Валерий Язвицкий - Вольное царство. Государь всея Руси
К концу обеда начальник стражи молодого государя Ивана Ивановича доложил:
– От хана Ивака Шибанского вестник из Поля пригнал. Разумеет он добре по-русски. С ним конников человек десять, на дворе они остановились.
– Данила Костянтиныч, – сказал государь дворецкому, – принимать вестника буду в передней, а пока пусть подождет в караульне. Угости его и конников. После, судя по вестям, укажу тобе, где на посольском дворе отдыхать им, какой корм давать и на какое время. Идите к татарам.
Дворецкий и начальник стражи вышли, а Иван Васильевич, обратясь к Курицыну, молвил:
– Мыслю, вести сии о распрях ордынских.
Разговор перешел на слухи о смутах и развале в Большой Орде, причем дьяк заметил:
– О сем токмо слухи, прямых вестей нет даже от Данияра-царевича.
Окончив трапезу и вставая из-за стола, Иван Васильевич проговорил задумчиво:
– Может, шибанские и ногайские татары более об Орде ведают?
– Яз мыслю, государь-батюшка, – быстро сказал Иван Иванович, – хан Ивак ведает о чем-то.
– Верно, – подтвердил Курицын, – может, к безрядице-то ордынской и хан Ивак руку приложил и ныне помощи у тобя, государь, ищет.
– Пошто гадать нам о сем, – усмехнувшись, прервал государь дьяка. – Сей часец вестник ханский сам все подробно расскажет. Идем в переднюю, а ты, Данилушка, приведи с нашей стражей вестника ногайского…
Ногаец, войдя в переднюю, распростерся ниц на ковре перед престолами государей, оперся на подбородок и воскликнул:
– Живите сто лет, государи – царь Руси Иван и великий кназ Иван!
– Встань, – приказал Иван Васильевич, – и повестуй.
Вестник вскочил, приложив руку ко лбу, к сердцу, поклонился и стал говорить:
– Повестует хан Ивак-Ибрагим, сын Шейбани-хана, младшего брата Батыя, из великого рода Чингиза: «Да живи сто лет, царь Руси Иван! Из всех ханов и мурз, которые кочуют в Джаицких степях[100] от Каменного пояса до берегов Хвалынского моря, яз един наследник Сарая, юрта Батыева, шлю тобе селям, яко брат брату. Сведав о победе твоей над Ахматом и бегстве твоего и моего ворога, яз с казаками своими, шибанскими и ногайскими, погнался за ним по Дикому Полю, настиг в степях приазовских, возле устья Малого Донца. Здесь Ахмат уланов своих распустил и на зимовку становиться стал. Яз же ночью подкрался, окружил с казаками царскую Белу вежу, а на рассвете ворвался к Ахмату и своими руками заколол насмерть его спящего. Всех жен его и дочерей захватил, всю казну, животину и полон великий с собой повел: девок и женок молодых, мужиков и парубков. Помню яз о дружбе отца моего с Русью и шлю тобе радостную весть – злодей твой в могиле».
Татарин замолчал, а Иван Васильевич, переглянувшись с дьяком Курицыным, спросил:
– А как ныне в Большой Орде?
– Сыны Ахмата и братья его, – ответил вестник, – за Сарай и Цистрахан[101] спорят.
– Добре, – остановил его государь, – дворецкий мой отведет тобя и конников твоих на постой при посольском дворе и даст вам полное угостье. Брату же моему, хану Иваку, да живет он сто лет, грамоту пошлю и подарки. И тобя пожалую. Вборзе призову, а топерь иди.
Вестник снова пал ниц, затем встал и, почтительно пятясь до дверей, вышел, сопровождаемый дворецким и стражей.
– Неспроста, государь, сие вежество и ласки татарские, – сказал Курицын.
– Ведомо, – подтвердил Иван Васильевич. – Вишь, род-то свой вспоминает от Чингиз-хана. Един, мол, наследник на Батыев стол. Орду воскресить хочет. Нам сего не надобно. Стены у Ахмата остались, пусть их делят Орду надвое. Помочь им в сем придется. Потом и хан Ивак, даст Бог, с ними заратится. Пусть…
– Значит, всем троим добра желать, – весело воскликнул Иван Иванович, – а перережут они друг друга сами? Пусть все якобы без нас под горку катится.
– Угадал ты, Иване, – усмехнувшись, молвил Иван Васильевич, – мы еще о сем подумаем, а ты пока, Федор Василич, приготовь грамоту Менглы-Гирею с уведомлением о победе нашей и о гибели Ахмата. Хитро все составь, дабы алчность была у Менглы-Гирея к захвату разбитой, но все еще богатой Орды.
Вскоре вьюги да метели под февраль полетели, но ненадолго. Как-никак все же февраль-бокогрей – последний месяц зимы. В начале двадцатых чисел этого месяца война с Ливонией была уже в полном разгаре. Иван Иванович ожидал в своей трапезной прихода отца, жившего пока еще у него в хоромах в ожидании возвращения Софьи Фоминичны из Белоозера. Нужно было думу думать о немцах.
