Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга первая

Ночь была звездной, ее глаза блестели, она легко, часто дышала. В арке, ведущей во двор дома, Тони закинула ему руки на шею. С улицы слышались гудки проезжающих машин, играла музыка, неподалеку:

– Один раз, – напомнила себе Тони, – для того, чтобы фон Рабе, оставил меня в покое. Петр не знает, кто я такая, и никогда не узнает. Он и фамилии моей не спрашивал, и я его тоже…, – у него были сухие, ласковые губы, горячие руки. Они быстро поднялись по лестнице на третий этаж. Вручив Тони, ключи от квартиры, при первой встрече, фон Рабе заметил:

– Не забудьте включить свет. Не стройте из себя скромницу. Нам нужны четкие, хорошие кадры.

Все было, понял Петр, как в его снах.

Оказавшись в передней, он забыл, что квартира оборудована техникой, что немцы слушают каждое их слово. Опустившись на колени, он целовал ее ноги, снимая туфли, прикасаясь губами к тонкой, загорелой щиколотке, вдыхая горьковатый аромат. Петр помнил запах, с того дня, когда они столкнулись на лестнице:

В кафе они говорили на испанском языке, но сейчас перешли на английский:

– Тони, иди ко мне, иди сюда…, – он еле вспомнил, что им надо быть в гостиной, еле понимал, что происходит. Она схватила его за руку:

– Сюда, сюда…, – Тони щелкнула рычажком выключателя. Все должно было случиться так, как ей велел фон Рабе. Тони не хотела вызывать у немца никаких подозрений:

– Петр не виноват, – она усадила юношу на стул, – не виноват, что оболванен тираном. Они все оболванены. Когда-нибудь, Советский Союз опомнится, обязательно. Нельзя подвергать его риску. Пусть выполняет задание, а я уеду, исчезну…, – Петр понял, что сны были просто снами.

– Я не мог себе представить…, – положив руки на растрепанную, белокурую голову, он потянул Тони к себе, расстегивая пуговицы кителя, чувствуя ее рядом, теплую, нежную, с длинными, гладкими ногами. Юбка упала на пол, он сбросил пиджак, затрещали пуговицы на рубашке.

Он не знал, что женщины, под военной формой, могут носить шелк. Под шелком все было гладким, обжигающим губы, сладким, как сахар. Он никогда не слышал, как стонет женщина.

Не осталось ничего вокруг, кроме нее. Он целовал белую, нежную шею, сжимая пальцы, комкающие скатерть, слышал ее крик. Он и сам закричал, счастливо, облегченно. Тони оказалась у него на руках, в спальне загорелся свет, он опустил ее на большую кровать. Девушка притянула его к себе, откидываясь на прохладные простыни.

В ванной, она лежала мокрой головой на его плече, счастливо, сонно улыбаясь. Петр, обнимая ее, под водой, вспомнил лихорадочный шепот:

– Сейчас нельзя. Я покажу тебе, что делать. Только осторожно…, – она закусила губу, выгнув спину, стоя на четвереньках. Это было так хорошо, что он, невольно, всхлипнул. Петр наклонил голову, целуя теплую талию, Тони помотала головой:

– Милый, еще, еще…, – постель пахла лавандой. Он прижимал Тони к себе, не в силах отпустить. Петр целовал ее плечи, слыша ровное, размеренное дыхание. Он шептал, по-русски: «Тонечка, я так люблю тебя, Тонечка…»

Микрофоны встроили в спинку кровати, провода шли в соседнюю квартиру. Сидя в наушниках, фон Рабе вопросительно посмотрел на соседа. Коллега написал в блокноте: «Ich liebe dich». Макс, удовлетворенно поднял большой палец вверх. Он посмотрел на часы. Далила должна была покинуть квартиру, как только русский крепко заснет. Макс взял комплект фотографий из Кембриджа. Катушки магнетофона медленно крутились. Они услышали шорох в наушниках. Далила одевалась.

– Я сейчас, – одними губами сказал Макс коллеге, – когда он проснется, надо за ним проследить. Он не знает, где живет Далила, поэтому пойдет к себе, скорее всего. В квартиру, у рынка…, – коллега кивнул.

На лестничной площадке горела одна, тусклая лампа. Антония покуривала папироску. Короткие волосы были еще влажными, капельки воды блестели в электрическом свете. Она застегнула пуговицы на воротнике кителя. Фон Рабе скрыл улыбку:

– Судя по всему, герр Петр на ней живого места не оставил. Я с удовольствием полюбуюсь на фото, и он тоже. Не говоря о подшивке статей леди Антонии. Связь с троцкисткой. Его сразу, как они говорят, поставят к стенке…, – Далила тоже прислонилась к стене:

– Как будто на расстрел пришла, – девушка стояла прямо, развернув плечи, – как будто она в Моабите…, – голубые, прозрачные глаза презрительно посмотрели на Макса. Антония, молча, протянула руку. Она сомкнула пальцы на фото: «Негативы, мистер фон Рабе».

Макс насторожился, но вспомнил, что Далила появилась в кафе без сумки:

– У нее нет оружия. Она меня не пристрелит, побоится. Она знает, что я здесь не один…, – Макс, внезапно, прижал девушку к стене. Она даже не могла пошевелиться:

– Негативы я отдам, когда посчитаю нужным…, – от него пахло табаком, у него были ловкие, цепкие пальцы. Тони попыталась вывернуться:

– Оставьте меня в покое. Вы получили, то, что хотели…, – Макс раздул ноздри:

– Милочка, заткнитесь. Я решаю, что делать…, – сучка вцепилась зубами ему в запястье. Фотографии полетели на пол. Макс ударил ее по лицу, из носа девушки закапала кровь:

– Молчите, – он развернул ее лицом к стене, – я ваш хозяин, и не вздумайте от меня убегать. Я вас найду, и вы об этом пожалеете…, – коленом раздвинув ей ноги, он задрал юбку к пояснице. Тони дернулась, сжав руки в кулаки:

– Если его не убьют русские, то убью я, обещаю. Рано или поздно я его застрелю…, – она почувствовала горячее, липкое у себя на ногах. Фон Рабе застегнулся:

– Поняли, леди Антония? Если нет, я могу повторить. Я могу сдать вас русским. Герр Петр, – он кивнул на дверь квартиры, – вас лично пристрелит, когда узнает, кто вы такая.

Он вытер руку об окровавленное лицо девушки:

– Ведите себя тихо, подчиняйтесь мне…, – фон Рабе ушел. Глубоко выдохнув, девушка собрала фотографии.

– Ему не жить, – зло подумала Тони, спускаясь вниз, – он мертвец. Его ищут и скоро найдут…, – Тони вспомнила фото в руках у Мишеля.

Проскользнув в туалет открытого кафе, девушка вымыла лицо. В маленьком зеркале отражались растрепанные волосы, круги под глазами:

– Кузен Мишель в Валенсии…, – девушка помотала головой:

– Нет, нет, он мне отказал. Ты встретишь человека, который тебя полюбит, и ты полюбишь его…, – закрывшись в хлипкой кабинке, Тони закурила. Унитаза здесь не было, только выложенная плиткой дырка в полу. Она медленно, методично рвала фотографии на мелкие кусочки:

– Когда это случится, я все расскажу. Он меня будет любить, он поймет…, – Тони дергала за цепочку, пока не увидела, что все обрывки исчезли.

Тщательно вымыв руки, она пошла домой.

– Изабелле объясню, что возвращаюсь в Барселону…, – на Пасео дель Прадо девушка услышала, шелест каштанов, под ветром:

– Сяду на первый поезд, в Валенсию, а оттуда в Мексику…, – она, обессилено, прислонилась к стволу дерева.

Наверху сверкал Млечный Путь:

– Мы обсуждали московские процессы, с Джорджем, в Барселоне. Он удивлялся, что обвиняемые признавались в несуществующих преступлениях…, – Тони горько улыбнулась:

– Иногда тебе угрожают чем-то, чего ты не можешь перенести, о чем не можешь подумать. Тогда ты говоришь:

– Не делайте этого со мной, сделайте с кем-нибудь другим…, – она подышала, вспомнив лазоревые глаза Петра.

Ей в голову пришли слова песенки, которую Тони выучила девочкой, в скаутском отряде:

Underneath the spreading chestnut treeI loved him and he loved me…

Она шепнула:

Под развесистым каштаномПродали средь бела дня,Я тебя, а ты меня… -

Тони съехала вниз, на брусчатку бульвара:

– Фон Рабе прав. Петр отдаст меня немцам, когда узнает, кто я такая. Надо забыть о нем, навсегда. Я так и сделаю. И я его отдам, чтобы спасти свою жизнь.

Тони подняла голову. В звездном небе слышался шум самолетных моторов. Проводив глазами республиканские истребители, девушка нашла в кармане кителя ключи. Пора было собираться. Тони хотела попасть на первый утренний поезд.

Утром бойцам батальона Тельмана разрешили отправиться в Мадрид. Они занимали окопы рядом с университетом. Франкисты отошли дальше, к западу. Товарищ Ренн, командир батальона, на поверке, сказал:

– Оставим дежурных, из каждой роты, а остальные…, – немец повел рукой в сторону города, – получают увольнительную, до полуночи.

У Ренна была отличная выправка. Во время войны он служил офицером в королевском саксонском лейб-гренадерском полку. Немцы рассказали англичанам, что Ренн происходил из старой, аристократической семьи. Его отец служил воспитателем у саксонских принцев. Командира, когда-то, звали Арнольд Фридрих Фит фон Гольсенау. Сменив имя, он отказался от титула, когда вступил в партию. И он, и комиссар батальона, товарищ Бредель, прошли через арест и превентивное заключение в концлагере. Многие бойцы батальона, где служил Джон Брэдли, знали, что такое тюрьма и Дахау. Немцы о таком говорить не любили. Джон, конечно, их и не расспрашивал.