Чарльз Диккенс - Оливер Твист
— Довольно скучная штука ждать влюбленныхъ къ ужину! — сказалъ мистеръ Гримвигъ, просыпаясь и снимая носовой платокъ, которымъ была покрыта его голова.
По правдѣ сказать, ужинъ дѣйствительно запоздалъ на крайне незаконный срокъ. Ни мистриссъ Мэйли, ни Гарри, ни Роза — они вошли въ столовую одновременно — не могли привести ничего въ оправданіе задержки.
— Я серьезно подумывалъ, что нынче мнѣ придется съѣсть свою голову, — сказалъ мистеръ Гримвигъ:- потому что терялъ уже надежду на какое нибудь иное кушанье. Если вы позволите, то я возьму на себя смѣлость поздравить невѣсту.
Мистеръ Гримвигъ, не теряя времени, скрѣпилъ это привѣтствіе, поцѣловавъ вспыхнувшую дѣвушку, и его заразительному примѣру послѣдовали докторъ и мистеръ Броунлоу; нѣкоторые утверждаютъ, что Гарри Мэйли, какъ они якобы успѣли подмѣтить, осуществилъ эту идею еще раньше, въ темной смежной комнатѣ; но наиболѣе авторитетныя лица считаютъ это очевидной клеветой; вѣдь онъ молодъ и при томъ священникъ.
— Оливеръ, дитя мое, — сказала мистриссъ Мэили, — гдѣ ты былъ, и почему у тебя такой грустный видъ? Въ такую минуту у тебя вдругъ текутъ слезы. Въ чемъ дѣло?
Мы живемъ въ мірѣ разочарованій; часто разбиваются тѣ наши надежды, которыми мы больше всего дорожимъ и которыя больше всего возвеличиваютъ нашу душу. Бѣдный Дикъ умеръ!
LII. Послѣдняя ночь Феджина
Сверху до низу зала суда была усѣяна лицами. Пытливые и жадные глаза смотрѣли отовсюду. Начиная отъ перилъ передъ скамьей подсудимыхъ и до самаго тѣснаго и отдаленнаго закоулка на хорахъ, всѣ взоры были устремлены на одного человѣка — на Феджина. Зрители были впереди него и позади, вверху и внизу, по правую руку и по лѣвую; онъ словно окруженъ былъ небосводомъ сверкающихъ глазъ.
Онъ стоялъ посреди этого блеска живого свѣта, положивъ одну руку на деревянный брусокъ перилъ, а другую приставивъ къ уху, и вытягивалъ впередъ голову, чтобы съ большей отчетливостью слышать каждое слово рѣчи предсѣдательствующаго, съ которою тотъ обратился къ присяжнымъ. По временамъ онъ быстро взглядывалъ на нихъ, наблюдая, какое впечатлѣніе на нихъ производитъ каждая ничтожнѣйшая тѣнь довода въ его пользу, и когда пункты обвиненія устанавливались съ ужасающей опредѣленностью, то онъ обращалъ взоръ на своего адвоката, какъ бы съ нѣмой мольбою сказать что нибудь въ его защиту. Помимо этихъ внѣшнихъ проявленій тревоги, онъ не шевелилъ ни рукой, ни ногой. Онъ почти не шелохнулся съ самаго начала судебнаго засѣданія. Но вотъ судья умолкъ, а онъ все оставался въ той же напряженной позѣ непрерывнаго вниманія и не спускалъ съ него глазъ, какъ будто продолжалъ еще прислушиваться.
Легкій шумъ заставилъ его придти въ себя. Посмотрѣвъ вокругъ, онъ увидѣлъ, что присяжные столпились вмѣстѣ, обсуждая приговоръ. Блуждая взоромъ по галлереѣ, онъ могъ видѣть, какъ всѣ стараются вытянуться повыше, чтобы разглядѣть его лицо; одни торопливо подносили бинокль къ глазамъ, другіе перешептывались съ сосѣдями съ видомъ отвращенія. Лишь немногіе не обращали на него вниманія и смотрѣли только на присяжныхъ, нетерпѣливо удивляясь ихъ медлительности. Но ни на одномъ лицѣ — даже среди женщинъ, которыхъ здѣсь было не мало, — не прочелъ онъ хотя бы малѣйшаго сочувствія къ себѣ или иного чувства, кромѣ всепоглощающаго желанія, чтобы онъ былъ осужденъ.
Лишь только успѣлъ онъ уловить все это растеряннымъ взглядомъ, какъ снова наступила мертвая тишина, и, оглянувшись, онъ увидѣлъ, что присяжные повернулись къ предсѣдательствующему судьѣ… Тише!..
Но они просили только разрѣшенія удалиться.
Онъ внимательно смотрѣлъ на ихъ лица, когда они по очереди проходили мимо него, — онъ какъ бы хотѣлъ узналъ, къ какому рѣшенію склоняется большинство; но это было безплодно. Тюремщикъ дотронулся до его плеча. Онъ машинально послѣдовалъ за нимъ въ другой конецъ загородки и сѣлъ на стулъ, указанный ему тюремщикомъ, — иначе онъ его не замѣтилъ бы.
Онъ опять взглянулъ на галлерею. Кое кто изъ публики былъ занятъ ѣдою, другіе обмахивались носовыми платками. Въ биткомъ набитомъ залѣ было очень жарко. Какой то молодой человѣкъ срисовывалъ его лицо въ записную книжку. Онъ подумалъ о томъ, похожъ ли выходитъ портретъ, и съ равнодушіемъ празднаго созерцателя смотрѣлъ, какъ художникъ сломалъ карандашъ и чинилъ его перочиннымъ ножикомъ.
Потомъ онъ, обративъ взглядъ на судью, началъ размышлять о фасонѣ его платья и о томъ, сколько оно стоило, и какъ онъ его надѣваетъ. За судейскимъ столомъ былъ также пожилой толстый джентльменъ, который съ полчаса тому назадъ ушелъ, а теперь возвратился. Феджинъ спрашивалъ себя, не уходилъ ли этотъ человѣкъ обѣдать, что онъ ѣлъ и гдѣ обѣдалъ; и такъ онъ продолжалъ цѣпь своихъ случайныхъ размышленій, пока его вниманіе не останавливалось на какомъ нибудь другомъ предметѣ, дававшемъ новый ходъ его мыслямъ.
Но нельзя сказать, что въ теченіи всего этого времени его умъ хотя бы на мгновеніе былъ свободенъ отъ угнетающаго сознанія разверзающейся у его ногъ могилы; представленіе о ней не покидало его, но было какимъ то смутнымъ и общимъ, и онъ не могъ на немъ сосредоточить мыслей. Такъ что, даже когда его охватывалъ трепетъ или кидало въ жаръ при воспоминаніи о возможности близкой смерти, онъ принимался считать находившіеся передъ его глазами желѣзные прутья и раздумывалъ о томъ, почему наконечникъ одного изъ нихъ отломился, и починятъ ли его или оставятъ въ такомъ видѣ. Затѣмъ онъ началъ думать объ ужасахъ висѣлицы и эшафота, — и остановился, наблюдая какъ служитель разбрызгиваетъ для освѣженія по полу воду, — и снова продолжалъ думать.
Наконецъ раздался призывъ къ тишинѣ и всѣ, затаивъ дыханіе, устремили глаза на дверь. Присяжные возвратились и близко прошли мимо него. Онъ ничего не отгадалъ на ихъ лицахъ; они были точно высѣчены изъ камня. Настала полная тишина… ни шороха… ни дуновенія… Виновенъ.
Зданіе сотряслось отъ грознаго крика, повторившагося еще и еще и затихавшаго, чтобы разразиться съ новой силой, подобно гнѣвному грому. Эхомъ ему были раскаты стонущаго рева; то ликовала собравшаяся на улицѣ толпа, узнавъ, что въ понедѣльникъ осужденный умретъ.
