Паулина Гейдж - Дворец грез
Теперь он сидел совершенно прямо, тяжело дыша и упираясь в стол сжатыми кулаками.
— Я могу приказать высечь тебя за это! — закричал он. — Как ты смеешь обращаться ко мне в таком тоне! Кем ты себя вообразила?
Я подошла совсем близко и уперлась бедрами в край стола.
— Твоим маленьким скорпионом, Рамзес, — тихим голосом сказала я. — Ты ожидал, что я укроюсь под ближайшим камнем, когда ты попытаешься раздавить меня? Я любила тебя, залечивала твои раны, разделяла твои самые сокровенные мысли. А теперь ты отшвырнул меня, как ненужный хлам. Ты знаешь меня, фараон. Как я могу не ужалить?
«Неплохая речь, — подумала я, — и она возымела свое действие». Царь поджал губы и со злостью смотрел на меня, один его кулак разжался, и рука слегка дрожала. Когда я говорила, я не знала, насколько мои слова были криком истинной боли от потери доверия и любви, а насколько расчетливой попыткой вызвать в нем чувство вины. И не хотела знать. Я напряженно ждала, мы неотрывно смотрели друг другу в глаза, и наконец он первый опустил взгляд.
— Чего ты хочешь? — спокойно спросил он.
— Я хочу вернуться на твое ложе, — настойчиво сказала я. — Хочу, чтобы ты снова вожделел меня!
— Это невозможно. — Он сложил руки. — Я больше не желаю видеть тебя в своей постели. Если ты любишь меня так, как говоришь, позаботься о моем ребенке. В конце концов он служит подтверждением того, что твой царь однажды выбрал тебя из всех, чтобы посеять свое божественное семя, и такая великая честь должна обеспечить тебе высокое положение среди других женщин.
— Высокое положение! — с негодованием воскликнула я. — В гареме дюжины женщин, которые принесли тебе сыновей и дочерей! Подобное высокое положение там так же обычно, как грязь!
Испуганный ропот прокатился у меня за спиной. Я закусила губу. В пылу нашего спора я забыла о людях, что жадно слушали мои обвинения, и фараон, думаю, тоже забыл. Я воздела руки, раскрыв ладони в жесте защиты и извинения, и поклонилась.
— Мой царь, — тихо взмолилась я, — прости мне злые слова. Они рождены в больном сердце. Если владыке больше не требуются услуги его наложницы, позволь мне удалиться в свое поместье в Фаюме. Отпусти меня присматривать за землей и растить урожай, чтобы я могла попытаться восполнить наслаждения твоего ложа более мирными и менее пьянящими объятиями природы.
Сначала он выглядел пораженным, затем нахмурился:
— Ты хочешь бросить своего сына? Нет!
— Я могу взять его с собой, — с жаром сказала я. — Тебе не нужно будет беспокоиться о его воспитании, владыка. Я найму для него учителя. Что касается моей верности тебе, ты можешь послать со мной столько стражи, сколько пожелаешь, чтобы быть уверенным в моем благопристойном поведении. — Я всплеснула руками. — Я не нужна тебе больше. Я не нужна никому, кроме своего ребенка. Позволь мне уйти! Фаюм не так далеко. Ты можешь призвать меня обратно в любое время! Прошу тебя, о владыка!
Он долго смотрел на меня с непроницаемым выражением лица, а я старалась не выдать своего глубокого волнения; потом он отодвинулся от стола и встал.
— Ты спесивый и необузданный ребенок, Ту, — наконец сказал он, — и твои фантазии, несомненно, как у того пустынного скорпиона, ядовитого и непредсказуемого. Ты много раз жалила меня, иногда эта боль доставляла мне удовольствие, иногда забавляла. Но сейчас ты поступила довольно глупо, обнажив свое жало в присутствии моих управителей. Это непростительно. Я настаиваю на условиях твоего соглашения с двойной короной, и можешь считать себя счастливой, поскольку я не приказал высечь тебя и заключить под стражу за величайшую дерзость. Твоя просьба отклонена.
Я внезапно покачнулась и отчаянно ухватилась за край стола.
— Пожалуйста, Рамзес, — задыхаясь, взмолилась я. — Пожалуйста. Ты не представляешь, как это тяжело — каждый день находиться в окружении женщин и детей в гареме, где невозможно укрыться от шума и хаоса, потерять всякую цель в жизни, одеваться и краситься только для себя одной! Я боюсь гарема. Он задушит меня в своих объятиях, и я пропаду. Прости меня, если оскорбила тебя, и будь милосердным ко мне, умоляю! Не обрекай меня на такую судьбу! Позволь мне уехать, Рамзес! Позволь мне уехать!
На его лице застыло неодобрение, не дав мне даже договорить, он взглянул поверх моей головы и щелкнул пальцами. Я в испуге обернулась. Ко мне направлялся здоровенный стражник.
