Виталий Полупуднев - Митридат
Готовясь покинуть покои Метеи, Митридат прошелся по светлице, осмотрел ее убранство в кавказском вкусе, случайно остановился перед бронзовым зеркалом ольвийской работы и, взглянув в него, остановился. Теперь он понял, почему все избегают смотреть ему в лицо и опускают глаза с выражением фальшивой смиренности. Проступила старая болезнь!.. Царь отшатнулся от собственного отражения, увидев, как некрасиво испещрен его лик мокнущими пятнами, словно обрызганный красным вином.
Раздосадованный и раздраженный, он покинул покои невестки и уединился в наиболее тихой половине дворца, приказав евнухам никого не впускать к нему.
– Гони всех в шею! – сказал он Трифону.
– А если будут настаивать?
– Тогда палками их, палками! – устало отмахнулся царь.
К вечеру его знобило, а лицо сплошь покрылось кровоточащими пятнами. Он требовал укрыть его потеплее, всю ночь бормотал несвязные слова, угрожал кому-то, вскакивал, дико озираясь, и шарил рукой оружие.
IX
В течение нескольких дней Митридата никто не видел. Даже первый стратег и ближайший исполнитель воли царя Менофан не мог добиться приема.
Общее положение обострилось и требовало решительных мер. Напуганные землетрясением воины волновались, на учения ходить отказывались, прекословили старшим. Многие уже разбежались из лагерей и присоединились к шайкам разбойников, вместе с которыми с великой жестокостью грабили и убивали местных жителей. Последние взялись за оружие, создали отряды самообороны и устремились на грабителей, защищая свои очаги и достояние. В окрестностях Пантикапея происходили настоящие сражения.
Рабы осмелели, участились случаи групповых побегов и даже убиения хозяев, с поджогами эргастериев. Толпы голодной бедноты и пришлых из деревень разоренных поселян переполнили город и уже разбили несколько складов, где хранился провиант для предстоящего похода.
Даже более состоятельные греки-общинники дружно вышли на площади с требованием отмены похода. Жрецы всех храмов приносили искупительные жертвы разгневанным богам. Из соседних городов поступали тревожные вести. Города не желали платить военный налог, отказывались направлять отряды молодежи в царское войско. Ссылались при этом на необходимость защиты собственных домов от банд злоумышленников. Начались повальные болезни.
И в довершение всего на границах Боспора появились отряды конных скифских удальцов, они грабили селения и уводили в полон боспорских граждан.
В последний раз, когда Менофан появился во дворце, к нему вышел Тимофей. Почти не шевеля тонкими губами, евнух сухо сказал, что царь молится богам и приказал не тревожить его. С противоречивыми чувствами и мыслями воевода повернул к выходу. В воротах акрополя его внимание привлекли крики и шум. Оказалось, что прибыл из-за пролива стратег Кастор в сопровождении свиты знатных людей Фанагории. Фанагорийский правитель настойчиво требовал пропустить его к царю.
Начальник стражи кельт Битоит не знал, как поступить, и обратился к подошедшему Менофану. Тот решил не вмешиваться, поскольку сам был почти в таком же положении.
– Обратись к лекарю Тимофею или к Трифону, – ответил он, – и получи от них указание… Только они вхожи к государю.
Битоит направился было во дворец, но Кастор уже отстранил копья стражи и прошел вперед. Стражи не посмели воспротивиться и пропустили его, зная, что он близок к царской особе и, по-видимому, прибыл с вестями чрезвычайного значения.
В портале дворца разгоряченный фанагориец столкнулся с Трифоном и десятком чернобородых воинов-иноземцев. Все держали мечи наголо, смотрели решительно и враждебно.
– Я спешу предстать перед государем и сказать ему важное! – смело, даже заносчиво, заявил Кастор. – Я стратег фанагорийский и, волею царя, политарх! Посему имею право беспрепятственного входа во дворец!
– Знаю, знаю, – проскрипел Трифон, раздраженно скаля желтые, лошадиные зубы. – Ты имеешь право входить, если нет царского запрета. А сейчас вход всем заказан, не только тебе. Ты же нарушил закон охраны царской особы, прорвал цепь стражи! Воины пропустили тебя и будут наказаны! А тебе говорю: уйди прочь, царь молится богам и повелел не мешать ему! Занят он, внимает голосу богов!
– Но я прибыл из-за пролива по царскому делу! Я не могу уйти, не сказав царю важного!
– Еще раз говорю: уйди, не принуждай меня принять меры!
– Иди доложи государю о моем приходе!
– Нет нужды! Я имею повеление не впускать никого!
Кастор был горд и вспыльчив. Он хотел оттолкнуть раба-евнуха и проникнуть внутрь дворца. Но по знаку Трифона был оттеснен чернобородыми стражами, а когда начал выкрикивать угрозы и обзывать евнуха оскорбительными словами, то был схвачен и обезоружен.
Трифон скривился в гримасе, его коричневые губы изобразили нечто напоминающее усмешку.
– Забыл, забыл, фанагорийский петушок, что ты не к боспорским архонтам пришел, а к владыке мира, к царю царей, богоравному Митридату! – протянул он с издевкой. – Здесь не заезжий двор, а дворец царя! Кто нарушит покой владыки, тот попадет на кол! Будь он хоть самим царем Армении!
По приказу евнуха Кастора грубо потащили куда-то в тесное помещение, там сорвали с него одежду при свете факела, повалили на сырой пол и, отвесив ему двадцать ударов тупым концом копья, вывели за ворота. Получив толчок в спину, преславный стратег и правитель фанагорийский упал в пыль, полуголый, с кровоточащими ссадинами на спине.
Увидев Кастора, стоящего на четвереньках, безоружного, избитого и в неприличной наготе, фанагорийские представители ахнули, не поверили глазам своим. Кинулись поднимать его, накрыли хламидой и поспешно увели под руки, направляясь к гавани, где их ожидало судно, на котором они приплыли.
Только ступив на борт корабля, Кастор пришел в себя, словно проснулся от тяжелого сна. Оглядевшись вокруг широко раскрытыми влажными глазами, повернулся в сторону пантикапейского акрополя. Сжав кулаки, прорычал, сдерживая ярость, что бушевала в груди:
– Теперь вы узнаете, кто такой Кастор и как он умеет мстить!
Происшедшее было грубой ошибкой, о которой Митридат так и не узнал. Жестокий, но недалекий Трифон чересчур буквально понял волю царя – гнать всех в шею, да еще и палками!.. Опрометчивый поступок слишком усердного евнуха переполнил чашу фанагорийского терпения, ускорил окончательный разрыв Фанагории с Митридатом.
X
Больной царь ужинал один. Прислуживал Тимофей, а Трифон стоял в углу, неподвижный, как статуя, в ожидании приказании. Он уже доложил, что фанагорийцы неспокойны.
Митридат медленно пережевывал куриное мясо, прикладываясь к кубку. Его глаза гноились, язвы на носу и щеках рдели, выделяя жидкую сукровицу, стекающую каплями по крашеной бороде и усам. Тимофей смазывал болячки каким-то составом, но повязки не накладывал, говоря, что эти восточные язвы лучше заживают открытыми.
– Фанагорийцы испугались стихии, – хриплым голосом произнес царь, – это очевидно. Пусть пошумят немного. Они слишком трусливы и не решатся на прямое предательство!
– О великий государь, ты прав, они трусливы, – подобострастным шепотом отозвался Трифон. – Но я доподлинно знаю, изменник и сторонник римлян трапезит Архидам уже вернулся в Фанагорию, а с ним тайные посланцы Рима! Он призывает народ изменить тебе и грозит гневом богов и римского сената!
– Да, да, мне это ведомо!.. Фанагорийские греки прислушиваются не столько к ударам молота хромого Гефеста, сколько к нашептываниям римских лазутчиков! Но там у меня Кастор, верный человек.
При упоминании о Касторе Трифон невольно опустил глаза. Он имел основания усомниться в верности фанагорийского стратега после тех палок, которые тот получил утром. Но, сообразив, что потерянного не вернешь, решил молчать и не говорить царю об этом происшествии. Тем более что действовал строго по указанию самого Митридата.
Царь отвлекся от ужина, поставил на стол кубок и после минутного раздумья изрек:
– Повелеваю!
Трифон и Тимофей упали ниц, как подкошенные.
– Повелеваю тебе, Трифон!.. Завтра отправляйся в Фанагорию на праздничном корабле!
– Слушаю и повинуюсь, о великий!
– Да… – в раздумье продолжал Митридат, – одного многовесельного корабля достаточно, иначе они подумают, что я боюсь их!.. И отряд подбери небольшой, но сильный!
– Внимаю, великий, спешу исполнить твою волю!
– Подожди, это не все! На корабле должны быть подарки для лучших людей, а для народа – хлеб и вино, угощение от царя Митридата! Устроишь праздник в знак благодарности богам за избавление от гибели во время трясения земли! Принесешь жертвы богам! Пригласишь степных князей, одаришь их от моего имени! Эх, я сам нагрянул бы в Фанагорию, жаль – не могу!
– Да вернут тебе боги здоровье и продлят твою мощь и успехи на долгие годы!
