Валентин Пикуль - Баязет
Штоквиц хрипло выдохнул воздух.
– Уф, вот это да! – сказал он. – Чем бы все это кончилось, я не знаю, но господин Крупп не такой уж милый человек, как о нем пишут столичные немцы!
Он поманил к себе Хаджи-Джамал-бека:
– Что в городе?
– Хорошо, – ответил лазутчик. – На майдане птичий молока много. Русский барышень гулял…
– Приготовься, – наказал ему Штоквиц сурово. – Завтра я пошлю к Тер-Гукасову еще одного человека, и ты проводишь его до Чингильского перевала.
– А кого вы думаете послать? – спросил Некрасов.
– Еще не решил. Кого-нибудь из казачья…
5Некрасов послушал и обозлился:
– Чего не знаешь, того не болтай, вшивый!
Рассказчик смутился:
– Ваше благородие, за что купил, за то и продаю. Мне эдак-то один купец на ярманке сказывал…
– А ты не все покупай, что продают на ярмарке, – строго заметил Юрий Тимофеевич. – Паче того, у купцов наших! Они в Замоскворечье да на Плющихе пузо растят и не могут знать того, какой чудесный народ живет в Болгарии!
Хренов, недолго думая, дал рассказчику затрещину.
– Скусил? – промолвил старик.
Солдат – ничего, шапчонку поправил, утерся.
– Оно, конешно… Откуда знать-то им? Сам я тоже почти как из купцов. Коробейным делом промышлял. Но до Болгарии далече, не доходил я туды… А знать бы любопытно!
Некрасов понял, что сейчас нельзя повернуться и уйти, лучше довести разговор до конца.
– Вот мы, – сказал он, – терпим тут. Голодные, грязные, паршой покрылись. Непонятливых-то среди нас мало: всякий знает, за что! На этот раз не из-под палки воевать шли… Но, может, есть и такие, которые думают: а пропади она пропадом, эта Болгария, черта ли мне в ней толку, если я подыхаю тут… Есть среди вас такие?
Солдаты промолчали. Егорыч за всех ответил:
– Таких нету. А вот вшивые да паршивые – это верно, имеются. Сколько угодно… Одначе славян не выдадим!
От дверей раздался голос Штоквица:
– С удовольствием прослушал! Весьма любопытная беседа. Только, господин штабс-капитан, мне кажется, что у ваших слушателей патриотизм зиждется на водяном цоколе… Вы сейчас не заняты, чтобы помочь мне? – спросил комендант.
– Отнюдь, – согласился Некрасов.
Они прошли в комнату Штоквица.
– У вас хорошее перо, – сказал он. – Мне так не написать. А надо наконец дать понять нашим ганнибалам, что еще день или два, и пенсион будут получать уже наши родственники! Напишите письмо обо всех бедствиях, постигших гарнизон. Даже приукрасьте малость, это не помешает. Так, чтобы их проняло до печенок. Пошлем с казаком…
– С удовольствием помогу, – ответил штабс-капитан, – но приукрашивать наше положение не нахожу причины. Оно и так достаточно богомерзко!
– Как знаете, – согласился Штоквиц. – Только старайтесь писать поужимистей, чтобы можно было свернуть бумажку в горошину и сунуть казаку в ухо.
Некрасов написал. Штоквиц одобрил.
– Подпишитесь? – спросил он.
– Если угодно. – И Юрий Тимофеевич поставил роспись.
– Я тоже подпишусь, – сказал Штоквиц.
– Надо бы и хану, – осторожно намекнул Некрасов.
– Даже обязательно, – согласился Штоквиц.
Он дунул на свою подпись, постучал сапогом в стенку.
Явился денщик.
– Чего-с изволите?
Штоквиц придвинул к нему донесение:
– Распишись. Вот тут…
Денщик поставил безграмотную закорючку.
– Теперь проваливай, – велел ему Штоквиц.
– Это за хана? – рассмеялся Некрасов.
– Там не разберут. Что крест, что закорючка – одинаково безграмотно. И разницы никакой…
– Но у хана есть мухур.
– Мухур здесь, в горах, есть у каждого князя. А князей в этом краю больше, чем баранов! Мухур – не факсимиле…
Карабанов тем временем блуждал по крепости, как привидение. Странное было у него состояние сегодня. Встал – хочется сесть. Сел – сразу хочется лечь. Лег – и тогда все идет кругом, шумит кровь в голове.
– Буду шататься! – И он решил бродить, наблюдать, слушать, только бы выдержать, только бы не поддаваться смерти.
Пули?.. Сейчас они мало кого беспокоили, к ним привыкли, определили пути-дороги, по которым ходить безопаснее всего.
Каркали вороны над крепостью, жирные, противные. Тучами кружили они, дружно слетаясь над падалью, и если спросишь их, куда летят они, вороны всегда отвечают:
– К ра-неным… к ра-неным…
В узком переходе столкнулся Карабанов с Аглаей. Все эти дни избегали они друг друга, и сейчас растерянно глядели один на другого, словно не узнавая.
– А ты… А вы… – бормотнул Андрей.