Молодой князь на этот раз был необычно печален, и порой губы его кривились болезненной улыбкой.
Данила Константинович, следя, как слуги накрывают на стол для трапезы, изредка взглядывал на молодого великого князя, еле заметно покачивал головой и слегка вздыхал.
– Вот-вот государь-то батюшка уйдет от нас в свои хоромы, – не сдержавшись, сказал дворецкий.
– А что, уж вести какие есть? – быстро спросил Иван Иванович.
– Да по времени так выходит, – ответил дворецкий, – еще третьеводни сказывал мне дьяк Курицын, что утре гонец должен быть из Белоозера…
В дверь постучали, и вошел дьяк Курицын. Перекрестясь на образа, он поклонился.
– Будь здрав, государь, – сказал он, – по приказу батюшки твоего.
– Гонец пригнал? – перебил Иван Иванович дьяка, протягивая ему руку.
Курицын, сев на указанное ему место, внимательно посмотрел в лицо молодого государя и все понял. В груди его дрогнуло – он любил этого доверчивого и чистого сердцем юношу, уже понимающего замыслы мачехи.
– Гонца от государыни со дня на день ждем, – тихо произнес он, – а за ним, чаю, и сама она будет. Две сотни конников к ней давно посланы…
– У ней там стражи есть поболее того, – перебил Иван Иванович, – пошто ей еще две сотни-то? Да слуги всякие, да греки и фрязины.
– Вся казна государева с ней там, – разъяснил Курицын.
На этом речь оборвалась. Посмотрев друг на друга, княжич и дьяк поняли, о чем обоим им говорить по душе хочется совсем тайно.
– Заеду к тобе, Федор Василич, на краткое время перед обедом. С прогулки…
– Душевно рад буду, государь, – горячо промолвил Курицын.
– Хочу вот тобя спросить: а как у попов новгородских после отъятия у них земель монастырских? – помолчав, спросил Иван Иванович. – Нового-то есть что?
– Думаю много зла от сего стяжания поповского будет, – начал Курицын, – вижу…
Широко распахнув дверь, вошел Иван Васильевич. Все поднялись ему навстречу. Государя сопровождал его воевода московский князь Иван Юрьевич Патрикеев. Государь был весел, видимо, чем-то весьма доволен.
«Ишь как приезду-то мачехи радуется!» – с горькой досадой подумал Иван Иванович, но отец перебил его мысли, громко воскликнул:
– Ну и добрые же вести нам из Новагорода! – Он поцеловал сына и, размашисто перекрестясь, сел за стол завтракать. – Садись и ты с нами, Иван Юрьич, – продолжал он радостно, – выпьем по доброму кубку за воевод и за воев наших – добре они немцев поганых бьют. Сам магистр ливонский еле-еле полона избег! На Москве у нас сему истинной цены не дадут, а для псковичей победа сия все едино, что татарское иго скинули.
Государь сказал дворецкому, чтобы подали разных заморских вин и чтобы кубки за столом пустыми не были. Потом, обратясь к Патрикееву, добавил:
– А ты, Иван Юрьич, ежели баишь, что завтракал и сыт, доведи пока молодому великому князю и Федору Василичу все, что тобе от вестников ведомо. Яз тоже послушаю еще раз, а после подумаем все вместе. Токмо кубка своего ты не забывай.
– Слушаю, государь, – почтительно кланяясь, ответил князь Патрикеев.
Зная обычай Ивана Васильевича, князь Патрикеев сначала изложил весь ход событий войны с немцами. Кратко напомнил, как при нашествии Ахмата все враги государя московского обещали хану помощь: и папа римский, и Казимир, король польский, и немцы, и новгородцы, и даже князья русские, братья его родные. В самое трудное время, когда государь не пускал Ахмата через Оку и Угру к Москве, немцы ливонские ворвались в псковские земли, пустоша их нещадно и уводя полоны великие. По тайному требованию папы римского король Казимир стал поддерживать новгородцев и сговор их с братьями Ивана Васильевича.
– Сокрушив иго татарское, ты, государь, – продолжал князь Патрикеев, – перво-наперво немцев наказал, наместников своих новгородских – князя Шуйского да боярина Зиновьева – с особыми полками ко Пскову послал…
– А с Москвы, – добавил государь Иван Васильевич, – отрядил яз ко Пскову же двадцать тысяч конников наших московских с воеводами – князем Иваном Булгаком-Патрикеевым да князем Ярославом Стригой-Оболенским. Но о сем довольно. Топерь сказывай новые вести.
– Слушаю, государь, – продолжал князь Иван Юрьевич. – Воеводы доводят, пошло наше войско тремя путями к городам ливонским Мариенбурху, Дерпту и Валку. Лыцари же ливонские в поле и носа не кажут, в осадах сидят либо бегут. Наши хотят уж к Риге идти, дабы там немцев, латышей и чудь белоглазую зорить.
