Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси
– Уразумели то, что сейчас видели и слышали?
– Уразумели, государь! – с гордостью воскликнул соправитель государев Иван Иванович. – У тобя все и всегда нам на пользу оборачивается…
– А пошто? – спросил Иван Васильевич. – По то, что в делах яз не в кости играю, не спешу рубить и резать, а ранее наиточно все примеряю.
– А какие, государь, новые полки идут? – спросил князь Андрей меньшой.
– Братья наши идут, – весело ответил Иван Васильевич. – Днесь вестник от них ко мне пригнал. Сказывал, утре здесь будут. На полпути от Боровска они…
После прибытия братьев в Кременец, октября двадцатого, начались морозы, а двадцать шестого встали все реки так крепко, что по ним целыми полками переходить можно.
Но татары, однако, не двигались, а в войске татарском пошла смута и страх. Люди страдали от холода и голода, и более всего пугало татар голодание коней, которые худели и слабели. Все это вызывало ропот среди воинов. Лазутчики доносили, что меж ханом Ахматом и племянником его Касымом опять началась вражда, но воины обоих требовали одного и того же: пищи, тепла и добычи.
Вести же о неудачном походе Ахмата уже облетели поле, и шайки разных уланов ждали случай пограбить и Орду, и обозы расстроенных татарских войск. Но Ахмат все еще стоял перед замерзшей Угрой, не зная, что делать, на что решиться.
Так тянулось до первых чисел ноября, а в ночь на одиннадцатое число царь Касым, стоявший за версту от стана Ахмата, тайно ушел с сыновьями и со всей своей ордой в Литву.
Лазутчики доложили об этом великому князю Ивану Ивановичу, а рано утром, когда воеводы и воины московские собрались на берегу, заметили начавшуюся суматоху и в стане Ахмата. В белесых сумерках смутно было видно, как сворачивался стан, как бегали люди, как запрягали верблюдов в кибитки, как складывали шатры, вьючили и седлали коней. Видно было, как темными пятнами стремительно уходил полк за полком, расплываясь в серой предрассветной дымке.
– За Касымом гонят, – смеясь, сказал Иван Иванович, – видать, конец Орде пришел…
Он послал гонцов к отцу в Кременец и приказал передовым отрядам своим следить, куда двинутся татары.
Когда же медленно стала разгораться багровая заря, от бывшего стана Ахмата уходили уж последние полки.
К восходу солнца разведчики из передового отряда донесли, что Ахмат подходит к литовским рубежам, а к обеду пришел приказ от государя Ивана Васильевича: «Днесь же всем полкам идти к Кременцу».
Взволновались полки московские, повсюду гремело «ура»; как муравьи, засуетились воины и не менее поспешно, чем бежавшие татары, собрались к выступлению.
– Дал Бог, – радостно кричали со всех концов стана, – восвояси идем!..
В Кременце сам государь с воеводами своими встретил войска, защищавшие берега Оки и Угры, и устроил им смотр. Веселый и радостный, объезжал великий князь выстроившиеся пред ним полки и кричал:
– Здравствуйте! С победой! Сняла Русь ярмо свое!
– Будь здрав, государь! – громыхали в ответ боевые полки.
Потом служили молебен, а во всех полковых поварнях готовили праздничные обеды.
Из-за тесноты поповской горницы государь пировал у себя только с сыном, братьями и пятью воеводами своего государева полка.
К вечеру прискакали новые гонцы. Последний из них докладывал государю:
– Пустошат поганые на Литве вотчины верховских князей православных, грабят, жгут, полон хватают.
– А станом надолго стают? – спросил Иван Васильевич.
– Токмо на ночь, государь, а с рассветом сымаются. Видно, в Степь вельми спешат.
– А где царь Касым?
– Неведомо, государь. Среди стана всегда один токмо белый шатер для Ахмата ставят…
– Добре, добре, – смеялся великий князь, – скатертью дорога!
Но сей вечер пришла и плохая весть: сын Ахматов, царевич Амуртаза, примчался с полками из Литвы к рубежам русским и идет на Конин и на Юхнов, придет к вечеру. Иван Васильевич немедля, за пиром же, приказал братьям – обоим Андреям и Борису – гнать со своими полками навстречу Амуртазе.
– Гоните спешно и прямо с похода, изгоном, падите на ордынцев, секите и бейте без милосердия, – сказал государь. – Пусть ведают тяжесть руки русской.
Прямо из-за стола братья сели на коней.
Из похода братья государевы вернулись на третий день, к раннему завтраку.