Шумъ улегся, и у него спросили, не имѣетъ ли онъ что нибудь сказать въ опроверженіе смертнаго приговора. Онъ снова принялъ свою внимательную позу и пристально смотрѣлъ на спрашивавшаго, пока тотъ говорилъ; но вопросъ пришлось повторить дважды, и только тогда онъ, повидимому, разслышалъ его. Онъ пробормоталъ, что онъ старикъ… старикъ… старикъ… — и перейдя ни шепотъ, снова умолкъ.
Судья надѣлъ черную шапочку, а подсудимый все стоялъ въ той же позѣ и съ тѣмъ же выраженіемъ. Какая то женщина на хорахъ издала восклицаніе, вызванное страшной торжественностью этой минуты; онъ быстро глянулъ вверхъ, словно досадуя на нарушеніе тишины, и съ еще большимъ вниманіемъ нагнулся впередъ. Рѣчь была торжественна и сильна впечатлѣніемъ; слова приговора внушали ужасъ. Но онъ стоялъ, какъ мраморное изваяніе, не шевеля ни однимъ мускуломъ. Его страшное лицо попрежнему было наклонено впередъ, его нижняя челюсть отвисла, а глаза пристально смотрѣли передъ собою, когда тюремщикъ взялъ его подъ руку и знакомъ показалъ, что надо уходить. Онъ безсмысленно осмотрѣлся вокругъ и повиновался.
Его повели черезъ находившуюся подъ залой суда комнату съ каменнымъ поломъ. Тамъ нѣкоторые узники ждали своей очереди, а другіе бесѣдовали съ знакомыми, толпившимися за рѣшеткой, которая выходила на открытый дворъ. Тамъ никого не было, кто пришелъ бы поговорить съ нимъ; но когда онъ проходилъ мимо, то арестанты отхлынули въ сторону, чтобы его лучше могли разглядѣть люди, прильнувшіе къ желѣзнымъ брусьямъ. И его осыпали бранными словами, принялись гикать, свистать. Онъ погрозилъ имъ кулакомъ и хотѣлъ плюнуть въ толпу, но его проводники увлекли его дальше черезъ темный корридоръ, освѣщавшійся нѣсколькими тусклыми лампами, внутрь самой тюрьмы.
Здѣсь его обыскали, чтобы при немъ не оказалось средствъ предупредить приговоръ закона; по совершеніи этого, его повели въ одну изъ камеръ для осужденныхъ и оставили его тамъ одного.
Онъ сѣлъ на каменную скамью, находившуюся противъ двери и служившую въ то же время кроватью. Уставившись въ полъ налитыми кровью глазами, онъ попытался привести въ порядокъ мысли. Спустя нѣкоторое время, онъ началъ припоминать отдѣльные отрывки того, что говорилъ судья, — хотя тогда ему казалось, что онъ не въ состояніи ничего разслышать. Отрывочныя слова постепенно становились на надлежащія мѣста и вызывали въ памяти другія, такъ что наконецъ у него составилась цѣлая рѣчь, почти точь въ точь какъ она была произнесена. Къ смертной казни черезъ повѣшеніе — такъ она заканчивалась. Къ смертной казни черезъ повѣшеніе.
Темнота сгущалась. Онъ началъ думать о всѣхъ своихъ знакомыхъ, погибшихъ на эшафотѣ. Иные погибли благодаря ему. Они такъ быстро одинъ за другимъ воскресали въ его памяти, что онъ едва успѣвалъ ихъ считать. Онъ видѣлъ, какъ умирали иные изъ нихъ, и насмѣхался надъ ними, потому что они умирали съ молитвой на устахъ. Съ какимъ скрипучимъ шумомъ открывался подъ ихъ ногами трапъ, и какъ внезапно превращались они изъ сильныхъ и здоровыхъ людей въ болтающуюся кипу платья!
