Экспедиция надежды - Хавьер Моро
– Нам пора, – промолвил он.
– То, что мы сделали, – это неправильно, – сказала Исабель.
– Да, неправильно, – откликнулся он, понурив голову.
До деревни они ехали в неловком молчании, не зная, что сказать друг другу. Исабель и епископ отводили взгляд и принужденно улыбались. Девушку охватил стыд. Они походили на двух незнакомцев, заблудившихся в ночи.
– Знаешь, ты очень красива, – произнес он на прощание.
И тогда Исабель пристально посмотрела на него. До конца своих дней она потом себя спрашивала, как в тот момент ей достало смелости вновь обнять его. Случайно задев, она смахнула на землю пилеолус – головной убор епископа, символ его посвящения Богу. Прелат увлек Исабель в находившиеся неподалеку развалины корраля[78]. Там, среди пальм, глициний с алыми колокольчиками, белых соцветий жимолости, мягких трав и лиан они отдались друг другу, испытывая глухой страх от того, что они совершают; это чувство становилось острее от невнятного шепота ветра, дующего с гор, их собственных вздохов восторга, приглушенных стонов и далекого смеха людей в деревне. Исабель снова стала деревенской девчонкой: она, как в детстве, каталась по земле, приминая траву. Там, над ароматом мха и цветов, властвовал запах человека, запах любви, когда епископ целовал ее шею и зарывался лицом в блестящую гриву волос, опьяненный благоуханием влюбленной женщины. Исабель уже не была прежней робкой и покорной девушкой, потерявшей невинность в выкинутом на сушу корабле близ Башни Геркулеса. Она превратилась в женщину, которая решила прожить свою страсть до самого конца, прекрасно зная, что их любовь запретна и проклята; жизнь ничего не дает просто так, и Исабель понимала, что за это мгновение придется расплачиваться.
В своей комнате в монастыре Хочильтепека в ту ночь Исабель смотрела тревожный сон о странной любви; окруженный лошадьми, ей привиделся дон Рикардо, и она чувствовала исходящий от него жар. Исабель проснулась, охваченная страхом. Разве тот факт, что они преступили законы церкви, не обречет их обоих на вечные муки? Что она наделала! Как позволила себе так низко пасть! Она понимала, что уже поздно бороться со снедавшим ее желанием. К совершению этого непредумышленного греха ее толкнуло собственное сердце, измученное памятью о былой несчастной любви и тосковавшее по близкому человеку. В ее глазах, как Бог царит на небесах, так и епископ безраздельно царит в ее сердце. Ей казалось несправедливым, что религия – непреодолимая преграда, разделяющая их и обрекающая на одиночество. Исабель позволила себе поддаться полету воображения и грезила наяву, что он вовсе не епископ и не священник, он даже не слишком истовый прихожанин, а просто обычный человек. И Исабель спрашивала себя: «Будь так, он бы выбрал меня?» Это были вопросы, не имеющие ответа, но они помогали не думать о трагической реальности: она не знала, как изгнать его образ из головы и из сердца.
Как обычно, отвлечься от навязчивых черных мыслей помогла работа. Занимаясь организацией прививок в Хочильтепеке, Исабель сумела усыпить свою совесть и стыд за вчерашнее; она беседовала с людьми, записывала данные, проверяла флаконы с вакциной, осматривала детей… И постепенно острая тоска сменилась легкой ноющей болью, едва заметным оцепенением, позволившим ей забыть о том, что она еще молода и что за всю жизнь ей довелось наслаждаться любовью лишь кратчайший миг.
Дон Рикардо, в расшитой серебром рясе и сутане, походил на тень. Телом он присутствовал на заседании местного Совета по вакцинации, собравшегося в ратуше, но мысли его витали далеко, в том уголке памяти, где он нарушил свои обеты, которые до тех пор полагал священными и нерушимыми. Разве не давал он клятву Всевышнему, что лишь смерть помешает ему соблюдать их? Прелат считал свое поведение недостойным и горько раскаивался. Он презирал себя за то, что оказался слишком слаб, чтобы обуздать свои чувства, и провел большую часть дня в молитвах, распростершись на холодном каменном полу церкви. Он без устали твердил, что он священник, слуга Божий, который никогда не поддавался плотскому искушению… до вчерашнего дня. «Молю тебя о прощении, Боже», – повторял он, сжимая в руках измятый пилеолус: он не отважился надеть его, когда подобрал с земли. Каменная стена, возведенная за долгие годы воздержания, рухнула в один миг, когда Исабель коснулась губами его лица. Ему не с кем было поделиться своей тревогой. Не у кого было просить утешения; не оказалось рядом того, кто мог бы сказать ему, что один проступок не ведет к грозным переменам, а является следствием одиночества и отсутствия ласки, которой епископ с юности был обделен. Епископ никак не мог довериться ни одной из шести монахинь, состоявших при нем. Он нуждался в помощи, ему необходимо было восстановить силы, чтобы твердость духа возобладала над страстью, и никак не наоборот. Разрываясь между пылким чувством к Исабель и своим долгом перед церковью, прелат не видел ни проблеска света в конце туннеля.
70
Десятого января 1805 года Бенито Виверо и Эсканьо, капитан судна «Сан-Блас», по почте известил вице-короля Итурригарая, что капитан фрегата «Консепсьон», только что вернувшийся из Манилы, официально заверил его, что на Филиппинских островах вакцина до сих пор не появилась.
Именно на это и надеялся Бальмис. У вице-короля больше не оставалось предлога его задерживать; помимо того, чиновник получил из Мадрида предписание всемерно помогать Бальмису и снабжать его всем необходимым. Нехотя, стиснув зубы, Итурригарай приказал казначеям Министерства финансов Мехико выдать доктору средства на оплату дороги в Акапулько, на покупку тканей и пошив одежды для детей, на билеты в Манилу, а также на аванс в размере трехмесячного жалования каждому члену экспедиции. Затем Итурригарай, который уже слышать не мог о Бальмисе, публично заявил, что умывает руки. Он сообщил чиновникам казначейства, что отныне они сами обязаны следить за работой экспедиции, поскольку он уже не в состоянии уделять время этому вопросу, и попросил, чтобы его беспокоили только в том случае, если потребуется его высочайшее дозволение.
Но под конец вице-король не отказал себе в удовольствии сыграть последнюю шутку с Бальмисом: он велел Анхелю Креспо, капитану «Магеллана», немедленно выдвигаться в Акапулько и отплыть только с теми пассажирами, которые успеют добраться в порт. И не задерживаться ни дня. Следующего рейса Бальмису придется ждать полтора года. А к
