Валентин Костылев - Иван Грозный. Книга 2. Море
– Вы герой!.. – похлопал Курбского по плечу Радзивилл.
Курбский втайне счел себя оскорбленным этим снисходительным похлопыванием по плечу, но притворился сильно охмелевшим и громко рассмеялся:
– Полно, какой же я герой... Я московский мытарь, жертва тирана. Мне горько, что я родился русским!
– На вас, князь, его величество и наш народ возлагают большие надежды... Вы должны написать историю тирана. Европа обязана знать о Московии больше, чем знает она из писаний иностранцев. Вы – обличитель, справедливый мститель. Ваше имя будет увековечено в истории. Потомству вы оставите ценный памятник о себе.
Курбский слушал Радзивилла, опустив в раздумье голову. Он бы с большим удовольствием сейчас сидел у себя дома, в ярославской вотчине, в кругу семьи, молился бы Богу в домовой церкви, ездил бы на соколиную охоту. И теперь ему захотелось уединиться и помолиться о своей семье, о скором возвращении на родину, которая должна процветать без царя Ивана... с Боярской думой, с «царем Владимиром Андреевичем»...
Немецкие князья перевели беседу на взаимоотношения, установившиеся между царем и королевою Елизаветою.
– Королева пишет одно, а делает другое, как видно из вашего доклада, князь, – обратился к Курбскому один из них.
– Николай Янович должен подтвердить истину моего донесения, – пожал плечами Курбский. – Она не хозяйка своего слова.
Радзивилл рассказал немецким князьям, как несколько лет тому назад ему удалось задержать в Польше возвращавшегося из Москвы сухим путем в Англию члена «Московской компании» Фому Алькок. Он был закован в кандалы и два месяца просидел в тюрьме. Сознался он, что ввозил в Россию оружие.
– Он нас хотел обмануть! – рассмеялся Радзивилл. – Говорил, будто англичане ввозят в Россию только старое, никуда не годное оружие. Мы были бы не прочь получить из Англии это «никуда не годное оружие»! Господь затуманил глаза королеве... Кого она вооружает?
– Врагов всего просвещенного человечества, разбойников, нехристей, – с язвительной усмешкой поддакнул Курбский. – От такого лютого зверя, как царь Иван, там, где он побывает, остаются только мертвецы и пепел. Я хорошо знаю его, мы когда-то были друзьями, в те времена он слушал своих добрых советчиков... он был другим.
– Наш император, его величество Фердинанд, уже запретил немцам плавать в Россию и возить в Москву оружие и боевые припасы! – с видом крайнего самодовольства проговорил один из немецких князей. – И от королевы император потребовал, чтобы ее подданные подчинились его приказу. Нидерландской правительнице Маргарите он послал такое же письмо...
– Верить королеве Елизавете нельзя. Она заверяла всех, что сочувствует лифляндцам и не радуется успехам «ужасных московитов» над Тевтонским орденом, а в Гамбурге в это же время были задержаны английские корабли с оружием для московитов... – возмущенно произнес другой немецкий князь. – Королева двулична. Она обманывает и царя и нас.
– Наш король устал писать ей о том. Кому, как не нам, опасаться лютости Московита? Но королева не желает считаться с истиной... Она хитрая, лукавая баба, – проворчал угрюмый Ходкевич.
– И развратная... – усмехнулся один из немцев.
Он рассказал несколько непристойных анекдотов про королеву и ее фаворитов.
Все от души посмеялись.
Курбский сообщил все, что знал, о готовящемся нападении царя на Литву. Будто бы сам царь развивал перед ним свои воинственные планы. Он хочет сам и войско повести, но... это будет его последним походом.
– Почему последним походом? – удивленно спросили немцы.
– Мною учинен боярский заговор против него. Его выдадут королю.
Радзивилл обратился к померанским князьям:
– Слыхали?
– Любопытно!.. – оживились те. – Не лишне довести о том и до сведения нашего императора... Но возможно ли это?
– Возможно.
Курбский продолжал:
– Царь нанял морского разбойника... Керстена Роде... датчанина... Он любит таких людей...
– Ведь он и сам разбойник, – засмеялся Ходкевич. – Как же ему не любить разбойников?
Курбский, оглядевшись с опаской кругом, тихим голосом продолжал:
– Князь Василий Сухотин прислал мне письмо с бродягою-чернецом – семнадцать кораблей будто бы теперь снарядил царь под началом сего разбойника... Поплывут в Голландию.
Радзивилл оживился.
– Когда выходят в море?
– На днях.
– Надобно поторопиться известить магистра Данцига.
– Королю я уже писал.
– Императору также следует сообщить. И шведам тоже.
Немецкие князья засуетились. Один даже вскочил, воскликнув: «Как же это может быть? Почему ваши друзья не убили того датчанина? О, если бы там были мои немцы!»
Курбскому противно стало смотреть на этих рыжих, вертлявых немецких князьков, еще противнее было выслушивать их восклицания: «Глупый русский народ!», «Варварская страна!», «Давно бы пора покончить с ней!»
Но выслушивать приходилось терпеливо, с угодливой улыбкой на губах, чтобы не выдавать себя, чтобы казаться преданным союзником врагов России.
Радзивилл прямо сказал, хлопнув ладонью по столу:
– Утопить те корабли надо. Немало на море у нас удалых молодчиков. Подстережем царского наймита!
Курбский знал, что ему говорить.
Князю хорошо было ведомо, что Сигизмунд поклялся стать полным хозяином Балтийского моря. Россия и Швеция мешают этому, но опаснее всех, конечно, царь Иван. Участие его, Курбского, в борьбе с царем щедро оплатила польская шляхта. В этом разговоре довольно помянуть князей Семена Ростовского и Михаила Репнина, а остальных пока поберечь. Огонь, им зажженный, разгорается. Крымский хан уже завел сношения с Литвой. Скоро, скоро царь изведает всю силу мести князей природных, ярославских. Он, Курбский, положит на весы самую судьбу Русского государства, лишь бы сбросить с престола царя Ивана.
– Вы слишком задумались! – улыбнулся Радзивилл. – Вы не слыхали, что сказали сейчас наши немецкие друзья?
– Да. Не слыхал! – пожал смущенно плечами Курбский.
– Император назначает особого адмирала на Балтийское море для наблюдения за торговыми интересами Германской империи... Два меча повиснут над московскими мореплавателями: наш и германский.
Радзивилл умолчал о том, что Керстен Роде однажды уже отразил Сигизмундов меч, утопив пять каперских кораблей и взяв несколько судов в полон.
– Надеюсь, вы одобряете действия императора, князь? – произнес Радзивилл, не глядя на Курбского и усердно выколачивая трубку о бронзовую пепельницу.
– Верьте, вельможный пан, мне приятно слышать об этом. Давно пора. Да и на Севере не лишне помешать московской торговле...
– Вы идете дальше планов императора. Браво! Это хорошо! – засмеялся Ходкевич, все время исподлобья, молча следивший за выражением лица Курбского.
...Вернувшись в свое жилище, Курбский нашел у себя на столе письмо, привезенное из Москвы польскими гонцами.
Оно было от царя Ивана Васильевича.
Курбский схватился за сердце, побледнел, развернул около свечи дрожащими руками письмо и стал читать.
Царь писал:
«...Ты, тела ради, душу погубил и, непрочной славы ради, приобрел славу незавидную, ты возмутился не против человека, а против Бога. Пойми, несчастный, с какой высоты и в какую пропасть ты сошел душою и телом. На тебе сбылось сказанное: „И еже имея мнится, взято будет от него“. Твое благочестие таково, что довело тебя до погибели не ради Бога, а ради самолюбия. Все, имеющие разум, могут понять твое преступление, что ты убежал, желая бренной славы и богатства, а не спасаясь от смерти. Если ты, как сам говоришь, праведен и благочестив, то почему же ты побоялся смерти неповинной, которая не есть смерть, а желанное благо? Ведь в конце концов все же придется умереть! Если ты убоялся ложного смертного приговора по лживым заявлениям друзей твоих, слуг сатаны, то это служит доказательством ваших изменнических намерений, проявляемых с давних пор и доныне. Зачем и апостола Павла ты презрел? Он говорит: „Всякая душа владыкам предвластвующим да повинуется, никая же бо владычества, еже не от Бога учинена есть, тем же противляйся власти Божию повелению противится“. Смотри и пойми: сопротивляющийся власти – Богу противится, а противящийся Богу именуется отступником, что составляет величайший грех. И это сказано о всякой власти, даже о такой, которая устанавливается кровопролитием и бранью; мы же не насильно добились власти, а следовательно, сопротивляться нашей власти еще более значит сопротивляться Богу. И в другом месте говорит апостол Павел, слова которого ты презрел: „Раби! Послушайте Господей своих, не пред очима точию работающе, яко человекоугодници, но яко Богу, и не токмо благим, но и строптивым, не токмо за гнев, но и за совесть“. Если, творя добро, пострадать, то, значит, такова уже воля Господня!
Как ты не устыдился раба своего Васьки Шибанова? Он умел соблюсти свой долг и пред царем, и пред всем народом; в предсмертный час, верный своему крестному целованию, он не отрекся от тебя, хвалил тебя в готовности принять смерть за тебя. Но ты не пожелал поступить с подобною верностью долгу: по причине одного гневного слова моего ты погубил душу не только свою, но и душу всех твоих предков; ведь Божьим соизволением деду нашему, великому государю, они были отданы в подданство; и они до смерти ему служили и вам, детям своим, приказали служить детям и внукам деда нашего. И все это ты забыл, как собака, преступил крестное целование, присоединился к врагу христианства и к тому же, не обращая внимания на свое преступление, подобные скудоумные слова говоришь, будто мечешь в небо камни, не стыдишься своего раба, верного долгу, и отказываешься сделать относительно своего повелителя то, что сделал он...
