Давид Бек - Раффи
Вдруг раздался сильный грохот. Оконные стекла задрожали. От неожиданности и испуга Зубейда вздрогнула, и линия брови получилась кривой.
— Ах, боже мой, да что же эти такое! — с досадой вскричала Паришан, увидев, что все ее старания придать бровям госпожи надлежащую форму пропали даром. — Но я не виновата, если бы ты так не испугалась и держала голову прямо, моя рука бы не дрогнула. Ничего, сейчас сотру… и следа от линии не останется. Но ты уже больше не пугайся и не вздрагивай, когда еще раз загрохочут пушки.
— Постараюсь, — грустно промолвила Зубейда. — Я даже не имею права вздрагивать от грома и молнии, когда меня наряжают для моего властелина. Я предмет, лишенный чувств. Хоть светопреставление начнись, я должна задушить в сердце страх и ужас и быть готовой развлекать его. Такова наша участь, Паришан. Посмотри, там, на улицах, текут кровь и слезы. Обняв детей, матери плачут, умоляют пощадить невинных младенцев, не убивать. Там сабля врага сеет смерть, а что происходит здесь?..
— А здесь готовится жертва для утоления звериных страстей деспота, — ответила служанка, не сдержавшись.
Она намочила тряпочку и стала осторожно стирать со лба госпожи черную линию. С бровями было покончено, оставались глаза. Она окунула костяную спицу в маленький мешочек с черным порошком сурьмы и умело провела ею вдоль обеих век, обрамляя глаза в черную миндалевидную оправу. Однако и сурьма не дала эффекта, слезы смывали, уносили ее.
— Ну, ничего, — сказала Паришан, откладывая в сторону спицу. — Глаза у тебя и так черные, и ресницы достаточно густые, не нуждаются в сурьме. Теперь оденемся. Рубашку поменяем, очень уж она плотная и длинная. Надо бы покороче и попрозрачнее, чтобы видны были все прелести.
— Я ненавижу этот позор…
— Это уж как тебе угодно. А одеться надо так, как нравится хану…
У Паришан была своя цель — представить Зубейду в самом соблазнительном виде, чтобы этой ночью занять, отвлечь внимание хана. А потом? Потом она уже знала, как ей действовать..
Зубейда не сопротивлялась, словно бесчувственная кукла, она позволяла делать с собой все, что угодно. Она знала гаремные правила, против которых бесполезно было роптать.
Паришан облачила ее в шелковую розовую рубашку с набивными фиолетовыми цветочками, ворот которой украшали жемчуга. Края рукавов были отделаны мелкими золотыми бусами, a на подол рубашки нашиты золотые монеты, позвякивавшие при каждом движении. Разрез рубашки обнажал высокую белую грудь с искусственными родинками… Поверх рубашки она надела короткую голубую безрукавку из бархата, плотно прилегающую и обрисовывающую ее формы. Туалет довершали несколько пышных шальвар, надетых друг на друга и имеющих форму юбки. Сшитые словно из прозрачных облаков, они позволяли различить чудо естества… По краям шальвар шириной в четыре пальца шли мелкие серебряные и золотые монеты. Колени оставались неприкрытыми.
— На лодыжках будут черные бусы. К белой коже очень идет черное, — сказала Паришан.
— А что идет к черному сердцу?.. — с горечью спросила Зубейда.
— Вон то красное ожерелье из крупных кораллов, — засмеялась Паришан.
— Что ж, ты права. Нам приходится всю боль души, все сердечные раны скрывать под яркими побрякушками…
На глаза Зубейды вновь навернулись слезы
— Не плачь, душа моя, — умоляюще сказала служанка, — не время сейчас плакать. Сурьма на глазах вконец размажется.
Зубейда глухо разрыдалась. Бывают минуты, когда человек плачет и сам не зная отчего, и слезы приносят облегчение. Но у госпожи было много причин для слез…
— Ну, ну, хватит, — продолжала Паришан, — нельзя расстраиваться, хан вот-вот придет. Не дай бог, увидит тебя в таком состоянии.
Паришан была довольно рассудительной женщиной, и с хорошим вкусом. Успокаивая свою госпожу, она одновременно доканчивала ее туалет. Ожерелье из крупных кораллов в несколько рядов придало красоте Зубейды особое очарование и прелесть. А черные бусы на кругленьких икрах сделали ее совершенно неотразимой.
— Где наш ящичек с драгоценностями? — спросила Паришан, заметив, что шкатулки нет на месте.
— Он поломался, разве ты не видела? — сказала хозяйка,
— А где же украшения?
— В большой шкатулке, на окне.
Служанка открыла шкатулку, вынула все необходимое: тяжелые золотые цепи, кольца с драгоценными камнями, алмазные и жемчужные булавки, браслеты. Все это заняло надлежащее место на ее хозяйке.
Когда с туалетом было покончено, Зубейда отошла от зеркала, села на маленькую тахту, усталая, поблекшая, точно тяжко потрудилась.
Паришан взяла флакончик с розовой водой и стала опрыскивать комнату.
Пока здесь были заняты столь серьезными приготовлениями, в гаремный двор вошли двое. Один нес перед собой пестрый фонарь, второй следовал за ним. Это был хан, а тот, что шел впереди, — главный гаремный евнух. Его называли кызлар-агаси, что означает «надзиратель над девушками». То был высокий араб с грубыми чертами лица, а седые волосы, контрастируя с черной кожей, делали его облик еще страшнее.
— Как тут у вас дела? — спросил его хан.
— Благодаря твоим заботам все тихо, все живут в своих комнатках так мирно и уединенно, точно цыплятки в яичной скорлупе, — ответил кызлар-агаси, сам удивившись столь неудачному сравнению. — Вот только волнение на улицах города пугает моих ягняток.
— Ничего, завтра утром всему этому будет положен конец, — ответил Асламаз-Кули-хан. — Только сегодня ночью до самого рассвета глядите в оба.
— Кызлар-агаси пока не умер, у него сто глаз, — гордо произнес евнух. — Хвала моему хозяину — и птица не рискнет пролететь над его гаремом.
Сторожа крепости, особенно при гареме, были у хана все люди пожилые. Восток питает особое доверие к старости и считает ее достойной уважения. А араб из пустыни обычно такой же долгожитель, как нильский крокодил.[159] В этом смысле самоуверенность, проявленная нашим «надзирателем над девушками», не была лишена оснований: в свои преклонные годы он сохранил силу и живость молодости.
Беседуя таким образом, они пересекли двор и оказались у дома Зубейды-ханум. Здесь евнух остановился, а хан прошел в переднюю, где его встретила госпожа и ласковыми, сладкими словами проводила к себе. Хан сел на приготовленное для него мягкое ложе. Затем соблаговолил справиться о здоровье хозяйки дома.
— И мое здоровье, и моя жизнь целиком зависят от милостей моего господина, — ответила женщина. — Один его нежный взгляд способен подарить бессмертие, одно его слово — разогнать мрачные тучи на моем челе. Если бы я была мертва, а он ступил ногой на мою могилу, я бы воскресла. А как же я счастлива сегодня, что он переступил мой недостойный порог! Благодарение богу и его святым!
Эта небольшая речь