— О Рамзес, нет! — вскрикнула я в отчаянии. — Ради любви, что ты когда-то испытывал ко мне, имей сострадание!
Но он уже снова опустился в кресло и коротко кивнул визирю.
— Продолжай, То, — отрывисто сказал он.
Вздох облегчения пронесся по кабинету, и мужчины вернулись к обсуждению вопроса, которое я так внезапно прервала. То откашлялся. Писцы взялись за свои перья. Никто не уже смотрел на то, как стражник, крепко схватив меня за руку, потащил между колоннами на солнце. На дорожке я наконец вырвалась из его рук.
— Я и без сопровождения найду дорогу в гарем, — надменно сказала я. — Если, конечно, тебе не приказали доставить меня до самой двери и запереть в келье.
Мгновение он колебался, потом поклонился, развернулся и зашагал назад; я нашла плащ Дисенк там, где оставила его, перекинула через руку и двинулась обратно.
Я была потрясена. Сцена в приемной фараона пока что представала в моем сознании сумбурным нагромождением, но я знала, что пройдет немного времени, и сложится единая страшная картина, происшедшее превратится в воспоминание, которое будет жечь и преследовать меня всю жизнь. Я вдруг почувствовала, что меня шатает, как пьяную. Сознание затуманилось, меня охватила слабость. Я старалась смотреть под ноги, чтобы идти ровно; на фоне бежевых плит дорожки кожа сандалий казалась ослепительно белой, яркие украшения сверкали на солнце.
Впереди замаячила тень. Подняв голову, я увидела, что уже поравнялась с кабинетом Амоннахта, а сам Хранитель стоит у дверей кабинета и разговаривает с писцом. Они прервали беседу и поклонились мне, Амоннахт бросил на меня озадаченный взгляд. Я подошла к нему.
— Я бы хотела навестить своего наставника, прорицателя, — сказала я, поражаясь тому, как ровно и естественно прозвучал мой голос. — Ты позволишь мне, Хранитель?
Просьба была абсолютно спонтанной, мне хотелось убежать туда, где я могла бы прийти в себя. Амоннахт проследил взглядом дорожку, по которой я шла, потом вопросительно посмотрел на меня.
— Да, я была во дворце без твоего разрешения, — нетерпеливо сказала я, — и фараон сурово отругал меня. Обещаю, что впредь это больше не повторится, и надеюсь, что мой опрометчивый поступок не вызовет подобного потока обвинений в твой адрес за то, что ты плохо справляешься со своими обязанностями. Полагаю, ты захочешь обсудить с ним мою просьбу, но сомневаюсь, что он будет возражать. Он воспримет визит к Гуи как наименьшее зло.
Я выдавила кривую усмешку. Хранитель казался озадаченным.
— Мое позволение зависит от позволения царя, госпожа Ту, — ответил он. — Я подойду к нему с твоим вопросом, как только он закончит на сегодня свои дела с управителями.
Большего я и не ожидала, кивнула и тотчас пошла дальше. Сцена в приемной Рамзеса начинала складываться в последовательность ярких картин, ранивших мое сердце, как лезвие ножа, и я поспешила уединиться в своей келье, чтобы не разрыдаться прямо перед Амоннахтом.
Остаток дня я провела на кушетке, отрешенно баюкая малыша и всхлипывая от унижения, но ближе к закату Амоннахт прислал сообщение, что царь позволил мне навестить Гуи, если я возьму с собой стражника из гарема. Чтобы я не сбежала, мрачно подумала я. Я уложила Пентауру в корзинку, которая быстро становилась мала для него, и приказала Дисенк привести в порядок мое лицо.
Пока она героически пыталась замаскировать мои опухшие глаза и покрасневший нос, я смотрела на свое непривлекательное отражение в зеркале и отщипывала кусочки холодной гусятины с сельдереем. Я не могла смириться с судьбой, на которую царь так бессердечно обрекал меня, я должна была что-то сделать, но что? Это мог знать Гуи. В отличие от фараона Гуи всегда заботился обо мне. Он должен подсказать какое-нибудь разумное решение. Я была уверена, что безвыходных положений не бывает.
Так я пыталась успокоиться и собраться с силами, пока прохладные руки Дисенк колдовали над моей кожей, но эти храбрые мысли были слабым утешением, и мне огромных усилий стоило не разрыдаться снова, когда я наклонилась поцеловать спящего сына.
Стоял теплый розовый вечер. Я осталась равнодушной к тихой прелести закатного солнца, заливающего нежным светом гладь озера Резиденции. Стиснув зубы и зажав ладони в коленях, я села в каюту скифа, безразлично глядя на розовеющие борта своего суденышка и отрешенно прислушиваясь к хлопанью паруса. Пристань поместья Гуи показалась мне мечтой, к которой я стремилась долгие годы.
