Виталий Полупуднев - Митридат
– Кто посмел вмешаться в это дело? – спросил Митридат Трифона, нахмурив брови. – И кто эта шалая жрица?
– Вмешался, именем твоим, Евлупор-Кир с воинами, – доложил евнух, падая на колени. – А шалая жрица – Евпория, та, которая укрывала в храме Евлупора, когда он тайно пребывал в Пантикапее по твоему приказу!
– Да, воин Кир выполнял мое поручение, он верен мне и был освобожден мною от рабства!.. А жрица, если она укрывала его, тоже служила мне! Не так ли?
– Служила не по сознанию и верности тебе, а просто из бабьего блуда, случайно! Если ты возьмешь ее под свое покровительство, ты выкажешь неуважение к богам города и его храмам! Да и народ будет в обиде!.. Надо примерно наказать Кира-Евлупора за самоуправство и превышение прав воина! А девку выдать на суд толпы!
Трифон по-своему был прав. Сейчас, после землетрясения и всеобщего народного смятения, разумно было как-то ублаготворить толпу. Не ссориться же с городом и его жрецами из-за глупой женщины и самонадеянного воина, ее возлюбленного, каким был сочтен Евлупор.
– Прикажи, великий, и я сейчас выброшу девку за ворота, а Евлупора-Кира забью палками до смерти! – кланялся Трифон.
Но Митридат был упрям, и не в его правилах было идти на поводу у рыночной толпы, хотя бы она и выражала мнения и чувства пантикапейского демоса. Да и не хотелось казнить одного из лучших воинов, человека преданного и надежного, перед самым походом.
– Невелика их вина, Трифон, – ответил он, подумав, – но, чтобы, не ссориться с городом, выйди к народу и объяви мою волю. Девку выдадим, но не сейчас, нужно сперва допросить ее и выяснить, в чем ее вина. А Евлупора-Кира из десятников перевести в простые воины, но оружие отобрать и самого его поставить к воротам вместе с рабами! Пусть поживет и поработает с рабами-привратниками, а там видно будет!
– А палками наказать?
– Наказать, но в меру!
Это означало фактическое возвращение в рабское состояние на неопределенное время, может – и на всю жизнь. Рабы-привратники жили и умирали у ворот, исполняя одно дело – открывать и закрывать тяжелые створки.
Толпа все еще шумела, когда вышел Трифон и объявил решение царя.
– Зачем царь укрывает нечестивицу? – вскричал задорно Клитарх.
– Не укрывает он ее, а приказал бросить в темницу, дабы после судить всенародно!
– Выдай ее нам, мы сами осудим и накажем ее! Евпория – осквернительница святыни!
– Слово царское крепко и дважды не повторяется! Не гневите государя! Молитесь богам и разойдитесь по домам! Царь Митридат сейчас готовит жертвы богам города! Готовьте и вы!
Толпа в неудовольствии стала редеть и вскоре разошлась. На другой день совет города утвердил в должности старшей жрицы Афродиты Пандемос прекрасную лицом и благонравную Итону, уже прославившуюся страстностью в служении богине любви. Говорили, будто Итона близка к Парфеноклу, он и поддерживает ее.
Парфенокл проявил необычную щедрость, взяв на себя литургию по содержанию жриц и прислужниц Афродиты до восстановления храма. Они были помещены в особом здании недалеко от порта и поручены заботам Клитарха, назначенного их опекуном и экономом.
А Евпория, на радость недоброжелателей, оказалась заключенной в подвал рядом с дворцовой кухней, куда бросали кости и мусор. Там, в обществе крыс, бывшая жрица коротала время в печали и унижении. Она обдумывала свою судьбу и все глубже проникалась убеждением, что теперь ей уже не жить среди людей. И если ее не съедят ночью крысы, то завтра она будет отдана на растерзание пантикапейской черни или окажется во власти противного и подлого врага и хозяина своего – Жабы-Клитарха.
Старший повар злорадствовал больше других. Он видел в падении Евпории руку таинственных Эриний, которым неоднократно приносил жертвы, прося отомстить за него. И его моления услышаны, ненавистная девка не только пострадала, но оказалась здесь, под надзором его самого, кухонного властелина, которому подвластен и этот подвал.
Дракон с подручными приходил к узенькому оконцу и бросал узнице гниющие остатки пищи, предлагая подкрепиться. И выкрикивал со смехом всякие мерзкие слова. Помощники вторили ему гоготанием. Есть и пить ей не давали ничего, кроме отбросов и помоев. И только одна рука протянула в окно хлеб и кувшин с водой. Это была рука безоружного привратника, избитого палками, – Евлупора. Застав здесь зубоскалов, которые издевались над узницей, он разогнал их увесистыми кулаками. И обещал свернуть шею каждому, кто посмеет обидеть ее.
VIII
Помимо разрушений и всеобщего падения гражданского духа у населения Боспора, землетрясение повлекло за собою и ряд других последствий.
Метея, жена царевича Фарнака, разрешилась от бремени дочкой, хотя сам Фарнак, как и всякий мужчина, ждал мальчика.
Но как бы то ни было, появилась на свет не простая смертная, а дочь наследника престола, внучка великого Митридата.
Совсем слабая, Метея еле поднялась с постели и, став на колени, разостлала на холодном полу кусок пурпурной ткани, на которую положила новорожденную. Склонив голову, она замерла в этой позе, когда в дверях показался Митридат, сопровождаемый Фарнаком и многолюдной свитой, хвост которой затерялся в полутемных переходах дворца.
Митридат был раздражен и рассеян, он испытывал какое-то горение во всем теле, необычное беспокойство и дрожание рук. Ему с утра казалось, что приближенные воровато прячут глаза при встрече с ним, словно хотят что-то утаить от него. Это разжигало обычную подозрительность царя, взвинчивало его, усиливало гневливость. Поэтому его заостренное лицо и горящие глаза показались Метее особенно пугающими.
Поза и смиренный вид женщины выражали самоунижение и сознание вины. Она ждала от грозного свекра и мужа суда за содеянное, готовая принять беспрекословно их приговор. Ибо за рождение девочки, а не мальчика или за недостатки у младенца она отвечала, как отвечает рабыня за дурно выполненную работу. Известно, что из благородного царского семени не могло возрасти что-либо порочное, и если оное обнаруживалось, то ответ за него полностью держала мать.
Митридат и Фарнак остановились перед склоненной Метеей и устремили взоры на маленькое голое тельце, синее от холода. Девочка унаследовала черные глаза матери и вьющиеся, пушистые волосы, напоминающие кавказскую шапочку. Она оживленно двигала руками и ногами. Потом издала кряхтение, видимо недовольная своим положением, и начала громко икать.
Лик Митридата смягчился, он сделал движение рукой. Фарнак наклонился к жене. Та послушно взяла ребенка и перевернула спинкой кверху. Девочка издала громкий крик. Здесь Митридат увидел на шее новорожденной, ниже края волос, расплывчатое красное пятно – знак, с которым появлялись на свет все Ахемениды.
Взор царя стал менее острым, в нем отразилось нечто вроде молчаливого одобрения. Фарнак понимающе улыбнулся и склонил голову.
– Именем богов! – произнес Митридат громко, чтобы все слышали. – Признаю рожденную, как помеченную божественной благодатью, дочерью сына моего Фарнака и внучкой своей! Царственная кровь Ахеменидов в жилах ее! Девочка живая, жизнеспособная, в ней горит наследственный огонь! Да будет имя ей Динамия!
– Динамия! – словно эхо пронеслось по коридорам, покатилось из дворца в город и стало достоянием всех пантикапейцев. Через полчаса на рынке города бедные женщины с сумками говорили одна другой:
– Царевна родилась. Имя ей Динамия!
Метея, чувствуя, что испытание кончилось и ее дитя отныне признано царем и всем царским окружением, не выдержала, упала ниц и со слезами ловила край царского одеяния, целовала его и что-то быстро говорила на родном языке, непонятном большинству. Лишь Митридат знал язык меотов достаточно, чтобы ответить ей одним словом, услышав которое меотка разразилась потоком еще более невнятных гортанных звуков вперемежку со слезами радости.
Обратившись к Фарнаку и свите, Митридат усмехнулся и произнес многозначительно:
– В грозный час родилась царевна, когда стихии гневались. Видимо, много увидит и прочувствует она в жизни!.. Кто-то с перепугу говорил, что землетрясение – это конец всему живущему! Будто боги решили погубить людей!.. Ан и нет! В час подземной бури рождаются Ахемениды, а это значит, что боги за них!.. Полагаю, немало младенцев родилось в городе за это время. Разыскать их и одарить каждого, будь то мальчик или девочка! Чтобы все знали, что появилась на свет моя внучка, и благословляли ее! Рождение Динамии – добрый знак, он говорит о бессмертии династии и о нашем будущем торжестве!
Митридат явно хотел истолковать появление на свет внучки в свою пользу. Противопоставить его унылым слухам о божественном гневе, которые распространились в народе и даже в войсках. Окружающие поддержали его речь обычными восклицаниями восторга и одобрения. Однако многие приняли сказанное всерьез, усмотрев в нем откровение свыше, ибо устами царей говорят боги. И в более поздние времена, когда Динамия выросла и стала участницей удивительных событий на Боспоре, вспомнили слова Митридата, признали их вещими. Асандр находился в свите царя и хорошо запомнил сцену осмотра ребенка. Но тогда он не мог и предполагать, какую роль сыграет эта маленькая царевна в его собственной судьбе.
