Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
— Ногами, — ответила ей сестра, и зло, непохоже на себя, добавила: «И не вернемся сюда более, никогда в жизни».
— Так, — Марфа подумала, — ты, Марья, иди, вещи сбирай, и чтобы в один мешок заплечный все уместилось. А ты, Прасковья, спускайся вниз, да пошарь там, где холопы одежду оставляют — принеси мне армяк поплоше, да шаровары.
Девочка усмехнулась краем алого рта, и, кошкой выскользнув из горницы, — исчезла.
Марфа посмотрела на бронзовое солнце, что медленно опускалось за темные леса на горизонте, и прошептала: «Ну, Бог нам в помощь»
— Что там за шум? — начальник караула откусил пряник и шумно запил его квасом.
— Да юродивый этот орет, — зевнул кто-то из стрельцов, — он хоша и блаженный, и безъязыкий, — но голосина у него — ровно труба иерихонская. И чего он кричит — непонятно, опосля вечерни зачал еще.
— Ну, так и заткните его, — поморщился начальник, — глава Совета Регентского в городе пребывает, мало нам, что кровь второй день в лужах на площади стоит, так еще и с этим уродом хлопот не оберешься. Пищали возьмите только, бросится еще.
Двое стрельцов стали спускаться по узкой лестнице вниз, в темное, пищащее крысами, горло подвала.
— Вот же раскричался, сука — выругался стрелец, отмыкая дверь. Из-за нее несся низкий, страдальческий рев.
Второй, держа наготове пищаль, поднимая свечу, прошел за товарищем, и, едва успев удивленно, обиженно крикнуть: «Что…, - сполз на пол. Первый, поскользнувшись на луже разлитых прямо у двери нечистот, хрипел — Матвей, наступив коленом на грудь, кинжалом перепиливал его горло. Виллем наклонился и одним ударом тяжелых кандалов разбил второму стрельцу голову.
— Вот и все, — Матвей пошарил за поясом убитого, и, найдя большие, покрытые ржавчиной ключи, сказал адмиралу: «Руки давай».
— Шпага, пистолет, — Виллем забрал оружие у трупов и выпрямился. «Очень хорошо».
— Это сабля, — поправил его Матвей, и добавил: «В общем, одно и то же».
Адмирал снял со стрельцов кафтаны. «Я в нем утону, — проговорил Вельяминов, рассматривая одежду, — а на тебе и два таких не сойдутся».
— Это для другого дела, — Виллем усмехнулся, — если мы тут палить начнем, весь город сбежится. Я так в свое время испанцев убивал, ну, на суше еще гулял когда.
— Боролся за свободу своей страны, — наставительно заметил Матвей.
— Можно и так сказать, — согласился адмирал, и они, сбросив трупы в дальнем углу подвала, замкнув дверь, стали подниматься наверх.
— Наконец-то тихо стало, — начальник караула блаженно зевнул и потянулся еще за одним пряником. Глаза сидевшего напротив стрельца расширились, и начальник еще успел увидеть, как протянувшаяся сзади рука одним движением, — сабля только блеснула серым металлом, — сносит ему голову.
Начальник потянулся за пищалью, но Виллем, заткнув ему рот кафтаном, прижав мужчину к скамье, выстрелил ему в ухо. Фонтан крови забрызгал все вокруг и Матвей грустно сказал:
«Пряников теперь нам не поесть».
Адмирал глянул в жбан с квасом и рассмеялся: «Туда вроде не попало. А ты, я смотрю, мастерски с саблей этой управляешься».
Матвей отпил, вытер рот и сказал: «Батюшка мой покойный научил. Тут нам точно не надо сидеть, неровен, час, еще появится кто. Пошли-ка, адмирал, я тут конюшню старую видел неподалеку, до завтрашнего вечера перележим, а там решать будем».
— А если их тут нет уже? — забеспокоился Виллем.
— Вот, сразу видно, что ты не православный, — хмыкнул Матвей и помрачнел. «Им сначала моего сына похоронить надо».
Виллем, молча, положил руку на его плечо, и они постояли так — одно мгновение.
Князь Шуйский посмотрел на девушку, что мялась, скромно опустив голову, посреди палат, и подумал: «В мать, конечно, маленькая, какая. Но вроде все при ней. И молода — плеть ей покажешь, так будет свое место знать».
Борис Федорович Годунов, — посаженый отец, размеренно, скучным голосом, читал рядную запись. Лиза вдруг вскинула глаза, и, Шуйский, улыбнувшись краем губ, отвел от нее взгляд.
Марфа Федоровна — тонкая, хрупкая, в черном плате, — так и осталась в дверях. «Вы уж не обессудьте, бояре, что детки мои младшие в горницах, — сказала она нежным голосом, — уезжает сестра их, они сбираться помогают».
— Ну что вы, Марфа Федоровна, — Годунов свернул большой, изукрашенный печатями лист бумаги, — конечно. «Ну, Василий Иванович, — усмехнулся, глава Регентского Совета, — целуй княгиню-то свою, как отцами нашими заведено.
— Троицкой седмицей вас и повенчаем, сначала только наследника престола, упокой Господь душу его, — Борис Федорович перекрестился, — земле предадим, да Марфа Федоровна с государыней ангельский чин примут, готово уже все.
Шуйский, поднявшись, подошел к Лизавете, — он был много выше девушки. Он, взяв ее за белый, мягкий подбородок, поцеловал — глубоко. «Губы, какие податливые, — подумал князь.
«Значит, и на ложе покорная будет, как и полагается».
— Спасибо, Борис Федорович, — отпустив Лизу, сказал князь. «Жену ты мне на славу подобрал». Девушка только часто дышала, комкая в руках кружевной платок.
— Это ты боярыню Вельяминову благодари, что дочь хорошую вырастила, — кивнул Годунов в сторону Марфы.
Та посмотрела на жесткое, обрамленное черной бородой лицо Шуйского и сказала: «Сие, князь, честь для меня великая — дочь в жены такому человеку отдать. Был бы жив отец ее покойный, — Марфа перекрестилась, — тоже бы порадовался».
Князю на мгновение почудилось, что в больших глазах боярыни играет, переливается усмешка, — будто солнечный зайчик гуляет по зеленой, глубокой воде.
Марфа перекрестила дочь, уже у возка, и неслышно шепнула ей: «Как на одном месте окажетесь, так весточку в Лондон с кем из купцов пошлите, что хорошо все у вас».
Лиза кивнула и вдруг, так же тихо, спросила: «Матушка, а ежели не по нраву я ему?»
— А зачем он у меня тогда про свах спрашивал? — сварливо ответила Марфа и повернулась к младшим: «Ну, прощайтесь».
Девчонки и Петенька повисли на Лизе, и Марья, отведя в сторону каштановую косу сестры, сказала ей на ухо — серьезно: «Счастливая ты Лизавета, коли б у меня такой кинжал был, я б с ним под подушкой спала».
— Может, и буду, — вдруг хмыкнула девушка и застыла — к возку подходил Шуйский.
— Ну, Лизавета Петровна, — сказал он, разглядывая девушку, — попросил я Бориса Федоровича, до венчания нашего на Кремле жить будешь, под присмотром царицы Ирины.
Так что не волнуйся, меня жди, а, как вернусь — под венец пойдем.
Он поцеловал Лизу в губы и обернулся к Марфе: «Похороны царевича завтра, — Шуйский помедлил, — а опосля этого вас пострижем, боярыня. Девчонок своих сбирайте, при вас будут, а сына не надо — он в мужскую обитель поедет.
— В какую обитель, Василий Иванович? — тихо спросила Марфа.
— А вам какая разница, — усмехнулся Шуйский, — вы его все равно более не встретите.
Он ушел со двора, — широким шагом, — а Вельяминова, обняв детей, сказала: «Ну, с Богом, Лизавета, Москве привет передавай».
Лиза, было, хотела заплакать, но увидела, как мать нежно, весело смотрит на нее. «Все будет хорошо, — сказала Марфа.
В обитом бархатом возке было уютно и покойно. «Подержи, — высокомерно сказала Лиза старой ключнице, что приставил к ней Шуйский. Порывшись в своем сундучке, девушка достала вышивание и Евангелие, и спросила, подняв бровь: «Грамотная ты?».
— Да куда мне, матушка! — ахнула ключница.
— Тогда сказки мне рассказывать будешь, — велела Лиза, вдевая нитку в иголку, и склонившись над пяльцами, внезапно вспомнила лед на Волге и его голубые глаза.
Он заглянул на дымную поварню и озорно сказал: «Все, Лизавета, хватит тебе тут чадом дышать, пошли на санках кататься».
Санки в его руке казались детской игрушкой. На заснеженном склоне реки он улыбнулся:
«Меня-то они не выдержат, а ты садись, я тебя внизу ловить буду, а потом поднимемся».
Она, закрыв глаза, завизжав от счастья, почувствовала, как ударяет в лицо холодный вихрь, а потом оказалась в его руках — вся, вместе с санками.
— Незачем тебе наверх карабкаться, сам отнесу — усмехнулся Федор, и, — не успела она опомниться, — легко поднял ее.
— Тяжело, — запротестовала Лиза.
— Э, — рассудительно заметил Федя, — я камни да кирпич днями таскаю, уж не легче тебя будут.
Потом он поставил ее на землю, и, быстро сбежав вниз, махнул рукой: «Не бойся, Лизавета!
Я тут!»
— Не боюсь, Федя, — тихо сказала она. «Не боюсь».
Марфа проводила глазами возок и обернулась к детям.
— К обедне звонят, — сказала она. «Все, быстро в палаты, и духу вашего чтобы тут не было».
— Матушка, — серьезно глядя на нее лазоревыми глазами, сказал Петенька.
Она присела, и, прикоснувшись губами к темным, отцовским кудрям, прошептала:
