От Руси к России - Александр Петрович Торопцев
Бояре стояли на своем. Они вынудили тринадцатилетнего человека утвердить противный его душе приговор, и Воронцова отправили вместе с сыном в Кострому. Мог ли не запомнить этого великий князь? Мог ли он простить боярам их своевластия, грубости, дерзости? Не мог! И это должны были понимать те, кто отплясывал над Воронцовым дикую пляску, кто собирался вокруг Шуйских, явно увлекшихся в своих подвигах, о которых – это надо помнить! – знали в народе: от князей, бояр, дворян, воевод, купцов, до ремесленников, смердов, черных людей. Очень часто олигархи совершали в разных странах и в разные времена одну и ту же ошибку: в своем иступленном самомнении, в своей дерзкой гордости, в своих делах и поступках они, игнорируя окружающих их сограждан, противопоставляли себя всему роду человеческому, разжигали губительный для себя же самих огонь народных страстей.
Удивительно! Бояре в период с 1533 по 1546 годы сделали все, чтобы озлить, настроить против себя Ивана IV и весь народ страны Московии.
После расправы с Воронцовым они решили заняться «воспитанием» будущего самодержца и воспитывали его в своем духе, разжигая, себе на беду, низменные инстинкты в душе чувствительного князя, пытаясь привязать его к себе. Не получилось. Слишком хороша была память у юного князя, слишком много зла он потерпел от Шуйских и их приверженцев. Как ни старались они, ничего у них не получилось. Иван, не отказываясь от грубых затей, охоты, шумных, уже не детских игрищ, все чаще прислушивался к мнению своих дядей Юрия и Михаила Васильевича Глинских, людей «мстительных, честолюбивых». Они говорили племяннику о том, что пора ему брать власть в свои руки и самому решать, кого миловать, кого наказывать.
Слушал их, слушал Иван IV, думку думал, уже не мальчик, но еще не муж. Вокруг него стали собираться бояре, ненавидевшие Шуйских. Но те, как в свое время Иван Бельский, ничего опасного для себя не замечали. Осенью 1543 года Иван съездил на молитву в Сергиев монастырь, затем охотился по уже сложившейся традиции, потом были веселые праздники, настало Рождество Христово. Веселым и бесшабашным казался Шуйским Иван IV Васильевич. Никто из них не догадывался в последние месяцы 1543 года, что великий князь уже стал Грозным.
Он созвал бояр в Думу, и вдруг все услышали его твердый, суровый голос, повелительный, жесткий тон. Иван IV в полной тревожной тишине сказал, что бояре, пользуясь его малолетством, самовольно властвовали в стране, многих невинных людей убили для собственной выгоды, многих ограбили, восстановили против себя, и, главное, против центральной власти народ. Беспрекословный тон, твердость взгляда и мысли, спокойствие и уверенность в сочетании с умеренной, еще не разбушевавшейся страстью, могли напугать даже очень сильного человека. Повинных в беззакониях много, продолжил великий князь, но я накажу только самого виновного – Андрея Шуйского.
Не успели Шуйские отреагировать на эти слова, как к их лидеру подбежали вооруженные люди.
Отдать его, свирепого, на растерзание псам повелел великий князь, и приказ его был исполнен мгновенно. Неизвестно, что за псы терзали князя Андрея Шуйского. В те неспокойные века в Западной Европе тренировали псов на людей. В войсках конкистадоров, ринувшихся в Америку, «служили» псы-мастифы. Они по приказу своего владельца набрасывались на местных жителей, никогда собак не видевших, подпрыгивали, огромные, вгрызались пастями в беззащитные животы индейцев, вспарывали людскую нежную плоть и, сочно рыча, пожирали несчастных под дикий нечеловеческий крик. Какие собаки пожирали Андрея Шуйского, летописцы и историки не уточняют, но приговоренному князю от этого было не легче. Тяжелая эта смерть, собачья.
Первый приговор, жестокий и бесчеловечный, ничему не научил ни бояр, ни тех, кто пытался приблизиться к Ивану IV, – а таких за последующие сорок лет правления Ивана IV Васильевича было много. То ли не знали эти несчастные известную еще в V веке до нашей эры во многих странах древнего мира мысль о том, что в период нестабильности, смуты мудрые люди не лезут наверх, не высовываются, живут тихо-тихо; то ли не догадывались они о том, что смута на Руси уже родилась и породило ее боярское правление; то ли не было у олигархов никакой возможности затаиться, жить в безвестности, жить, чтобы жить; то ли по каким-то иным причинам, но практически никто из бояр не согласился добровольно отказаться от борьбы за власть, от борьбы за влияние на юного самодержца. А тот, ничего не выдумывая, не изобретая, плыл по течению, не сопротивляясь методам и средствам, предложенным ему сначала матушкой Еленой Глинской, затем верховной Думой. Он лишь, как самодержец, использовал эти методы и средства жестче и в больших масштабах.
Афанасия Бутурлина, например, через несколько месяцев после того, как Андрея Шуйского сожрали собаки, обвинили в том, что он нелицеприятно отозвался об Иване IV. Великий князь, узнав об этом, приказал отрезать болтуну язык. Через некоторое время в опале оказался Федор Семенович Воронцов в компании с… Кубенским, Петром Шуйским, Горбатым, Дмитрием Палецким. Митрополит на этот раз отстоял бояр, их отпустили, но ненадолго. Вскоре у великого князя на охоте произошла стычка с новгородскими пищальниками, направлявшимися в Москву с какой-то жалобой. Василий Захаров, ближний дьяк, и князья Глинские, узнав об этом, заявили Ивану IV о том, что пищальники шли в столицу по приказу заговорщиков Ивана Кубенского, Федора и Василия Воронцовых. Юный самодержец охотно поверил в самою версию мятежа, не стал расследовать дело, приказал отрубить «виновным» головы.
Князья и бояре, вошедшие в милость великого князя, даже не догадывались о том, что жизнь его только начинается, а Иван IV, не давая им повода для грусти, ездил по разным областям своей державы, но единственно для того, чтобы видеть славные их монастыри и забавляться звериной ловлею в диких лесах; не для наблюдения государственных, не для защиты людей от притеснения корыстолюбивых наместников. Так он был с братьями Юрием Васильевичем и Владимиром Андреевичем в Владимире, Можайске, Волоке, Ржеве, Твери, Новгороде, Пскове, где, окруженный сонмом бояр и чиновников, не видал