Курская битва. Огненная дуга - Александр Михайлович Золототрубов
— А что он делал на батарее, когда его ранило? — вдруг спросил Карпов.
Шпак объяснил, что он проводил тренировку расчётов, когда неожиданно из туч вынырнули «юнкерсы» и стали бомбить батарею.
— Кольцов крикнул бойцам: «Всем в укрытие!» — а сам остался у орудия. Тут его и шибанул осколок. Мы отправили его в санчасть, там ему оказали первую помощь. — Передохнув, Шпак добавил: — Он потерял много крови и сильно ослаб...
Полковник прервал его:
— Ладно, старшина, завтра я заеду к вам на батарею, а сейчас мне звонят из штаба дивизии, извини. Будь здоров! — И он положил трубку.
В блиндаж зашёл старший лейтенант Кошкин.
— Старшина, — суровым тоном произнёс он, — скоро сюда привезут снаряды, организуйте их выгрузку.
— Мы это мигом сделаем, — бодро заверил его Шпак. — Сколько придёт машин, одна-две?
— Одна.
Кошкин вышел из блиндажа, что-то сказал заряжающему, который возился у пушки, и, снова спустившись в блиндаж, подошёл к старшине.
— Я был в штабе, там ходят слухи, что немцы намерены атаковать рубежи нашего полка, — настороженно проговорил он. — Если это правда, то нам надо быть готовыми дать им отпор. Наша батарея находится на стыке двух стрелковых дивизий, и по ним фрицы наверняка нанесут удар. Если в вашем расчёте есть какая-либо слабина, ликвидируйте её.
— Ясное дело, хвосты радости во мне не вызывают, так что в этом вопросе я педант, — усмехнулся Шпак. — У меня есть к вам предложение...
— Что ещё? — насторожился Кошкин. Он так пристально смотрел на старшину, что тот смутился.
— Я хочу провести две-три тренировки расчёта и хотел бы на них пригласить вас. Может, обнаружите в действиях артиллеристов какие-то огрехи?
Предложение старшины Кошкин не принял, сославшись на то, что завтра с утра он будет у артиллеристов соседа Шпака: там в расчёте почти все молодые ребята, и им нужна помощь.
— К вам приду в другой раз, Василий Иванович.
— Разрешите? — На пороге блиндажа появился ефрейтор Рябов. — Товарищ старший лейтенант, принесли почту. Вот срочная телеграмма капитану Кольцову.
Кошкин взял из его рук листок и прочёл вслух:
— «Петя, милый, родился сынуля, я дала ему твоё имя. Целую. Галя».
— Это его жена, — подал голос старшина Шпак. — Жаль, что Пётр Сергеевич не получил эту радостную весточку. Его увезли в госпиталь, — грустно добавил он. — Как нам быть?
Кошкин сказал, что завтра Кольцов уже будет в госпитале, он, Кошкин, позвонит в приёмный покой и сообщит о телеграмме для раненого.
— В десять часов утра Пётр Сергеевич уже будет готовить ответное послание своей супруге, — заверил Шпака старший лейтенант.
Шпак молчал, о чём-то раздумывая, потом взглянул на Кошкина из-под лохматых бровей.
— Может, завтра ранним утром мне съездить в госпиталь и вручить Кольцову телеграмму? — сказал старшина. — Заодно отвезу Петру Сергеевичу банку сока шиповника, мои ребята как раз приготовили, да прихвачу свёрток с яблоками: хлопцы нарвали в соседском саду.
— Хорошая идея, Василий Иванович, — поддержал его Кошкин. — А на чём вы поедете?
— Мария Ивановна сообщила мне, что в пять утра в госпиталь фельдшер едет за лекарством, я с ним поеду.
— Добро, но чтобы к часу дня вернулись, — предупредил Кошкин. — На батарею приедет командир полка и будет беседовать с командирами орудий. Да, не забудьте взять с собой автомат, как и положено.
— Факт, возьму, как же без оружия? — улыбнулся Шпак, сразу повеселев.
Прошло немало дней с тех пор, как Павел Шпак вернулся из Саратова, но мысли о матери не покидали его: то вспомнит, как она в сорок первом провожала его на учёбу в академию, как просила его поберечь себя и «грех на душу не брать», то будто наяву видит мать у калитки дома — приехал на побывку, вошёл во двор, она обхватила его руками, прижала к себе и стала жарко целовать, приговаривая: «Всё моё счастье в жизни — это ты, Павлуша, и если с тобой что-то случится, я не переживу». Он успокаивал её, говорил, что у него одно желание — закончить учёбу и скорее попасть на фронт: «Батя сражается с фашистами, а я что, хуже его?..» Мать не соглашалась: «Отец человек закалённый, бывал не раз в боях, а ты ещё молод, у тебя на губах молоко не обсохло!» Этот упрёк насчёт молока сердил его, но с матерью он не ругался, не упрекнул её в чём-либо, а лишь спокойно возражал.
«Вернусь с войны и поставлю памятник на её могиле», — подумал сейчас Павел.
Резкий звонок разорвал тишину в коридорах академии — урок закончился. Павел свернул конспект и хотел было идти, как в класс вошёл дежурный офицер с красной повязкой на левой руке и сказал:
— Курсант Шпак, вас вызывает начальник академии!
Павел растерянно переспросил:
— Меня? — И усмехнувшись, добавил: — Вы, товарищ капитан, наверное, что-то напутали?
— Никак нет, вас ждёт генерал, прошу поторопиться! — В голосе дежурного офицера зазвучали приказные ноты.
— Есть, иду, — ответил Шпак, а в голове у него мелькнула мысль: «Что ещё случилось?..»
У двери кабинета начальника военной академии Павел перевёл дух, потом шагнул вперёд.
— Товарищ генерал-лейтенант, курсант Шпак прибыл по вашему приказанию! — доложил он, вытянувшись по стойке «смирно».
— Ну, здравствуй, Павел Васильевич, — так, кажется, тебя зовут по батюшке? — Генерал подошёл к нему ближе, тепло пожал руку. — Садись. Как съездил домой?
— Всё хорошо, товарищ генерал, — грустно промолвил Шпак, садясь на стул. — Мать похоронил, всё сделал честь по чести. Так сказать, отдал ей последний долг... Тут уж было не до веселья.
Генерал согласился с ним.
— Да, невесёлая случилась у тебя поездка. Я, когда хоронил свою маму, даже слезу обронил... Тяжкое это дело — хоронить человека, который дал тебе жизнь, — вздохнул генерал. Затем он спросил уже официально: — Как ваша жена?
— Ещё не родила...
— Ваш отец где служит? — вдруг спросил генерал.
— На Воронежском фронте в артиллерийском полку.
— Кем? —