– Уж лучше – «вы».
– Я… рад, – сказал Андрей.
– А я спешу, – ответила женщина, и он уступил ей дорогу, даже не посмотрев вслед.
«Стук-стук», – тукали по каменным плитам ее башмаки.
И Карабанов вдруг повторил:
– Стук… стук…
Ему понравилось:
– Стук… стук…
И в черепе ответило:
– Стук-стук… стук-стук…
Стенка каземата вдруг покатилась прямо на него. Он пробежал по ней пальцами, и земля ринулась навстречу, выбрасывая прямо в лицо фонтаны живительной сверкающей воды. Он пил и пил эту воду, захлебываясь в ней, чувствуя, как она стекает на голую грудь.
– Фонтан! – заорал Карабанов. – Идите сюда…
Сильный удар пощечины привел его в чувство.
– Не орите, вы не в Петергофе, – сказал Сивицкий и отнял от губ поручика чашку. – Нельзя же так раскисать, любезный воитель. Черт знает, где вас носит! Могли бы и не найти…
Карабанов встал:
– Спасибо, доктор. Постараюсь ходить только по Невскому проспекту. А по морде-то вы мне здорово въехали. Это что-то новое в медицине!..
– Сумеете дойти сами? – спросил Китаевский.
– Дойду…
Он вышел из госпиталя, и на свежем воздухе ему стало легче. Что с ним было – он так и не понял. Обморок, наверное. Как попал в госпиталь – тоже не помнит. Плохо дело, решил он и только сейчас заметил, что уже придвинулся вечер, а муэдзины завели с минаретов свой тягучий «азам».
– Аза-ам… аза-ам, – кричали муэдзины, и под эти вопли Исмаил-хан перебирал, молясь, четки из кости. Зерен было всего девяносто – ровно столько, сколько имел душевных и телесных качеств пророк.
– Добрый, милостивый, прекрасный, – сортировал подполковник душу пророка, – вездесущий, добродетельный, щедрый…
Стоп! Теперь глиняное зерно с именем аллаха – венец всей молитвы, но тут в дверь постучали. Хан спрятал четки и сделал вид, будто думает. Вошел барон Клюгенау. «Надо оказать ему почтение», – решил Исмаил-хан и не поленился встать посередине своего жилья, оказывая тем самым уважение гостю.
– Почему ты невесел? – спросил он.
– Мой друг болен, – ответил инженер. – Скажи: могу ли я быть весел?
– Назови мне его.
– Боюсь, – зябко поежился Клюгенау. – Пророк учит остерегаться произносить имя умирающего.
– Откуда ты знаешь это? – удивился Исмаил-хан.
– Я прочел об этом в Коране.
– О бедный наш Коран! – опечалился хан. – Его уже читают неверные… Может, ты знаешь, из чего состоит подножие трона нашего аллаха?
– Из хрусталя, – серьезно ответил Клюгенау.
– Верно… Какие же ты читал еще наши книги?
– Много: «Хадис» и Жорж Занд. «Коран» и братьев Гонкуров. «Суннет» и Вальтер Скотта. «Сумку чудесного» и «Декамерон».
– Смотри-ка! – удивился хан. – Ты знаешь больше моего. Только я не понимаю, чего тебе надо? Сними с розы пыль неприязни, – добавил он по-персидски.
– Снимаю, – ответил барон и выложил перед ханом лист бумаги, на котором заранее был составлен рапорт:
Я, подполковник Исмаил-хан Нахичеванский, вследствие болезни, происходящей от спертости воздуха, оставляя за собой должность начальника конно-иррегулярной милиции, передаю командование на усмотрение офицерского собрания, не возражая против оставления капитана Штоквица на посту коменданта крепости.
– Аслан! – позвал хан своего денщика.
Клюгенау протянул ему перо.
– Не надо кричать, – сказал он спокойно. – Ваш Аслан посажен Штоквицем в карцер за то, что он воровал в госпитале воду.
Но в планы Исмаил-хана не входило болеть, и он стал выкручиваться изо всех сил.
– Послушай, – говорил он, – ведь если я больной, тогда мне каждый день надо есть курицу. Где ты возьмешь курицу, глупый?
– Заменим курицу вороной.
– Ай, нехорошо как, нехорошо. От тебя не ожидал я такого… Что ты суешь мне это перо?
– Подписаться.
– А потом?
– Да откуда я знаю, что будет потом! Сам Кази-Магома не знает, что Фаик-паша за его спиной пишет вам письма…
– Не надо говорить так!
Исмаил-хан поспешно развязал платок, стянутый в узел, и пришлепнул мухуром бумагу: «Да текут дни по желанию моему!» – в этом было что-то смешное, и, покидая хана, Клюгенау откровенно расхохотался.
Штоквиц поздравил прапорщика с успехом и наказал:
– Приготовьте, барон, веревочную лестницу. Сегодня ночью надо спустить в город со стенки охотника к Тер-Гукасову.
Казаки, когда им предложили выбрать охотника, единогласно избрали Ожогина, который и сам не отказывался отправиться в этот рискованный путь.
