Юрий Сергеев - Княжий остров
— Ну… в общем-то да. Это очень серьезная и масштабная операция, и в ней задействована масса чекистов… В случае ее успешного завершения нам всем были обещаны ордена и очередные звания….
— А ты хоть знаешь, что такое ЧК, майор? Это «бойня» в переводе, город Чикаго назван из-за множества боен в нем.
— Я не знал. Я выполнял приказ…
— Но ты же понимаешь, что мы тебя отпустить не можем?
— Понимаю, я пойду с вами и буду исполнять любые ваши приказы, только не убивайте…
Грохнул выстрел. Майор откинулся в траву с пробитой головой, а Солнышкин уже громко промолвил:
— Прости Господи… Не то он тебя разжалобит, Окаемов, а потом он всех сдаст или перережет глотки спящим. Это же падаль.
- Зря… Надо было еще поспрашивать, взять слово и отпустить, — помрачнел Илья Иванович.
- Вы, белые офицеры, благородные, но наивные люди; у скольких гадов в гражданскую войну вы брали слово и отпускали, а потом становились над ямой под их пулями. Было такое?
— Было… Но мы же русские люди…
- Ошибаетесь… Забойщиками русского народа уже выращен вурдалак с русским обличьем, но с окаменевшим дьявольским сердцем, — Солнышкин с трудом встал на ноги, все еще судорожно сжимая пистолет страшными пальцами. — Этот выродок изгалялся над нашими ребятами, бельцы корчились отравленные, а он стрелял их с наслаждением… тешился убийством… И тут неприемлемо никакое благородство. Сила на силу!
— Милостивый государь… возможно, вы и правы, но…
- После этого со мной что-то случилось, — прервал в запальчивости Солнышкин, — я вдруг стал ощущать себя язычником… Где был наш Бог?! Когда ребят истязали?! Или нам подставить другую щеку?! Идемте же, сдадимся на милость врагов и на дыбе станем уговаривать их быть хорошими. Мы же смиренны, мы же блюдем «не убий», мы же верим в справедливость и гуманность? А враг относится к нам, как к скотам… и режет… режет… Нет уж, Окаемов, хватит сопли жевать! — Солнышкин был в каком-то агрессивном отчаянье, он обличал, мучительно искал истину и бросал в лицо Окаемову страшные слова: — Мы должны жить своим умом, трезвым расчетом, создавать материальные блага, учиться, быть смекалистыми, сплоченными в единый Народ… А наш Бог повелевает: «Блаженны нищие духом, ибо тех есть царствие небесное»… Для кого же рай? Для придурков?
- Угомонись! — строго прервал Окаемов. Услышав это он содрогнулся… перед ним была помраченная кровью, измученная христианская душа на грани великого греха — отречения… На их глазах за душу Солнышкина бились Тьма и Свет, разорванная надвое, она кричала. И Окаемов услышал этот последний крик. Нужно было спасать и врачевать чистотой и верой… На их глазах шла битва за русскую душу… — Угомонись и приди в себя! Многие священные книги неверно и даже вредно толковались. Истинный смысл этого изречения из Нагорной проповеди Христа таков: «нищие духом» — это по слабости своего духа поддавшиеся грехам, кающиеся в своих грехах и просящие у Бога прощения… потому они и достойны царствия небесного. Нельзя смешивать такие понятия… Изверившийся народ обречен… ни народ без веры, ни государство без религии быть не могут — это высший закон! И он утвержден историей…
Взгляд Егора застыл на обезображенных пальцах Солнышкина, судорожно сжимавших пистолет… из них вызревали и сочились кровь и гной… Страшен был в этот миг сын псковских земель… Случившееся в монастыре разбудило его губительную ярость, слепую месть… ту самую, что просыпается в русском человеке на краю гибели души… Окаемов уже спокойно и рассудительно продолжил:
- Нам нужно стройное и цельное Учение Спасения… Нужна сила Организованного Общества… Должна заработать исконная сила народного гения просвещенного народа, равнение его на все возвышенное и светлое… Равнение на сильного; ставка на лучшего — вот путь… Ум, мощь, труд, сила… при Добре, Красоте и Любви! — и как бы выражая вслух недавнее беспокойство о душе Солнышкина, закончил: — Да-а… За русскую душу борются Бог и Дьявол, за душу России… две могучие силы. За чистую силу всегда идет вечная борьба. Если Тьма овладеет чистой душой России — придет конец света. И мы пошли на эту войну в рядах войска Божьего… И вот первые жертвы наши у монастыря… первая их жертва у наших ног… Не стать бы нам убийцами, как они…
- Не станем, — прошептал Солнышкин, — но и пощады врагам не дадим! — он застонал и медленно осел… как бы уходя в здоровый сон после тяжелой болезни.
Мошняков и Егор едва успели подхватить грузное тело Солнышкина и мягко опустили на плащ-палатку.
