Валентин Костылев - Иван Грозный. Книга 2. Море
– Спойте теперь, как «Антон козу веде...».
В толпе певчих началось оживление, на лицах и у старых и у малых появились веселые улыбки.
Бедовыми голосами начали пение малыши, затем последовала дружная волна могучих басов. Протяжно пропетые слова вдруг сменились скороговоркой, жалобный мотив – веселым, удалым припевом...
И царь и царица громко смеялись, слушая эту шутейную песню. Боярыни сдержанно улыбались, ибо в присутствии государя смеяться им не положено.
День клонился к вечеру. Пахло липовым цветом, было тепло и тихо, безветренно. Только иногда с озера доносились голоса лебединой стаи.
Иван Васильевич поблагодарил певчих, принял их поясной поклон и спустился с царицею в сад в сопровождении толпы боярынь.
На обширном месте, огороженном высокою бревенчатою стеною с железными зубцами по верху, шло приготовление к назначенной на сегодня царской потехе. По дороге к смотренной вышке, плечом к плечу, до самых ворот дворцовой усадьбы, вытянулись шеренги стрелецкой стражи в красных охабнях, с секирами на плечах.
Малюта Скуратов и Василий Грязной озабоченно обскакали на конях место, на котором должна совершаться предстоящая потеха, отгоняя плетьми от стены толпы любопытных слобожан.
Невдалеке от царевой вышки – места для вельмож, духовенства и чужеземцев, желавших полюбопытствовать на царскую забаву.
Конные трубачи огласили воздух протяжным, грозным гудом, возвещавшим выход царской семьи из дворца.
Вскоре толпившийся в лугах народ увидел выехавшего верхом из дворцовых ворот государя Ивана Васильевича. На нем был зеленчатый, парчовый с бархатными узорами кафтан. За царем в повозке следовали царица и царевичи Иван и Федор под охраной опричной стражи.
Затем потянулись ближние, опричные и земские, бояре, которым было объявлено, что сегодня царю угодно наказать лиходеев-бродяг и чернецов заволжского толка, коих уличили в пожоге Печатной палаты в Москве.
Когда государь, его семейство и вельможи заняли места, Малюта Скуратов приказал литаврщикам бить в литавры, а трубачам и гудошникам гудеть в трубы и рожки что есть мочи.
К этому невообразимому шуму присоединились еще медвежий вой и лай собачьей стаи.
С потешного поля быстро разбежались заканчивавшие свою работу метельщики. Едва успел скрыться в воротах последний из них, как из клетки, стоявшей под навесом, переваливаясь на четвереньках, выбежал громадный медведь. Он остановился, обнюхивая воздух. Но вдруг на него наскочила стая озверелых псов. Началась горячая схватка между собаками и пришедшим в ярость, поднявшимся на задние лапы зверем.
Царь Иван спокойно, с добродушной улыбкою наблюдал за этой схваткой.
Царица Мария неподвижно, затаив дыхание, следила за тем, как собаки рвали клочья шерсти у медведя.
– Их много, а он один... Какой сильный! – тихо шепнул на ухо царице Иван Васильевич и, подозвав к себе Григория Грязного, сказал ему:
– Помогите псам...
Через несколько мгновений во двор вбежали татарские стрелки и стали осыпать медведя стрелами. Обливаясь кровью, медведь рухнул на землю. Собаки принялись терзать обессилевшего зверя, пока псари не загнали их бичами на псарню.
Царь и царица весело рассмеялись, видя трусливое бегство псов.
– Так им и надо! Не возомнили бы о себе, будто они медведя свалили... – тихо сказал царице Иван Васильевич. – Собачье хвастовство, и то трудно снести без гнева... А теперь, государыня, хамово отродье губить будем. Не мешали бы царю лиходеи. Того для и наказываю их.
Медвежью тушу убрали сбежавшиеся сюда лапотники. Прицепили испуганно к двум коням и побежали долой с поля. Кони, фыркая, галопом понеслись к воротам.
Когда опустело, выведено было восемь бродяг, одетых в изодранные монашеские рясы. У каждого из них в правой руке было копье. Они были разных возрастов. Среди них находился и старец Зосима. Он, обратившись искаженным от злобы лицом к царскому шатру, что-то стал выкрикивать и грозить кулаком. Остальные, в растерянности, ежились, крестились, переглядывались недоуменно, не понимая ничего. Вид их был жалкий, убогий.
Прошло несколько минут необычайной тишины, и вдруг потешное поле огласилось страшным ревом и диким раскатистым рычаньем. Кучке бродяг пришлось сражаться с четырьмя медведями.
В паническом ужасе заметались растерзанные, потерявшие человеческий облик бродяги.
Царь внимательно следил за происходящим на поле, одергивая иногда беспокойно вскакивавшего со своего места царевича Ивана.
– Григорий! – обернувшись к Малюте, сказал царь Иван. – Вели записать имена оных злосчастных в синодики, чтоб в монастырях молились о спасении их душ, о прощении им согрешений против меня и царства... Медведей, испивших христианскую кровь, прикажи казнить. Пускай татарские стрелки покажут нам свою приметливость...
Малюта снова спустился с вышки и приказал царевичу Кайбуле от имени царя пустить на медведей татарских наездников.
Вскоре на потешный двор с гиканьем и свистом прискакали три десятка татарских всадников. Сидя на своих косматых низкорослых конях, они пустили сотни стрел на копошившихся около своих жертв зверей.
Ловко перескакивая через трупы бродяг, они добивали медведей саблями.
– Шкурами зверя одари моих верных бусурман... Никому не дай, токмо им. Заслужили...
Возвратившись во дворец, царь и царица помолились об упокоении душ наказанных им, царем, бродяг.
– Печатный двор святого Апостола печатал и многие молитвы, а несчастные лиходеи сожгли его... Они сожгли слово Божие, и кому же было, как не мне, покарать их?.. Они нанесли обиду не токмо царю, но и Всевышнему... Грех их неизмеримо велик. Не простит их Господь и там... – Царь скорбно, со вздохом, указал рукою на небо. – В Книге Царств сказано о нечестивых, не почитавших Господа людей в Самарии: то послал Господь Бог львов на них, и те львы умерщвляли их... Так будет и у нас!
XIIКурбский, разгоряченный вином, развалившись в кресле, говорил польским вельможам Радзивиллу и Ходкевичу да двум приезжим немецким князьям из Померании:
– Коли царь продвинется на запад и овладеет Вильной, гибель станет и немецким землям... Он приблизится к границе немецкой земли. Не полагаете ли из того, мои вельможные друзья, что немцам и полякам надо бороться вместе?
Радзивилл Николай Янович, воевода виленский, слушал князя в глубоком раздумье. Гетман, пан Трокский Юрий Александрович Ходкевич, с досадой кусал себе губы. Проклятый вопрос: «Москва или немцы? С кем дружить?»
И Радзивилл, и Ходкевич много чернил извели на переписку с московским царем, много посольских бесед учинили с Иваном Васильевичем. При жизни митрополита Макария просили его, чтобы он помог прекратить взаимную вражду Москвы и Литвы, дабы жить им меж собою дружно, по-христиански, но ничего паны отрадного от Москвы тогда не добились. Ладит великий князь, что-де «не нами разливается христианская кровь».
Радзивилл теперь старался больше молчать, прислушиваясь к речам Курбского. Это тот самый Радзивилл, который совершал свой поход в Ливонию, чтобы вытеснить из нее войска царя Ивана. Это он заключил договор с сословиями Ливонии в Риге на занятие ливонских крепостей польскими войсками. Правда, он, хотя и верный слуга Сигизмунда, не был, однако, уверен в прочности овладения захваченных им без боя крепостями ливонских рыцарей. Пока Москва не покорена или хотя бы не обессилена, Польша не может считать себя хозяйкой, собственницей Прибалтийских провинций.
Иногда вельможи многозначительно переглядывались. Кому, как не им, знать, что трудно опровергнуть доводы царя – король Сигизмунд Август действительно спит и видит, чтобы вместе с немцами двинуться на восток, в глубь России. Но можно ли с Курбским говорить об этом; изменив своему монарху, он легко может изменить и королю, совершить злое дело против Литвы и тем искупить свою вину перед царем. Радзивилл и Ходкевич – искушенные в политической игре польские магнаты. Недаром они устроили и сегодняшнюю встречу с Курбским при немцах. Они явно гордились своим «приобретением». Оно – большая победа польского правительства.
Курбский (в который уж раз!) хотел уверить ясновельможных панов, что русские князья и знатное дворянство при дружном натиске Литвы и Крыма на Россию отколются от царя и примкнут к польско-литовскому правительству. Он говорил о тяжелом положении русских князей. Царь «запер их в московской норе», связал их денежными поручительствами: за побег какого-либо князя поручители его должны платить царю сотни тысяч и миллионы. Царь отнимает у князей вотчины великие и делит их между опричниками, людьми недостойными, низкого звания.
– Но что же молчит народ? – спросил с небрежной усмешкой Радзивилл.
– Люди хотят жить... Умирают за правду, за свою честь, за прямое слово только герои. А героев на Руси мало осталось... Народ молчит, боясь кнута и плахи... Я описал царю все, что думал... Осудил его...
