Виллем Элсхот - Избранное
Женщина смотрит на нас уже с явным подозрением, косится на Али, как бы проверяя — той же породы те двое или нет, а может быть, их тут целая банда и они нарочно разбились на группы, из стратегических соображений?
— А эти тоже с вами? — спрашивает она.
И, не дожидаясь ответа, она идет к дверям внутренней комнаты, громко кричит: «Франс!» — и, возвратившись в лавку, останавливается, как часовой на посту.
Очевидно, тут порядки строгие, так как ждать нам не пришлось.
Я слышу, как заскрипела лестница под тяжелыми шагами, и входит Франс, громадный, спокойный, держа руки в карманах. Он похож на мать чисто вымытым лицом, но роста он огромного и с виду напоминает чемпиона по борьбе. Как тяжело груженная баржа, он молча надвигается на нас, кивком спросив у матери, что тут происходит. Видно, он человек не слов, а дела. Его мать показала на окно лавки и стала объяснять ему, что, по нашим словам, тут, в доме Пасмансов, живет какая-то Мария ван Дам и что, хотя она нам объяснила, что ни о какой Марии ван Дам она не слыхала, мы ей не поверили и сунули под нос вон тот клочок картона с неразборчивым адресом.
Факты были изложены примерно правильно, хотя нехорошо было с такой злостью говорить, что мы ей «совали под нос» клочок нашего картона, она никак не могла отрицать, что мы вели себя очень вежливо и корректно. Но Франсу достаточно было ее слов, да и никакого интереса к нашим делам он не проявил. Он только взглянул на моих черных друзей, как будто они комки сажи, бросил нашу картонку на пол и объявил самым решительным тоном, что никогда не слыхал о нашей пропавшей подруге.
Я понял, что лучше всего ретироваться как можно быстрее, пока Франс не выставит нас силой. Я пробормотал какие-то слова благодарности мамаше и сынку. Али подобрал брошенную картонку, и, покинув кладбище наших надежд, мы снова вышли в ночь, и двойники Али поплелись за нами, а Франс, стоя в дверях лавки, смотрел нам вслед.
На углу я остановился — меня душил стыд. Уже не в первый раз я впутывался в чужие дела, вместо того чтобы держаться поодаль, как все разумные люди, пропуская мимо себя поток судьбы. Но я никак не поумнею с годами и, к несчастью, не могу сдержать порывистое свое сердце, в котором все еще бьется молодое легкомыслие, хотя сам я уже сникаю и сохну под грузом лет.
Что подумают обо мне мои друзья? Вместо того чтобы привести их к волшебнице и чаровнице, к желанной Афродите, я затащил их к этим унылым Пасмансам. Хорош полководец! И этот несчастный букет цветов! Не лучше было бы в самом начале разрушить их мечту, отдать их на волю того бродяги с перебитым носом? Почему бы ему и не заработать малость, утолив их неуемную жажду? Наверно, он не злой человек, иначе он не подумал бы о том, что они могут промокнуть под дождем в своих тонких курточках. Может, он и был посланцем судьбы, да и чем уж так плох кабачок «Веселый джокер»? По крайней мере там они сидели бы, держа на коленях девчонок, а не шатались бы под дождем, ища какую-то тень, а я уже с час назад сидел бы дома, как респектабельный гражданин, а не таскался бы по улицам с нечистыми мыслями и пустым желудком. Но что же теперь делать? Не мог же я бросить эту промокшую троицу, хотя и не знал, как и где их обсушить. Лучшим выходом было бы распрощаться с ними без дальнейших околичностей, положить конец нашему нелепому содружеству, чтобы каждому пойти своей дорогой, как будто мы никогда и не встречались. Я ушел бы домой со своей газетой, а они вернулись бы на «Дели Касл», с букетом или без букета, или посидели бы где-нибудь поблизости в тепле — сейчас они слишком продрогли, чтобы идти до «Веселого джокера». Но они сами должны были сделать первый шаг, иначе меня там, дома, у камина, совесть бы замучила. Я подождал, но никто из них не проронил ни слова. Они стояли молча около меня, словно боясь прервать мое тоскливое раздумье.
Вдруг я почувствовал тонкие пальцы Али на своем рукаве, и, когда я обернулся к нему, он показал на небо и сказал: «Звезды. Добрый знак. Надежда». Я поднял голову — на безоблачном небе ярко сияли звезды.
Какое я все же ничтожество. Да, Али прав, нельзя сдаваться при первой же неудаче. Она от нас не уйдет, эта хитрая бестия. Я доведу дело до конца, пока не найду ее и не передам им, хотя бы мне пришлось связать ее по рукам и ногам. Доведу до конца, постараюсь, чтобы они получили свое и за имбирные сладости и за шарф. Пока солдаты готовы к бою, полководец отступать не должен.
