Империя - Конн Иггульден
– Действуй, – сказал Миронид. – Попробовать стоит, это точно. Я подниму стражу. Ты объявишь о нашем намерении совету. Не спрашивай у них разрешения, Андреас! Мы стратеги, и сейчас критический момент. Перикл слишком болен, чтобы отреагировать. Объясни им, что мы намерены делать.
* * *
На холме Пникс светилось кольцо из факелов, шипящих, потрескивающих. Спартанцы наверняка видят это золотое колесо над городом, сообразил Миронид. Они там, на равнине, превращенной ими в пустыню, таращатся в ночь и ломают голову, что затевают афиняне. При этой мысли Миронид оскалился. С него хватит терпеть их угрозу.
Миронид стоял на ораторском камне и смотрел на собравшихся людей. Они пришли тысячами, заспанные, со спутанными волосами, некоторые больные – с трудом поднялись с постелей, когда скифские стражники постучали в их двери. Они ответили на призыв. Мирониду казалось, что он видит, как его собственная уверенность передается им, пока они перешептываются. Весь город был на ногах, дети кричали на улицах, спрашивали, почему ушли их отцы?
– Я афинянин, – начал Миронид, – и терпел это унижение достаточно долго. Кто-нибудь сомневается, что этот мор – знак от богов? Наши жены и дети умирают, пока мы прячемся. Мы искали за стенами безопасность, но, вероятно, это была самонадеянность. Свою безопасность мы обеспечиваем тем, что готовы подняться, когда прозвучит призыв. Тем, что берем копья, щиты и вместе со своими друзьями смыкаем их в ряд. – Он огляделся, чувствуя, как его грудь раздувается. – Не важно, какой враг противостоит нам.
Он услышал голоса, увидел поднятые руки тех, кто пытался присоединиться к нему, чтобы поддержать или возразить, он не знал. Миронид продолжил, несомый неудержимой волной:
– Я считал эти стены чудом! Когда они только появились, думал, нам больше не придется воевать, мы закроем ворота, и пусть воюет весь остальной мир. Что ж, я ошибся! Теперь нам ясна реальность. Мы дрожим в своих постелях, пока псы шастают у наших дверей, и ничего не делаем. Теперь я понимаю, почему вокруг Спарты нет стен. Стены сделали нас слабыми. Если бы я мог снести их и воскресить всех наших умерших, то сделал бы это.
Снова зазвучали голоса. Миронид видел красные лица возражающих. Вот бы приказать скифской страже, чтобы этих людей вывели! Время для дискуссий прошло. Бо́льшая часть толпы осталась с ним. Он это чувствовал.
– Некоторые из вас говорят о спартанцах приглушенными голосами, вспоминают битвы при Фермопилах и Платеях. Это говорит ваш страх. Я был при Платеях. Видел, как каре афинян сдерживало персов. Мы выставили стену из щитов, и наше каре стало золотым самородком в речном потоке. Пусть спартанцы говорят о нас! Мы там были!
Тысячи людей приветствовали слова Миронида или заключенный в них вызов. Стратег почувствовал, что все плывет у него перед глазами. За всю жизнь он ни разу не испытывал такого! Он командовал людьми на поле боя, но не видел в них такой решимости, они словно только и ждали приказа, чтобы скатиться с холма на равнину. Их воодушевление будоражило его, как красное вино горячит кровь, вдохновляло искать правильные слова.
– Их восемь тысяч? – продолжил Миронид. – Что ж, мы город, целый народ. Мы страдали от чумы и отчаяния, пока дожидались их ухода, а они все еще здесь. И мы тоже. Мы Афинское собрание, со всей его силой и властью. – Он похлопал рукой воздух, чтобы успокоить толпу, но шум стих лишь немного. – Я прошу, чтобы меня назначили полемархом в отсутствие стратега Перикла. Поручите мне командование, и я выведу на поле двадцать тысяч человек, чтобы уничтожить волка, засевшего под нашими стенами. Закройте за нами ворота. Я возьму с собой нашу честь, нашу отвагу и покажу им, каково это – нападать на Афины. Во что это обходится!
Толпа согласно взревела, а через несколько улиц отсюда Перикл очнулся в темноте от лихорадочного сна. В комнате было жарко и душно, ему ужасно хотелось пить. Пришлось пошевелить сухими губами, прежде чем удалось позвать Аспазию. Когда она появилась, он лежал на спине. Ее нежная рука легла на лоб, другая поднесла к его губам чашу. Аспазия смотрела, как он, приподнявшись, отхлебывает из нее.
– Мне показалось, я слышал толпу… – прохрипел Перикл и снова лег.
Аспазия пригладила ему волосы рукой.
– Это ничего, – тихо сказала она. – Спи, отдыхай. Думаю, лихорадка прошла. Утром тебе станет лучше.
Он заговорил, не открывая глаз, не совсем придя в сознание, будто бормотал в полусне:
– Ты вырастишь мальчика, если я умру. Моя мать поможет… Не позволяй ей быть с ним слишком строгой.
– Не говори так, – прошептала Аспазия, и ее глаза увлажнились. – Я не смогу без тебя. Не буду. – Она опустила голову на грудь Перикла.
– Скажи ему, что я старался быть, как мой отец, – нужным человеком.
– Ты такой и есть, – шепнула Аспазия. – Попытайся уснуть, любимый.
Его грудь под ее щекой похолодела. Лихорадка действительно прошла, но Аспазия не понимала, засыпает Перикл или умирает.
* * *
Миронид склонил голову. Собрание назначило его полемархом на время войны. В тот момент, в то самое мгновение он принял на себя власть тирана, власть над жизнью и смертью в городе. Он понимал, что это сопряжено с ужасным риском, каждое его решение будут обсуждать и проверять, когда все закончится. То, что он совершит сегодня, либо превратит его в героя легенд, либо приведет к изгнанию, может, даже к казни. Собрав вокруг стратегов, Миронид чувствовал себя сильным. Все соглашались с ним: настал тяжелейший кризис.
Готовить армию к войне – для него это все равно что окунуться в знакомый и любимый поток. Он уже занимался этим перед Танагрой и еще десяток раз за долгие годы. Бо́льшую часть организации можно переложить на стратегов, но для Миронида это было, как если бы солнце взошло за день дважды. Пока собрание расходилось по домам, чтобы рассказать родным о происходящем, улицы наполнились бегущими людьми, которые собирали по всему городу доспехи и оружие, несли их к месту сбора. Месяцами они обсуждали, что нужно делать, если прозвучит призыв. И вот он раздался ночью, в темноте.
Спускаясь с Пникса, Миронид замечал в людях какую-то нервную радость. Некоторые узнавали его и слали ему благословения. Они хотели пойти в бой. Он знал это, добивался этого. Они ненавидели трусливое сидение за стенами Перикла так же
