Валерий Кормилицын - Держава (том второй)
— Разновидность весёлого ханшина? Жить будет! — высказал своё, научно обоснованное мнение.
Аким, согласно армейскому юмору, хотел вопросить: «С кем?» — но потерял сознание.
Пришёл в себя на больничной койке в палате, и первой, кого увидел, была Ольга, сидевшая рядом на табурете и вытирающая платком его лоб.
— Слава Богу, — перекрестилась она. — Доктор сказал…
— Что буду с кем–то жить… Помню, — попытался засмеяться Аким, но в груди будто торчал японский штык, и он лишь слегка улыбнулся.
— Я отчего–то знала, раз ты направился на войну, то полезешь в самое пекло. Где можешь быть ранен. Вот и решила стать сестрой милосердия, дабы оказать его, если понадобится… К сожалению, а может, даже и радости, прости меня дева Мария, понадобилось, — не удержавшись, вновь поцеловала его в щёку. — Пользуюсь служебным положением, пока ты сопротивляться не можешь…
— У меня и в мыслях нет — сопротивляться, — указал глазами на вошедшего доктора.
— Ольга Николаевна, — кашлянув, строго произнёс он, — в операционной раненый ждёт.
«Не знал, что она «Николаевна», — мысленно почесал лоб Аким.
Десяток перевязанных офицеров в палате с завистью глядели на Рубанова.
— Родственница, надеюсь? — обратился к нему закрученный в бинты сосед.
— К вашему разочарованию — знакомая, — варварски разрушил все надежды инвалида.
Через день в палату наведались Игнатьев с Дубасовым.
— Руба–а–анов! Как тебе повезло-о, — чуть не хором воскликнули они.
— Не имею понятия — в чём? — улыбнулся Аким, с удовольствием глядя на товарищей.
— Не притворяйся. С Ольгой встретился… Она уже нас отругала и ящик ханшина отняла, — гоготнул Игнатьев.
— Ну почему, почему у меня нет хотя бы пустячной царапины, — взвыл Дубасов. — Даже маньчжурская пчела не укусила, — с завистью оглядел рубановского соседа. — Во как в бинты завернула, касаясь нежными своими руками.
Глаза у раненого стали мечтательными.
— К сожалению, господа, находился без сознания и ничего не чувствовал, — проскрипел он.
— Были на могиле у Зерендорфа, — стараясь сделать это незаметно, смахнул слезу Дубасов. — Но я всё равно не верю… Кажется — откроется дверь, и войдёт этот фельдфебель.., — закашлял, чтоб скрыть слёзы и горе.
Аким хотел что–то сказать, но спазм перехватил горло. С трудом справившись с собой, произнёс:
— Нет! Уже не войдёт…
— И Федьку Кужелева шрапнелью убило, — жалостливо воскликнул приятель, откуда–то из тайным мест мундира выуживая бутылку ханшина. — Надеюсь, твоему организму капелька спиртного не повредит?
— Полагаю, только укрепит, — пришёл к верному, с медицинской точки зрения диагнозу, Аким.
— А мне мензурочку можно? — донеслось с соседней кровати.
— Мензурочка ещё никому не вредила, — поддержал разумное желание раненого Игнатьев. — Но вот как бы так исхитриться, чтоб в вас её влить.
— С Ольгой уже целовался? — выпив, ревниво поинтересовался Дубасов.
Игнатьев замерев, внимательно прислушиваясь к ответу.
— Не с Ольгой, а с Ольгой Николаевной, — поправил друга Аким.
— Да, да, — заверещал исхитрившийся выпить сосед, отчего–то развеселив компанию.
— А мой денщик Петька Ефимов в соседнем госпитале твоих павловцев нашёл. Фотографические карточки им понёс. Те, где со шпионским кули снимались.
— Живы георгиевские кавалеры, — облегчённо вздохнул Аким. — Досталось нам напоследок…
— Вяльцеву видел? Под её патронажем госпиталь… Помнишь, мы в Петербурге слушали:
Захочу — полюблю!Захочу — разлюблю!Я над сердцем вольна,Жизнь на радость дана…
громоподобно исполнил куплет Дубасов, после чего с позором был изгнан вошедшим в палату доктором.
Через два дня госпиталь перевели в Харбин, где Акима навестил брат.
— Жив, жив братишка, — радовался Глеб. — А я Натали здесь встретил, — тараторил он. — В госпитале «Красного креста» работает. Возьми деньги, что недавно вернул, — полез в карман.
— Деньги не нужны, — удивил брата Аким. — А будешь в Мукдене, зайди в сводный военный госпиталь, там найди георгиевских кавалеров: Леонтия Сидорова…
— Очень редкая фамилия, — вставил брат.
— … И Никиту Козлова… Половину отдай доктору, чтоб как следует лечил орлов, а половину — им. Для подкрепления и упрочения здоровья. А свои деньги я опять куда–то задевал, — задумчиво пожал плечами Рубанов. — И даже не знаю, где мои вещи… В обозе полка, видимо, болтаются.
Но следом за братом проведать раненого прибыл сам полковник Яблочкин.
— Здорово Рубанов! — жизнерадостно рявкнул он. — Прекрасно выглядишь, — протянул красную коробочку. — Государь пожаловал тебя и Зерендорфа, — вздохнул полковник, поиграв желваками и усаживаясь на табурет, — Владимиром 4‑й степени. А Гришку жалко.., — тихо докончил он. — Мой денщик его и твои вещи доктору отдал. Потом на госпитальном складе чемодан найдёшь, — попрощался полковник, пожав Акиму руку. — Может, встретимся ещё, — уходя, обернулся Владимир Александрович.
«А Натали прийти не решилась», — засыпая, подумал Аким.
Через несколько дней поезд «Красного креста» повёз его в Петербург.
Война для одного из Рубановых, закончилась…
____________________________________________
Пока шла битва на реке Шахе, в Европейской России шла битва с самодержавием.
С 30 сентября по 9 октября в Париже открылся съезд оппозиционных и революционных партий, деятельность которого зорко отслеживалась заведующим заграничной агентурой со штаб–квартирой в Париже Ратаевым.
Леонид Александрович очень удивлялся, что общего могли найти представлявшие Союз освобождения князь Пётр Долгоруков, Милюков, Струве с работающим на японского атташе финном Циллиакусом.
Эсеры Чернов, Натансон, Азеф с польскими и латышскими националистами.
Бундовцы — с армянскими и грузинскими социал–федералистами.
А общей, как понял потом Ратаев, была мысль воспользоваться войной с Японией для ослабления самодержавия. И как результат, активисты наметили революционные выступления на 1905 год, включая террор.
И все, представленные на конференции в Париже партии, вынесли резолюции об уничтожении самодержавия, и его замене свободным демократическим строем на основе всеобщей подачи голосов, а также о праве национального самоопределения народов России.
«Развал ДЕРЖАВЫ и свержение Императора — вот их цель», — донёс в Петербург, заведующий заграничной агентурой.
На его выводы в правительственных верхах внимания не обратили, ибо произошло форс–мажорное событие. Командир 2-ой эскадры Рожественский, проходя в ночь с 8 на 9 октября Северное море, приказал обстрелять флотилию английских рыбаков, приняв их за японские миноносцы.
В результате, кроме русско–японской, чуть не возникла русско–английская война.
Николаю и России в эту критическую минуту пришёл на помощь его кузен Вильгельм Второй, телеграфировав в Петербург, что в данный момент наши государства должны стоять вместе, плечом к плечу.
Министр иностранных дел Ламздорф, имеющий неплохую материальную поддержку от союзной державы, усмотрел в этом «попытку ослабить наши дружеские отношения с Францией».
Однако на совещании государь резко оборвал его.
— Надо избавить Европу от наглости Англии, — вспомнил, кто помогает японцам, — и потому я сейчас за соглашение с Германией и с Францией.
В середине октября он телеграфировал кузену Вилли: «Германия, Россия и Франция должны объединиться. Эта комбинация часто приходила мне в голову».
На следующий день струсившая Англия поспешила согласиться на русское предложение о передаче конфликта на разрешение международной комиссии на основании Гаагской конвенции.
Англия благоразумно воздержалась от недружественных действий по отношению к русской эскадре, в результате чего срочность германо–русского союза ослабла, и в результате, сошла на нет.
А ЖАЛЬ!!!
После перенесённых моральных потрясений Николай, дабы восстановить душевное равновесие, как водится, отправился на охоту.
«21 октября. Четверг», записал он в дневнике. «Проснулся в 7 часов, ясным морозным утром и со снегом. В 8 часов, отправился на облаву под Петергофом. Взяли загоны от жел. дор, к Марьино, где утопали в болоте. Завтракали у деревни Ольгино в палатке, и оттуда дошли загонами за дорогу из Бабигона в Настолово. Погода сделалась серая, и задул свежий ветер. В 6½ вернулся в Царское. Всего убито: 511. Мною: 6 фазанов, 5 тетеревей, сова, 3 русака и 35 беляков — итого; 50. Усиленно занимался. Обедали и вечер провели вдвоём».
«Уж сова чем ему виновата, коли Рожественский дурак», — подумал Максим Акимович, будучи тоже участником охоты.
____________________________________________
Санитарный поезд, подолгу стоя на полустанках и станциях, медленно тащился по бесконечным просторам России.
