Полубородый - Левински Шарль
Когда они услышали, что я брат Поли, тот, что с арбалетом, сказал:
– Ещё один! – и они оба засмеялись, как будто это была очень остроумная шутка.
Но никто не объяснил, что в ней такого уж весёлого. Потом первый снова скрылся в лесу: видимо, он был выставлен для охраны и не мог покидать свой пост. А второй повёл меня по тропинке, подталкивая в спину, своего оружия у него не было, только мой нож в руке.
В голове у меня крутились разные мысли, потому что всё это произошло так внезапно, но последовавшее потом приберегало для меня ещё больше неожиданностей.
Семьдесят восьмая глава, в которой Себи находит Гени
Тропинка закончилась прогалиной, и сперва я ничего там вообще не увидел, потому что ветром нанесло дыма в лицо. Пахло горелым мясом, отовсюду доносились голоса мужчин. А с некоторого отдаления слышался стук топоров; не такой уж и ошибочной была моя мысль о лесорубах. Потом дым отнесло ветром в сторону, и первое, что я увидел на прогалине, вообще с ней никак не сочеталось, так во сне иногда появляются картины ни к селу ни к городу: рыба на дереве или колбаса на алтаре. Это был стул, настоящее аристократическое кресло с подлокотниками и с мягкой обивкой, оно стояло просто на лесной земле, я и представить не мог, кто его сюда приволок и зачем. Когда ветер потом сменил направление, я увидел больше: человека, который запекал на костре большой кусок мяса, а вокруг несколько других, они нетерпеливо дожидались готовности еды, держа наготове ножи. Один хотел срезать кусок мяса прямо с пики, но кто-то строго сказал:
– Надо дождаться колонелло!
Это был голос Поли.
Я хотел побежать к нему, но человек, который меня привёл, удержал меня и доложил:
– Задержан шпион!
Поли повернулся, и его лицо, когда он увидел меня, не поддавалось описанию; он был ошеломлён и испуган, но вместе с тем на лице читалось и чувство вины; если знать его хорошо, это можно было увидеть. Кажется, он командовал всеми этими людьми; когда он приказал отпустить меня, конвоир тут же отступил от меня на шаг. Поли подозвал меня к себе, но не как брат брата, а как доктор-юрист, когда велит ввести свидетеля. Я, разумеется, первым делом хотел рассказать ему про Гени, что тот исчез и что я нашёл его ногу, но Поли не дал мне договорить, а строго сказал:
– С Гени всё в порядке.
Потом он отвёл меня в сторону; никто не должен был слышать, о чём мы говорим.
– Глупо вышло, – сказал он, оправдываясь. Я знал это выражение глаз, когда он что-то натворил, но ты должен поверить, что это произошло само, просто так. – Но с Гени не случилось ничего плохого, – добавил он. – Ничего такого уж страшного.
Что-нибудь более страшное, чем отнять у человека ногу, я не мог вообразить, так я и сказал Поли, ясно и отчётливо. Ему это было неприятно, не из-за моего упрёка, а из страха, что его люди могут заметить, как кто-то посмел не вытянуться перед ним в струнку.
– Я не смог этому воспрепятствовать, с ногой, – сказал он. – Иногда с тобой на дело идут такие горячие головы, что их не удержать.
Можно было подумать, он никогда в жизни не имел дела с горячими головами, притом что он сам – худшая из них.
– Значит, это всё произошло при тебе?
– К счастью, – сказал Поли и посмотрел на меня так, будто ожидал похвалы за это. – Я сделал для него всё, что мог, но приказы приходится выполнять.
– И кто отдаёт тебе эти приказы? Дядя Алисий? Ведь здесь же нет настоящего колонелло, для которого ты играешь в солдатики.
– В солдатики? – Это слово он почти выкрикнул и чуть не набросился на меня, но тут же взял себя в руки, потому что все повернули головы в нашу сторону. – Я тебе это позже объясню, – сказал он, – сейчас не самый удобный момент.
Мне было всё равно, удобный ли для этого момент, я хотел знать, что с Гени.
– Идём, – сказал Поли.
На краю прогалины, в прилегающем лесу, был построен из брёвен и веток сарай сродни давней времянке Полубородого, только просторнее. Поли завёл меня внутрь, хлопнул по спине, так что было не понять, то ли это дружеское ободрение, то ли толчок в спину, и оставил одного. В сарай попадало мало света, да к тому же в воздухе висел дым от костра. Глаза не сразу привыкли к полутьме, и только потом я увидел Гени, он сидел на земле, вытянув здоровую ногу. Даже соломенного тюфяка ему не подложили. У меня брызнули слёзы облегчения, я бросился к нему, присел на корточки и хотел обнять. Но Гени отстранил меня, не потому, что был мне не рад, а потому, что я больно придавил ему руку.
– Полубородый её уже вправил, – сказал он, – но боль проходит не так скоро.
– Полубородый тоже здесь? – удивился я, и Гени кивнул, но так, что было заметно: он не рад этому. – Я неправильно оценил этого человека, – сказал он. – Я вообще всё сделал неправильно. Лучше бы правитель послал сюда Придурка Верни вместо меня, от того больше проку было бы.
Я ещё никогда не видел Гени таким сокрушённым. Мне впервые показалось, что он стал старым, не просто старше меня, а по-настоящему старым.
– Я нашёл твою ногу, – сказал я, и он ответил:
– Отдай её ребятишкам на игры. Я её не заслуживаю.
Мне стало страшно, что он впал в такие чёрные мысли, такое было совсем не в его характере. Поначалу он ничего не хотел рассказывать, мол, это теперь не имеет никакого значения, но потом всё-таки сделал это. На него напали, когда он шёл из дома вниз, в деревню, он даже не заметил приближения этих людей, старательно следя за каждым своим шагом по крутой дорожке.
– Там много кустов вдоль дорожки, за ними легко спрятаться, – сказал Гени. – И в падении я вывихнул плечо. Шестеро человек и Поли. Но он подошёл позднее, когда они принялись меня бить. Он, видимо, надеялся отсидеться в кустах, чтобы я не узнал, что он замешан в этой подлости. Но всё же, значит, не мог допустить, чтобы меня убили.
– Ты думаешь, они бы сделали это?
– Такой задачи им не ставили, но это сэкономило бы им работу, – сказал Гени. – А так им пришлось вести меня сюда, а это значило – тащить на себе, ведь я не мог идти достаточно быстро. Ногу они отцепили как лишний груз. И бросили её в кусты, а это для меня почти хуже того несчастного случая на лесоповале. Но и без ноги им всё ещё было тяжело, человек ведь громоздкая ноша. Только поначалу, когда у них ещё доставало сил, они втроём подняли меня, как охотничий трофей, и даже побежали бегом.
Должно быть, это и видел Рогенмозер, за кустами ему не видно было других людей, только Гени, и он спьяну заключил, что Гени летит по воздуху.
– Но почему? – спросил я. – Для чего им надо было это сделать с тобой?
– Потому что я отрёкся. – Его голос стал таким печальным, каким бывает у людей, потерявших последнюю надежду. – Потому что мы все сдались в нашей смехотворной попытке кончить дело миром. Всё, что со мной случилось, я заслужил и могу во всём винить только самого себя. Единственное, чего мне жаль, что они теперь и тебя втянули в это дело. Где они на тебя напали?
Тут мне пришлось многое ему объяснять: что я пришёл без принуждения, что всюду его искал и как Большой Бальц в конце концов выдал место. И Гени постепенно разговорился, в конце мы даже перебивали друг друга взахлёб. Мы рассказывали наши истории не так, как меня учила Чёртова Аннели: всё аккуратно, по порядку, начинать надо с начала; но знать бы, где та отправная точка, которая привела ко всему остальному. Гени не знал объяснения всему этому. Строго хранимая тайна просочилась наружу, а ведь это, вроде, было невозможно; Гени сказал, что за каждого по отдельности, кто о ней знал, он мог бы поручиться. Но ведь недаром говорят, что тайна, которую знают больше двух человек, уже не тайна, и если он верил, что можно было сделать это лучше, то лишь по собственной глупости. Самой большой тайной, которую никто не должен был знать, была точная дата проезда герцога через Швиц, её Гени не выдал даже мне, а всё остальное он всё же рассказал. Держать её в тайне, сказал он, было почти самой важной частью плана, у тех людей, которым вся затея не подходила, не должно было оставаться времени, чтобы собраться вместе и положить на пути герцога камни преткновения. Вот это с камнями, он сказал, в прямом смысле слова; ты же, мол, видел только что снаружи, какие тут идут приготовления. Но я не видел ничего, кроме людей, которые ждали еду, и Гени пришлось мне это сперва объяснить.
