Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга первая

– Мы думали, что франкисты не поднимут самолеты…, – он попытался перевернуться, защитить ее своим телом, прижать к булыжникам площади.

Загрохотали бомбы. Три юнкерса пронеслись над Пласа-Майор, прицельно расстреливая бегущих людей. Джон заметил черные кресты на крыльях. В голове зазвенело, она стала легкой.

– Контузия, – юноша почувствовал тянущую боль в затылке, – папа рассказывал, его ранило и контузило, в начале войны. Осенью четырнадцатого. Ему дали отпуск, а я родился летом пятнадцатого. Потом его под Ипром газами отравило…, – вокруг все гудело. Казалось, еще били колокола.

Джон заставил себя открыть глаза. Вокруг валялись расколотые, окровавленные куски статуй, растоптанные цветы. Юноша закашлялся. Над Пласа Майор висела белая, каменная пыль. Рядом бился отчаянный, женский крик, кто-то стонал. Джон сделал несколько шагов, среди неподвижно лежащих людей.

– Будьте вы прокляты, – повторяла женщина, – прокляты, убийцы, фашисты…, – раненый полз, оставляя за собой кровавый след. Мужчина стоял на коленях, спиной к нему, раскачиваясь. Джон услышал хриплый, низкий вой:

– Нет, нет, Господи, я прошу тебя, не надо…, – Джон замер, посмотрев в лазоревые глаза. Кузен, казалось, не узнавал его. Он плакал, удерживая в руках тело. Джон понял:

– Девушка, что я видел. Она была жива, а теперь…, – темные волосы покрыла каменная пыль. Джон подумал: «Будто поседела». Он глядел на кровь, текущую по рукам кузена, на изуродованную осколком голову девушки. Стивен поднялся и пошел куда-то, обнимая ее, неразборчиво бормоча. Джон, было, хотел догнать его, но пошатнулся и упал. Перед глазами встала пелена. Бил колокол, свистели пули, Джон опять заметил черные кресты на крыльях истребителей, проносящихся над площадью. Жалобно застонав, он потерял сознание.

Высокий, светловолосый, изящный молодой человек с утра обосновался в кафе, у рынка Сан-Мигуэль. Республиканские флаги на углах улиц приспустили. Ветер колыхал траурные банты. Согласно спешно напечатанным плакатам, при вчерашнем налете погибло более семидесяти человек. Около двухсот, было ранено. Максу очень не понравилось, что дом на бульваре Пасео дель Прадо, где обреталась леди Антония, оказался разрушенным. Он прошелся по улице вечером, после бомбежки. От здания остались одни руины, на булыжнике валялись обгорелые куски мебели. Кровь на тротуарах замыли. Большой каштан, напротив, дымился. Дерево раскололо на две части.

У легиона «Кондор» имелись координаты зданий в Мадриде, считавшихся нужными для оперативной деятельности. Макс, недовольно, закурил сигарету:

– Не скажешь им ничего. Люфтваффе есть Люфтваффе. Начнут объяснять, что при воздушном налете невозможно избежать, как они говорят, косвенного ущерба.

Косвенным ущербом могла стать леди Антония. Максу это было совсем не по душе. Его люди, осторожно, проверили мадридские госпитали. Среди раненых девушка не числилась, однако такое, ничего не значило.

– Ладно, – сказал себе Макс, – если она выжила, я ее найду.

Негативы, он уничтожать не собирался. Кембриджские снимки остались в Берлине, а мадридские были у него в кармане. Фотографии отпечатали утром. Проснувшись, русский дошел, как и предполагал Макс, до своей квартиры.

– Конечно, – размышлял гауптштурмфюрер, – они говорили в кафе, когда танцевали. На квартире она ничего подозрительного не выболтала, не сказала свою фамилию. Но Муха узнает от меня о леди Холланд. Не думаю, что за танго она ему что-то шептала, кроме милых глупостей. Леди Антония понимала, что не стоит ей себя выдавать…, – смерть Далилы ничего не меняла. Увидев фотографии, советские немедленно бы арестовали Муху.

Макс увидел русского, в республиканской форме. Юноша вышел из подъезда дома, где большевики, как подозревал фон Рабе, оборудовали безопасную квартиру.

Когда Петр проснулся, Антонии рядом не оказалось. Он понимал, что девушка не оставила записку, из соображений безопасности. Сбитая постель пахла лавандой, на подушке Петр заметил белокурые волоски. Он лежал, закинув руку за голову, куря папиросу:

– Я ее найду, обязательно. Найду и увезу в Советский Союз. Она наша девушка, коммунистка. Мы всегда останемся вместе…, – Петр понимал, что сейчас его тоже могут фотографировать, но не выдержал, и поднес к губам белокурый волос: «Тонечка…». Он вспомнил лихорадочный, быстрый шепот:

– Хорошо, так хорошо, милый…, – Петр улыбнулся:

– Она мне не откажет. Я люблю ее, и она тоже любит меня, я уверен. Ей надо было уйти, чтобы не подвергать меня опасности…, – по дороге домой, на рассвете, Петр заметил, что за ним следят. Он скрылся в подъезде: «Подожду, когда появится герр фон Рабе, собственной персоной».

