Империя - Конн Иггульден
* * *
Аспазия проснулась среди ночи. Она услышала плач и села, чувствуя себя то ли пьяной, то ли все еще спящей. Все тело у нее болело, мысли затуманились. Тем не менее она отбросила одеяло, встала с постели и пошла в комнату сына. Жар у него ночью все усиливался и усиливался, пока пот не высох на нем. Малыш начал бредить, вскрикивал и метался на постели. Аспазия хотела прикрыть глаза всего на мгновение, но уснула.
Обмакнув тряпку в чаше с водой, Аспазия обтерла ею руки и грудь мальчика. Ночь, по крайней мере, была прохладная, в воздухе пахнуло зимой. Лунного света хватало, чтоб осветить лицо малыша, его взлохмаченную головку, лежавшую у нее на руке. Ее сын был совсем кроха, и она никак не могла прогнать вцепившуюся в него болезнь.
Вдруг она увидела, что мальчик открыл глаза. Прикоснулась к его лбу и почувствовала, что он уже не такой горячий.
– Все хорошо. Я здесь, – сказала Аспазия.
Он кивнул и погрузился в сон.
30
Миронид пошел на стены посмотреть на сверкавшее оружием войско Спарты. Каждый вечер он поднимался по этим ступеням со смешанным чувством надежды и страха. Надежды, что угроза отступит, и страха, что этим ничего не решится, ведь военный царь Спарты может полгода держать Афины в осаде и уходить домой беспрепятственно, безнаказанно. Закат превращал золото дня в вечерний сумрак, и Миронид до рези в глазах вглядывался в ветреную даль. Внизу его ждали гоплиты в полном боевом снаряжении. В городе действовали вражеские лазутчики, стратег не сомневался. Слишком много убийств, слишком часто прерывались поставки воды, чтобы и дальше отказываться верить в это. Сперва их наличие проявлялось в выборе целей. Только спартанцы могли решить, что простой эпистат стоит удара ножом под ребра, когда его сменят на следующий день. Совершали эти акции те, кто симпатизировал спартанцам, или настоящие их лазутчики, Миронид не знал, но никогда еще на улицах не было так опасно.
Враг по-прежнему стоял под стенами Афин в своем аккуратном лагере. Восемь тысяч человек! Дрожь пробивала при виде такого количества воинов в одном месте. И они никогда не сидели без дела, насколько мог судить Миронид. Они тренировались с оружием и бегали вокруг лагеря в боевых доспехах или нагими в любой час дня и ночи. Казалось, спартанцы останавливались, только чтобы поесть, и стратег искренне удивлялся, когда же они спят?
Он знал, что армия в походе теряет культуру, даже спартанская, и не рассчитывал увидеть какие-то религиозные обряды или услышать поющие голоса. В обычное время спартанцы привели бы с собой двадцать тысяч илотов, которые следили бы за их снаряжением и готовили еду. Но не в этот раз. Сейчас перед ним была Спарта, обнаженная до костей, холодная и голая в сравнении с Афинами. Спартанский царь воевал, и ничего больше.
Миронид знал, как спартанцы смотрят на жизнь. Они считали, что привилегия жить в мире добывается силой оружия. Все, что стоит иметь: торговля, женщины, храмы, голосование и рабы, – по их мнению, обреталось прежде всего способностью овладеть этим и удержать.
Щурясь вдаль, Миронид вздохнул. Глаза его были достаточно остры, хотя он уже не мог различить мелкие детали фигур на глиняных вазах. Старики научены опытом, напомнил себе стратег, как сам он учился, наблюдая за спартанцами при Танагре. Славная была битва!
Если Перикл ошибается, он лишает себя награды, какой не заслужить и десятью жизнями. Если они поведут армию в бой и победят, это будет означать…
– Миронид, – приветливо окликнул его кто-то.
Ход мысли был нарушен, и Миронид опустил руку на рукоять меча. Страх преследовал всех в городе. Он успокоился, опознав в тускнеющем свете одного из назначенных собранием стратегов. Все они были люди опытные, хотя по-прежнему остро ощущали утрату Кимона.
– Андреас, – отозвался Миронид, склоняя голову.
Этот человек бился при Танагре и проявил себя безупречно. Миронид доверял ему, однако бросил взгляд вдоль стены, чтобы увидеть, кто еще стоит рядом и может их услышать.
– Я так понимаю, Перикл не собирается действовать? – тихо спросил Андреас.
Миронид покачал головой:
– Он ничего не видит, кроме этих стен. Конечно, люди каждый день благословляют его за их строительство. Для них Перикл – это новый Тесей. – Он раздраженно хмыкнул. – И на Агоре совет во всем следует за ним, памятуя о его отце, о дружбе с Кимоном, я не знаю. Однако… Я смотрю на это небольшое войско спартанцев – их восемь тысяч всего-то, вижу, сколько мужчин в Афинах отдали бы свой последний вздох за то, чтобы обратить в бегство этих ублюдков. И я в отчаянии, потому что эта возможность отвергнута. Если мы ничего не предпримем, спартанцы покажут всему миру, что Афины не в состоянии защитить себя. Если они уйдут прежде, чем мы выступим против них, то унесут с собой нашу честь! Говорю тебе, Андреас, когда весной они вернутся, разве мы будем чувствовать себя мужчинами!
– Тогда созывай собрание! – воскликнул Андреас, откликаясь на его горячность. – Скажи то, что сказал сейчас мне, и объявляй голосование.
– Я дважды делал это, – напомнил ему Миронид. – Третий ничего не изменит, кроме того, что я буду выглядеть слабаком. Перикл убедил их, что нужно потерпеть. Хотя он сейчас болен, они все равно будут ждать его выздоровления…
– У Перикла чума? – быстро проговорил Андреас. – Я не слышал.
Миронид махнул рукой:
– Нам следовало бы вывешивать списки на Агоре, если бы мы успевали делать это. Больных слишком много. Да, он заразился.
– Что ж, Миронид, раз он болен, то не может возглавлять город. Если Перикл… скажем, в лихорадочном бреду, тогда главный стратег, наделенный полномочиями на время войны, – ты. Говоришь, третье голосование ничего не изменит, но вдруг все уже изменилось! Созывай собрание! Объявляй голосование! Миронид, ситуация крайне опасная. Город с нами, я уверен.
Старый стратег сверкнул взглядом на своего товарища в предвкушении грядущего. Солнце садилось, ему придется кликнуть стражу, чтобы оповестить всех о созыве собрания. Мало того, сигнал спровоцирует хаос в городе, который и без того в страхе ожидает вторжения или призыва к оружию. И все же Андреас прав: если