- Душа намучилась у него, — кивнул Селянинов со вздохом на здоровяка. Потом как-то по-мужицки просто и укорно сказал: — Хватит митинговать-то, хоронить человека надо…
Двое бельцов молча понесли за ним убитого в кусты.
Где-то недалеко за лесом в деревне вовсю наяривала гармонь и доплывали раздольные русские песни. Видимо, гуляли на встрече фронтовиков; а еще ближе страдальный голос завел одинокую песню, блуждающую по лесам. Вдовья печаль и слезная тоска слышались в ней. Высокий женский голос ворожил:
Ска-аза-али, ми-илый по-оме-ер,Во гробе лежит,Он больше не встанет,Ко мне не придет,Словечко не скажет,К груди не прижмет.Иду, месяц светит,А ночь так темна,Но милый не встретил,Осталась одна…
Все заслушались, только пугающий хряск саперной лопатки из густых кустов, безжалостно режущей корни трав и молодого подроста, мешал внимать…
* * *
Они безотдыхно шли всю ночь в район запасного сосредоточения разведшколы. Солнышкин уже сам передвигался, но временами его опять насильно укладывали на плащ- палатку и несли. Вел Мошняков, изредка сверяясь по компасу. Остановились на дневку и тут услышали гул самолетов, они низко летали над лесом, и Окаемов с печалью сказал Егору:
- Так же нас нащупывали в Полесье. Где же нам опять сыскать Княжий остров спасения? Летчики не ведают, что творят… исполняют приказ главного охотника…
- Как бы до Ирины не добрались, — высказал вслух свои мысли Егор.
- Кроме Лебедева и тебя об их местонахождении никто не знает, а генерал наш — кремень. Жив ли он? Как его не хватает сейчас! Как несправедливо! Все празднуют победу, а мы, вложившие столько сил в нее, вынуждены скрываться. Не дрогнули бы ребята, у них тоже невесты, матери и отцы ждут. Столько слез теперь в их домах и столь ожидания… Разберемся, а потом выдадим настоящие документы и отпустим на побывку. Нельзя сердца родных терзать…
- Я думаю, что бельцы не отступятся, но отдохнуть им надо. Мне бы тоже к Ирине наведаться, пешком бы ушел, так соскучился.
- Сходишь, сходишь… Только бы не обнаружили полуторку сверху и не пустили собак по нашему следу, тогда могут раскрыть базу…
- Чтобы сбить собак, надо или водой уходить, или на товарняке пару разъездов проскочить, — вмешался в разговор Мошняков. — Хоть бы табак был, присыпать следы, да никто не курит. Илий отучил… Он меня разок и увидал с цигаркой в монастырском саду, да так ласково гутариг: «Радость моя, что же ты грязный палец дьявола сосешь? Ить он тебя когтем проткнет мерзким…» Я как представил это! Как рукой сняло курево, — Мошняков обеспокоенно вслушался и проговорил: — Малость передохнули и айда! Если тут настигнут — худо…
— Что ж, пошли, — вздохнул Окаемов.
Они осторожно двигались лесом, всякий раз маскируясь, когда налетал самолет, и к вечеру вышли к железнодорожной ветке. Затаились в кустах у разъезда и в потемках забрались на остановившийся товарняк. Эшелон катил без остановки, вырвал их за сотню километров из зоны поиска. К базе пришлось немного возвращаться, на рассвете третьего дня вышли к условленному месту.
В тайнике нашли пакет. Окаемов разорвал его и сразу угадал руку Лебедева, его стиль письма, хоть оно было отпечатано на машинке. Выстроил людей и зачитал приказ. Всем надлежало выехать на родину и отдыхать до определенного времени, ждать особых распоряжений. В пакете лежали искусно выполненные документы на каждого бельца, наконец-то с подлинной фамилией; четко расписано, где воевал, с печатями и штампами частей. Документы были умело состарены, не вызывали никаких подозрений. Лебедев и его помощники знали свое дело крепко. Окаемов раздал документы, ордена и медали, велел сделать нашивки о ранениях. В приказе предписывалось не являться на базу для ее сохранности и чтобы не вывести на нее чужих. На всякий случай был указан схорон с продуктами и оружием, недалеко, в сосновом бору. Илья Иванович немедленно этим воспользовался, чтобы люди передохнули.
Они отыскали тщательно замаскированный дерном люк на холме и опустились в глубокое сухое подземелье. Вдоль стен помещений тянулись общие широкие нары, укрытые матрацами и солдатскими одеялами. Стены подземного блиндажа из трех больших комнат забраны сплошь бревнами и толстым накатом. У длинного стола коробки свечей, ящиков консервов, солонина в бочках, сухари в металлических коробках и иные припасы. Прямо в блиндаж выведен откуда-то водопровод, а в долгом отвилке отрыт и закрыт плотно дверью гальюн. Мошняков быстро все обследовал и довольно промолвил:
