Аркадий Макаров - Не взывай к справедливости Господа
«Суждены им благие порывы, а свершить, ничего не дано».
Когда-то ему мечталось и пелось, и душа взывала к божественной сущности бытия. И тогда складывались строчки в ритмический рисунок, и получались стихи, пусть и наивные, но честные:
«В летний полдень, до самых пределов,Где встречается небо с землёй,Тень от облака мчалась, летелаИ накрыла меня с головой.Тихий ропот прошёлся по ниве.Загудели вдали провода.На излуке, на самом извиве,Стала тёмною-тёмной вода.Зашумели деревья угрюмо.Птица вскрикнула резко и зло.Невесёлая, горькая думаОмрачила природы чело.Только тень пролетела и скрылась,Птицу. спрятав, притихла листва,И вода не реке заискрилась,И у ног распрямилась трава.Луч на землю упал с небосвода,Распахнулась небесная высьИ опять улыбнулась природа,Отогнав невесёлую мысль».
Когда-то он мечтал стать настоящим поэтом, поступить в Литературный институт, ходить по кривым московским улицам, брататься с такими же, как и он, молодыми стихотворцами, задирая голову, читать свои и чужие стихи, но судьба распорядилась иначе, и написалось вот это:
«Заживёт не скоро рана.Рот ладонями зажат.Две звезды в оконной рамеНеприкаянно дрожат.Ничего не видно, только– Небо низкое у лба.Будет узел там, где тонко…Продержись ещё судьба!Две звезды стоят мигучих, —Две слезы моих горючих.Две текучих…»
Но, как говориться, что Бог не делает, – всё к лучшему.
Спалился бы Кирюша Назаров на московских улочках, сгорая от внутреннего неутолимого жара, который называется творчеством, – «Это он! Это дух с небосклона!..». Серой и пеплом дышит он, и божественным благоуханием небесных цветов. Всё – в одном сосуде. Попробуй, разберись в этом источнике добра и зла, в жгучей крови Медузы Горгоны…
А в монтажном тресте – честь по чести! Под мышкой папка, в папке проектная документация, на площадке рабочие в своих ежовых рукавицах. Совсем, как у него в стихотворении об электросварщике. Вырос вот, возмужал, вошёл в силу, а всё от стихоблудства никак не отойдёт:
«Над парапетами стальнымиИ днём и ночью ходит гром,И хлещут искры проливныеПод ослепительным огнём.На высоте, где всё бывает,Где ветер злобствует, свиреп.Электросварщик добываетСвой трудовой, нелёгкий хлеб.Он рядовой в монтажном тресте,Ещё не чем не знаменит…Как альпинист на Эвересте,На самой маковке сидит.Брезентом крытая одёжа.Земля далёкая под ним,Но на ремне его надёжноСтальной защёлкнут карабин.И он, не пёрышко жар-птицы,Не золочёную дуду,—В ежовых держит рукавицахСвою счастливую звезду.Сидит у края, у обреза,В большие валенки обут…Отдай салют ему, железо,За каждодневный честный труд!»
Вот такие обычные строчки про обычное мужское дело…
Писалось и такое о свободном времени монтажного начальства, так сказать «оттяжка» после работы. Стихи называются «Черти»:
«Нагрянув к ночи на моторе,Меняя пиво на вино,В моей монтажной спецконтореИграют черти в домино.Здоровье есть, судьба в зените!Они, поддавшись куражу,Ночные улицы копытя,Не раз ходили по ножу.В дверной косяк, вогнав задвижкуИ сдунув ведьму с помела.Стаканы выставят на крышкуДавно не мытого стола.Огнём нездешним вспыхнут очи…Под улюлюканье и войОни рога свои замочатИ тут же примут по второй.И, повторяя всё сначала,Смахнув под ноги винегрет,Они усядутся, качаяПрава о том, что права нет.Им ничего в сей миг не надо:Не ждут от жизни новостей,Задышат серою и смрадом,Рассыпав кости из горстей.И лишь один, чей взгляд рассеянВ закатных отблесках огня,Сидит, в стороночке косея,Совсем похожий на меня».
Если бы Назарову ещё немножечко поднапрячься, поработать над словом, потолкаться среди пишущего народа, из него, наверное, получился бы не строкогон, а настоящий рабочий поэт. Но теперь в нынешних условиях не только рабочие стихи, а и все другие никому не нужны. Правительство быстро вдолбило молодёжи вкус к «Херши». Вливайся!
Решает Кирилл задачу с одним неизвестным, – куда причалить? Стать мелким предпринимателем или… Но об этом «или» он размышлять совсем не стал и повернул домой.
Высплюсь, а там видно будет. Утро вечера мудренее. Так и решил.
Глава четвёртая
1
«Отдохну, давай!» – сказал сам себе Кирилл Семёнович Назаров утром, проснувшись в своей постели.
И вот уже он на утренней прохладной городской улице.
Вот уже лёгким шагом повернул от центрального рынка в сторону вокзала на поезд южного направления, на тот самый, на который он не попал около двух лет назад, на поезд до самого Чёрного моря.
Ах, море в Гаграх!
…Да вот Федула со своей страшной поклажей.
Если бы не он и эти конские головы с запёкшимися черной кровью спутанными гривами жёстких, по-женски густых волос, напомнившие о годах не совсем праведной молодости, Назаров был бы вполне счастлив. Вчерашние заботы отлетели в сторону, как назойливые мухи, от лёгкого взмаха руки. Живи и радуйся, что жив! Забудь прошлое, приснившееся тебе в дурном сне.
…Поезд «Тамбов-Новороссийск» уже стоял на перроне, подбирая в большинстве своём легкомысленно одетых пассажиров-отпускников рвущихся на черноморские пляжи.
Бросив дорожную сумку на верхнюю полку, Кирилл уселся к окну, рассеяно поглядывая на провожающих. Его проводить к поезду никто не пришёл, но это нисколько не огорчало дорожного настроения. «Где-нибудь причалю, – думал он, – деньги есть, а ночлег в курортной зоне найти всегда можно».
Как все самодостаточные люди, Кирилл Семёнович Назаров всегда чувствовал себя уверено. Женщин на его молодость и зрелые годы всегда хватало, а привязанности он обычно сторонился. Может, это был эгоизм, а может, высокая требовательность к подруге жизни останавливали его перед решающим шагом.
Поезд тронулся, а Кирилл так и сидел, не отворачивая головы от окна, рассматривая, убегающие дали. «Федула… Федула…» – проборматывал он странное имя, а, может быть, это было и не имя вовсе, а только кличка человека из далёкого прошлого, не забытая им до сих пор.
Сегодняшняя одинокая бессистемная жизнь бывшего прораба монтажного управления и поэта в душе, а теперь вот человека без определённых занятий, едущего искать вчерашний день, конечно же, ягодки тех самых цветочков, которые стелило ему под ноги то непростое время, где прошумела его молодость.
Случайность и закономерность – две сестры, две пряхи, вытягивающие из чёрного колодца небытия ту самую нить, на которую потом одинаково нанизываются, как разноцветные стеклянные, пустые бусинки расторопных дней, так и жемчуга ослепительных мгновений отсвечивающих чистотой и нежностью.
В купе кроме него сидела одинокая женщина, заботливо разворачивая бесчисленные пакеты, в поисках чего-то ей одной ведомого. Ни она к нему, ни он к ней не проявили никакого интереса. Каждый был при своём занятии.
Время в дороге летит согласно настроению пассажира.
Кирилл никуда не спешил, поэтому он не сразу заметил, что поезд остановился перед серым зданием вокзала с надписью по фасаду – «Воронеж».
Была вторая половина дня, поезд стоял долго, и Кирилл решил в привокзальном буфете перекусить и выпить холодного пивка. Уж очень было душно в вагоне.
В надежде взять несколько бутылок с собой, он прихватил и сумку.
Воронеж ему хоть шапочно, но был знаком, город, как город, конечно не Тамбов, но и не Москва, – хороший большой город чернозёмного края.
Пиво, как и табак, располагает к созерцательной задумчивости.
Кирилл оторвал от губ скользкое холодное стекло бутылки, увидев в привокзальной толкучке одну пожилую женщину уж очень похожую на его ту, случайную знакомую, старую учительницу Павлину Сергеевну.
Но это была не она.
И вдруг ему страстно захотелось поехать туда, в придонское село, где жила та одинокая женщина.
Поехать. Хотя бы на время порвать привычные связи и раствориться в сияющих синевой русских равнинных просторах, на берегу такого спокойного и невозмутимого Дона, описанного с пронзительной любовью не одним русским классиком.
Да, действительно, Дон прекрасен, особенно ночью, особенно при полной луне.
Он того стоит, чтобы хоть однажды в жизни побывать такой ночью на его берегах, а если повезёт поставить сети или верши в его неведомые глубины.
Тогда и говорить не о чём! Тогда вы не зря жили на этом свете!..
Лёжа в ожидании хорошего улова под раскидистой вербой, на уже порядком остывшей земле, ты будешь слушать ночь, провожая глазами поднявшийся стоймя со дна реки лунный свет, уходящий прямо в небо.
И… тишина оживает.
Чу! Слышится звук лёгкого поцелуя, – это батюшка Дон в полусне целует благодатную матушку Землю.