– Ну и скорый поход, – шутил Иван Васильевич, усаживая братьев за стол, – уехали с ужина, а через день к завтраку воротились. Ну, садитесь да сказывайте…
– Гнали, государь, – начал Андрей большой, – всю ночь и утро. К обеду селян, в леса бегавших, встрели. Пытали, куда, мол, едете, а они бают: «К Юхнову, к собе в деревню…»
Брата перебил князь Борис:
– Да ведь татары там, кричу им…
– А они в ответ нам, – продолжал князь Андрей: – «Какие татары? Сами из лесу на ранней заре видели, как они, словно взбесясь, гнали к литовскому рубежу». Узнав, где стан Амуртазы, наехали мы на него в самый полдень. А по стану их не токмо добыча брошена, а и котлы над кострами.
Братья рассмеялись.
– Пошто ж так? – с удивлением спросил Иван Иванович. – Ведь ежели напал кто, добычи бы не оставил.
– Истинно, – согласился князь Андрей. – Сказывали так нам, что ночью пымали селянина некоего, именем Иван Черемуха, и пытают, где великий князь. А тот ништо не ведает. Они мучить его начали, он же, муки не могущи терпеть, изолгал: «Близко вельми князь-то великий. Сюды идет». Татары же враз всполошились да на коней. Тут токмо их и видели.
Все рассмеялись, а Иван Иванович заметил:
– Так же татары казанские бежали, сведав, что московские полки от Новагорода к Москве с победой ворочаются.
– Да, переменил Господь Орду, погубил, яко Новгород, – сказал великий князь, искоса взглянув на братьев. – Те поняли и смутились. – Помолчав, государь сурово добавил: – Бог даст, и немцев и Казимира смирим.
На другой день Иван Васильевич вместе с сыном выехал в Боровск, куда велел и всем полкам постепенно подходить, чтобы там лучше и скорей нарядить порядок роспуска воинов по домам. С собой он взял постоянную свою тысячу. Братья с полками своими следовали за великими князьми.
Роспуск войск задержал великих князей в Боровске на целую неделю, и перед самым отъездом в Москву были получены вести, что царь Ахмат, ограбив порубежные земли Литвы, вышел в Степь с большой добычей и пошел к Малому Донцу, где решил зимовать в приазовских степях.
– Пала Орда, не встать ей уж более, – сказал по сему случаю Иван Васильевич сыну. – На высокую гору взошли мы с тобой, сыне мой. Токмо с высоты сей еще видней, сколь много врагов у нас. Лицом к лицу стали ныне мы с немцами, с поляками, литовцами, свеями…
Оставив в Боровске некоторых воевод своих для окончания роспуска полков, Иван Васильевич с сыном во главе своей тысячи двинулся к Москве.
День стоял не особенно морозный, но солнце ослепляло своим блеском, и глаза уставали от яркой белизны снега. Оба государя ехали рядом позади своей стражи, а за ними шла на рысях государева тысяча, растянувшись длинной темно-серой змеей.
Кругом по окраинам полей и за перелесками виднелись зубчатые стены лесов. Попадались среди лугов и полей и отдельные сосны, ели и дубы. Они стояли здесь, словно заблудившиеся путники, утопая в снегу – одни по колена, другие по пояс, и белые огромные шапки были нахлобучены на их вершинах.
– С ночи шел снег, – глубоко вдохнув свежий морозный воздух, сказал Иван Васильевич. – Люблю яз, Иване, нашу зиму.
– Яз тоже люблю, – задумчиво отозвался Иван Иванович. – Словно из сказки прилетает она к нам, яко царевна-лебедь белая.
Иван Васильевич с лаской взглянул на сына и сказал:
– Молвил ты сие, Иване, словно песню пропел. Напомнил ты мне Илейку нашего.
В это время где-то среди тишины зимней зазвякали колоколы малые. Слыхать, три-четыре их всего было, но звонили они весело, пасхальным звоном.
Переглянулись оба государя. Слезы блеснули в глазах Ивана Васильевича, и спросил он дрогнувшим голосом:
– Разумеешь, Иване, пошто ныне, в пост Рождественский, звоном пасхальным звонят, как в праздников праздник – в Воскресение Христово?
– Два ста и полста лет народ-то сих дней ждал. Под игом-то сны о сем видел. Гляди, государь, – указал Иван Иванович кивком головы на стражу.
Воины и в страже и в государевой тысяче торопливо снимали шапки и долго крестились. Сняв шапки, крестятся и государи, и воеводы, а перед ними малое сельцо Нарское, что у Нары-реки, из семи дворов и церковка убогая деревянная на погосте стоит: и, правда, на звоннице ее из двух бревен дубовых с перекладиной висят малых четыре колокола.
Увидав князей, воевод и воинов московских, веселей задергал веревками молодой дюжий звонарь, а из всех изб, надевая на ходу полушубки, выскакивают мужики и женки, парни и девки, старики и старухи выползают, а дети, оставив ледянки и коньки деревянные, разинув рты, стоят неподвижно. К государям подъехал начальник стражи, старый Тимофей Кондратьевич, склоняясь к ним, прокричал под звон:
