой обычай.
– У нас такого нет, чтобы зайца ел один, – быстро отозвался Гуват. – Правда, мяса у зайца маловато, но в гости обязательно соседа зовут. А уж если нерпу убьют или какого-нибудь зверя покрупнее, так оделяют всех.
Такого рода разговоры шли на всем пути от Энмына до Уэлена. Кравченко пожаловался Джону:
– Трудно разбудить у людей классовое сознание. Не понимают.
– С чего ж это будить то, чего нет? – отозвался Джон.
– Не понимаю…
– Какие классы у чукчей? – уточнил свою мысль Джон.
– Не скажите, – возразил Антон. – Начало имущественного расслоения все же есть.
– Но ведь социалистическое учение осуждает собственность, нажитую на грабеже или эксплуатации других людей, – сказал Джон, – а кого эксплуатировал, скажем, Орво, или Армоль, или тот же Тнарат, которые владеют байдарами?
– А Армагиргин! – с торжеством напомнил Кравченко. – Или Ильмоч! Разве они не ярко выраженные эксплуататоры? Да еще какие! Вспомните только Армагиргина! Какие рассказы о нем ходили, будто он верхом на людях ездил…
– Я это видел своими глазами, – ответил Джон. – А потом я сидел вместе с ним в тюрьме и видел его мертвого…
– Мертвого? – поразился Кравченко. – Убили его?
– Он сам себя задушил, задушил ремешком от меховых штанов, – ответил Джон.
Кравченко задумался, потом медленно произнес:
– И в голову никогда не приходило, что здесь все окажется намного сложнее. Это только издали так: примитивное общество, эпоха разложения первобытно-общинного строя… Я изучал в нашем марксистском кружке работу Энгельса о развитии человечества. Вроде там все ясно, а сюда приехал, многое не соответствует книжным представлениям. Где родовой строй? Куда он девался у чукчей? Похоже на то, что они совершенно его не знали, проскочили, не заметив, или начисто отказались, так что даже следов не осталось. Ну как же тут вести классовую борьбу? Кто за нас, кто против?.. Приехали мы впервые в Уэлен, стали разбираться. Старейшина селения Гзмалькот, по всем статьям наш классовый враг, оказался нашим помощником, первым советчиком.
– Эксплуатировал он кого-нибудь? – спросил Джон.
– Да как сказать, – неопределенно ответил Антон. – Понимаете, какое дело… У него три вельбота. На вельботах охотятся его земляки, в основном его родственники. Приплывают они с добычей. Гэмалькот выходит на берег, смотрит, что привезли, и берет только бивни, иногда кожу, а все остальное делят между собой охотники… Вот так с каждого вельбота собирает он клыки, китовый ус, кожи, потом едет на Аляску, торгует, привозит товары. Но что он покупает? Новые доски для ремонта вельботов, гарпунную пушку для китовой охоты, горючее для подвесных моторов… И когда мы ему сказали, что в будущем, видимо, придется передать обществу все его вельботы и гарпунные ружья, он неожиданно ответил: «А для этого я копил все. Не для себя, а для людей». Ну что ты с ним делать будешь!
За мысом показался Уэлен. Ледовый припай ушел, и на берегу, подпертые палками, стояли готовые к выходу вельботы и байдары. Здесь же стояли палатки охотников окрестных селений.
На берегу собрались встречающие, и Джон узнал среди них Алексея Бычкова, Гаврилу Рудых, Тэгрынкеу, Гэмалькота и еще каких-то новых русских, которые с неменьшим любопытством всматривались в подъезжающих.
– Какомэй! – слышалось со всех сторон.
Джон пожал руки представителям Ревкома, кивнул тем, кого он раньше встречал на улицах Уэлена, но особенно тепло и сердечно поздоровался с Тэгрынкеу.