Но какой толк был в моей решимости? Город велик, Марий тут много. Я еще раз все обдумал. Маловероятно, что такая трепушка могла все выдумать. Наверно, она все же живет поблизости. Может быть, в пятнадцатом номере по другой улице или в пятьдесят первом на Клостерстраат. Какая-то разгадка должна быть скрыта в этом адресе, который она нацарапала по какому-то наитию. А может быть, ее зовут Жанна Гутальс, а вовсе не Мария ван Дам, а если это так, то бог ей судья. И чтобы не тратить времени зря, я предложил справиться в полиции. Участок был недалеко. А если и это не поможет, мы хотя бы утешимся сознанием, что сделали все, что могли, и я усну спокойным сном. Не рискнешь — не выиграешь. Я надеялся, что все окончится благополучно.
Али перевел мое предложение своим спутникам, и я увидел, что они сразу решиться не могут, потому что все трое стали серьезно и долго совещаться. Я не хуже их понимал, что людям с темной кожей лучше с полицией не связываться, да, по правде говоря, я и сам не очень-то охотно просил помощи у наших блюстителей порядка. Что-то в этом есть унизительное. Кроме того, мои черные приятели встретились со мной случайно, и у них могло возникнуть подозрение, что я и сам переодетый служитель закона.
И я стоял, дожидаясь приговора моих смуглолицых судей. Странная, в общем, ситуация. Им надо было взвесить все данные, проверить — достоин ли я такого безоговорочного доверия, и возможно, что приговор будет не в мою пользу и они от меня отвернутся, поняв, что я не выдержал испытания, и уйдут в ночь, одни, навстречу неожиданным опасностям. Нет, если они думают, что со мной можно так поступать, они ошибаются, и я им докажу, что не позволю так мной пренебрегать. Тут была поставлена на карту моя честь, и после всех ударов, какие я испытывал в последние годы, это был бы последний удар.
Их язык казался мне странным, как жужжание мух, но по их голосам, по утвердительным кивкам я понял, что решение принято. Они посмотрели на меня все трое, и Али коротко сказал, что они пойдут за мной.
Спасибо вам, друзья. Вы спасли меня от большого разочарования, и теперь я знаю, что вы готовы следовать за мной хоть к черту в пекло. Что ж, пошли дальше. Раз они верят в меня, как в бога, значит, отступать некуда, и я даю сигнал к наступлению. Двое впереди, двое сзади, с надеждой в сердце, под звездным небом, без дождя. Давным-давно так шли и три мудреца, три волхва.
IVТут, у маленького скверика с несколькими скамьями, находился полицейский участок, и теперь мои черные друзья должны были решить, идти им со мной или ждать на улице.
С некоторым недоверием они посмотрели на красные фонари — неизменный признак наших полицейских участков — и стали обсуждать этот вопрос, подняв шум, похожий на птичий щебет. Когда спор утих, Али сообщил мне принятое решение. Если я согласен, пусть я пойду один, а они будут дожидаться моего возвращения тут на скамейке. «Белым людям и черным лучше вместе не быть», — сказал Али и покорно покачал головой.
Да, к сожалению, Али прав. Но я сделаю все, что можно, и если полиция знает, где прячется Мария, то, пройдя и это испытание, мы сможем выйти в последний поиск. Я пожал им руки и вошел в двери, а они плюхнулись на мокрую скамейку.
В участке за столом сидел очень толстый сержант. Это меня обнадежило — с толстяками всегда легче договориться. Толщина делает их более снисходительными, а может быть, у них именно от этой снисходительности и растет брюхо? Сержант листал огромный фолиант, занимавший весь стол. Он поднял глаза и перевернул страницу. Я понял, что этот человек любит тепло домашнего очага, что у него отличное пищеварение и что он вообще мухи не обидит. Я снял шляпу и стал ждать, пока он заговорит. Очевидно, он был занят важным делом, и я решил, что надо быть тактичным и не мешать ему, пока он не устанет переворачивать страницы. Изредка он слюнявил толстые пальцы, и, только дойдя до последней страницы, закрыл тяжелую книгу, и, тщательно завязав тесемки, откинулся на спинку стула и спросил, чем он может мне быть полезен. Голос его звучал сердечно, как будто он готов служить мне хоть до самого утра.
Я сказал ему, что я — частный сыщик и ищу некую Марию ван Дам, проживающую в этом районе, что обокрали трех матросов с корабля «Дели Касл» и шипшендлеры[36] просили меня выяснить это дело, чтобы не беспокоить полицию. А эта Мария ван Дам может мне помочь, так что я прошу его сказать, где можно ее найти.
— И для этого они нанимают частного сыщика, — сказал он, качая головой. — Да, эти англичане, судовладельцы, не знают, куда им деньги давать. Но я ничем помочь вам не могу, уж вы извините. Вы не хуже меня знаете, что все списки жителей хранятся в городской управе. А вообще-то я рад бы помочь. Только завтра воскресенье, значит, вы уже потеряли два дня. За такое время воры успеют сбагрить что угодно.