Во время бомбежки Петр был в штабе мадридского фронта. Стекла в здании вылетели, но никто не пострадал. Он пришел на Пласа Майор, когда на площади стояли санитарные машины:

– А если она была здесь…, – испуганно подумал Петр:

– Но как ее найти, я даже фамилии ее не знаю…, – телефонная линия с Барахасом была нарушена. Петр дозвонился Эйтингону только вечером. Он коротко сказал, что немцы вступили в контакт, и он ожидает встречи с фон Рабе. Эйтингон хохотнул:

– Молодец, доложишь все подробно. У нас здесь…, – Наум Исаакович сочно выматерился:

– У нашего приятеля, майора Кроу, невеста при налете погибла. Я сказал Соколу, что в таком состоянии его и надо вербовать. Он не понимает, что вокруг происходит. Хорошо, конечно, что Сокол его водкой поил…, – слышно было, как Эйтингон закуривает:

– Но такого мало. Достаточно было просто немного нажать, что называется. Товарищ Янсон меня по матери послал. Улетел, с англичанами, бомбить аэродром франкистов. Не запретишь ему…, – Эйтингон, опять, выругался: «Хотя бы у тебя хорошие новости, Петр».

– Хорошие новости…, – Петр оглядел узкую улицу, кафе на углу.

Фон Рабе покуривал, вольготно раскинувшись в плетеном кресле. На рукаве пиджака немца красовалась трехцветная повязка республиканцев. Товарищ Каррильо уехал на фронт, но, насколько знал Петр, плакатов о розыске фон Рабе пока не печатали. Оставалось неизвестным, с кем говорил Каррильо. Воронов повторил себе:

– Англичане или американцы. Здесь есть шпионы западных стран, несомненно. Они хотят завербовать советских специалистов…, – проходя мимо столика фон Рабе, Петр услышал низкий, тихий голос:

– Сеньор, у меня есть информация, которая может оказаться для вас полезной…, – юноша обернулся, лазоревые глаза спокойно взглянули на него: «Я не знаю, кто вы такой».

– Я вам представлюсь, – пообещал фон Рабе, – непременно. Здесь неудобно говорить…, – он кивнул в сторону Королевского театра: «Встреча не займет много времени, обещаю». Они оказались у дома, знакомого русскому. Фон Рабе заметил, что юноша побледнел:

– Я не понимаю…, – он положил руку на карман кителя. Макс шепнул:

– Не надо доставать оружие, сеньор Петр. Подобное не в ваших интересах, поверьте…, – они поднялись на третий этаж, Макс открыл дверь квартиры:

– Планировка, вам, кажется, знакома. Гостиную найдете сами…, – в глазах русского метался страх.

Макс, невольно, потянул носом. Ему показалось, что в квартире, до сих пор, пахнет лавандой.

– Садитесь, сеньор Петр…, – он поставил перед юношей пепельницу и положил пачку немецких сигарет. Молодой человек вздрогнул:

– У меня есть…, – рука поползла в карман. Макс навел на него вальтер:

– Я вам не советовал совершать необдуманные поступки, сеньор Петр. Или товарищ Петр…, – он вынул из конверта фотографии. Гауптштурмфюрер остался довольным. Снимки получились отличного качества. Записи с микрофонов тоже оказались прекрасными. Макс подошел к магнетофону. Прибор, утром, водрузили рядом с радио. Фон Рабе нажал кнопку.

– Кажется, все происходило здесь…,– задумчиво сказал Макс, слушая женский крик: «Еще, еще…, Я хочу тебя, так хочу…». Русский не отводил глаз от фотографий.

– За столом…, – Макс наклонился над его плечом:

– И на стуле, и на кровати. Интересные снимки из ванной. За такие фото любой порнографический журнал заплатит хорошие деньги. Между прочим, – фон Рабе покашлял, – в Америке, во многих штатах, подобные практики наказываются тюрьмой. А как с этим обстоит дело в Советском Союзе? – он перемотал пленку на магнетофоне.

– Тонечка, – услышали они шепот, – я люблю тебя, Тонечка…, – у русского тряслись губы. Он попытался встать:

– Можете отправлять фото, куда хотите, – сеньор Петр откинул голову:

– Нет никакого преступления в том, что мужчина и женщина…, – Макс положил ему руку на плечо:

– Не торопитесь, товарищ Петр. Смотря, какая женщина…, – заставив юношу сесть, он отдал ему папку со статьями леди Антонии.

– Вы знаете языки, – небрежно заметил Макс, – разберетесь. Здесь и снимок имеется…, – он, ловким жестом, подсунул Петру вырезку из Freedom, – думаю, вам хорошо знакомо лицо девушки. И тело тоже…, – он рассмеялся. Freedom была органом британских анархистов.