Александр Артищев - Гибель Византии
— Отдай карту Мустафа-бею, — распорядился Саган-паша. — Больше она тебе не понадобится.
Лодовико повиновался.
— Ступай! Мои слуги позаботятся о твоем ночлеге.
— Пусть паша простит меня, но дела призывают меня этой же ночью обратно в Галату.
— А может к Караджа-бею? — усомнился флотоводец.
— Нет, светлейший. Я веду переговоры только с одним человеком. И на мою честь можно положиться.
— Когда партнёр честен со мной, мое слово нерушимо, — в свою очередь пообещал паша. — Если калитка в назначенное время будет открыта, ни один волос не упадет с голов жителей Галаты.
Бертруччо поклонился.
— Прими от меня золото, — продолжал Саган-паша. — Оно понадобится тебе для подкупа сообщников и стражи.
Он бросил генуэзцу увесистый кошелек. Лодовико на лету поймал его.
— Мустафа-бей, — приказал флотоводец. — Позаботься, чтобы у уважаемого гостя не возникло неприятностей в дороге.
— Покорно благодарю, паша, — возразил генуезец, — но я предпочитаю не связывать себя ничьей помощью.
Паша пожал плечами. Затем прикрыл глаза в знак того, что разговор окончен.
Бертруччо поклонился и вышел из шатра. Отдалившись на некоторое расстояние, он почувствовал у себя за спиной шаги и резко обернулся. К нему приближался Мустафа-бей.
— Мне хотелось бы поговорить с тобой, генуэзец.
— А мне надо идти, — отрезал Бертруччо. — У меня нет времени на пустую болтовню.
— Я не задержу тебя надолго.
Сановник встал перед ним, заложив руки за спину.
— Из всего, что мне только что довелось услышать в шатре, — заговорил он на итальянском, — и из того, что я слышал о тебе раньше, я понял, что ты не совсем тот, за кого себя выдаешь.
Рука Бертруччо непроизвольно скользнула к поясу.
— Не вздумай обнажать оружие, — предостерег его собеседник. — Не забывай, в каком месте ты находишься.
— Что тебе нужно? — грубо спросил Лодовико.
— Мне было бы интересно знать, кто стоит за твоей спиной. Ведь даже в сытой, благодушно-самодовольной Генуе не могут не понимать, что ценой предательства они лишь на короткий срок, да и то ненамного, облегчат положение своих сородичей. Галатских купцов ждет участь дойной коровы, которой позволяют пастись лишь до тех пор, пока из нее не будет выжата последняя капля молока. После чего ее без сожаления отправят на живодёрню.
Он хмыкнул и провел рукой по светлой, почти белесой бородке.
— Но поскольку ты вряд ли расположен давать мне ответ, я позволю себе предположить следующее: а не отбрасывается ли на берега Босфора тень святейшего Ватикана? Я знаю, как хотелось бы Риму обезглавить православную церковь, чтобы прибрать к своим рукам весь мир греко-славянских схизматиков.
— Занимайся догадками сколько пожелаешь, новоиспечённый бей, — высокомерно ответил генуэзец. — Но помни, что день, в который ты докопаешься до истины, будет твоим последним днем.
— Ты удивляешь меня, — пожал плечами сановник. — Пугать кого-либо своей немощью — дело неблагодарное. С вторжением турок весь христианский мир оказался под угрозой завоевания исламом. Но твои хозяева кроме дележки кардинальских и княжеских шапок, и прочей мышиной возни, ни на что большее не оказались способны.
— Ты закончил, бей? — осведомился Лодовико.
Он уже еле сдерживал себя.
— Нет, еще одно. Я хотел сказать тебе, что твоя ловкость и сметливость произвели впечатление на пашу. Он желал бы видеть тебя в числе своих приближенных.
— Сойди с дороги, мусульманин, — Лодовико брезгливо отстранил его. — Я, быть может, негодяй из негодяев, но от веры предков никогда не отступлюсь.
— Тебе необязательно делать это. Я перешел к мусульманам потому, что разуверился в ценностях, которые превозносят наши лицемерные святоши. Если ты поклянешься достойно служить паше, никто и не вспомнит, что ты христианин.
— Зато я буду помнить об этом всегда, — холодно ответил Лодовико и, оттолкнув бея плечом, быстро пошел прочь.
— Жаль, очень жаль, — донеслось до него вслед.
Легким, стремительным шагом Лодовико отмахал около трех миль, отделяющих шатер Саган-паши от стен Галаты. Свет луны и усыпанное звездами небо помогали ему безошибочно ориентироваться в пути, обходить сторожевые заставы, расположение которых он успел досконально разузнать. Уже виднелся впереди черный гребень крепостных стен, как вдруг на пути у него возникло нечто, отдаленно напоминающее сгорбленную человеческую фигуру.
Генуэзец невольно сбавил шаг. Фигура не шевелилась. Бросая по сторонам быстрые цепкие взгляды, Лодовико пошел вперед, держа руку на рукояти сабли.
«Засада?» — лихорадочно думал он. — «Проделки Мустафа-бея? Навряд ли. Да и кто мог признать меня в костюме сипаха?»
Пройдя еще несколько шагов, он всмотрелся и вздохнул с облегчением: по одежде он распознал в стоящем перед ним человеке бродячего дервиша, одного из тех, кто в великом множестве сопровождал армию султана.
— Отойди с дороги, старик, — по-турецки произнес он. — Не мешай воину Аллаха идти своим путем.
— Ты уже отходил свое, предатель, — послышалась в ответ итальянская речь.
— Долго же мне пришлось искать встречи с тобой!
Генуэзец на мгновение оторопел, затем быстро выхватил саблю из ножен. Старик перехватил свою палку обеими руками и держа её наперевес, двинулся навстречу генуэзцу. Завязался бой, короткий и необычный. Как ни старался Лодовико дотянуться саблей до противника, клинок каждый раз встречался с ловко подставленной под удар палкой. Как железо крепкое дерево крошилось в щепы, но ломаться, похоже, не собиралось. После очередного удара старик перехватил посох за широкий конец и с силой опустил его на основание клинка. Раздался короткий звон; сломанное лезвие, кувыркаясь в полете, исчезло в темноте.
Лодовико отбросил оставшийся в руке бесполезный обломок и выхватил кинжал. Точно так же поступил и дервиш. Держа оружие в полусогнутых руках, они некоторое время кружили друг против друга.
Наконец старик, выкрикнув нечто неразборчивое, прыгнул вперед. Лодовико быстро присел, выбрасывая руку с кинжалом навстречу летящему телу. Его удар не достиг цели — еще в полете противник успел наотмашь хватить лезвием по вытянутой руке. Острая боль в предплечье от режущего удара едва не заставила генуэзца выронить оружие. Перехватив кинжал левой рукой, он в свою очередь набросился на врага, но тот ловко уклонился от столкновения. Противники вновь закружили друг против друга, как пара дерущихся скорпионов.
Кровь обильно текла из раны; силы быстро покидали Лодовико. Он уже понял, что перед ним — один из самых жестоких и преданных слуг Феофана, но ни звать на помощь, ни просить пощады он не собирался. Сословная гордость и понятие дворянской чести не позволяли ему признать свое поражение. Да и чем этот поединок отличен от дуэли, где жизнь и смерть бойца всецело находятся в его собственных руках?
Собрав всю волю в кулак, Бертруччо еще раз попытался дотянуться до врага. Промахнулся и тут же почувствовал у себя в боку обжигающую боль от удара. Генуэзец коротко всхлипнул, рухнул на колени и через несколько мгновений тяжело осел на землю.
«Я убит? Да, убит!» — он чувствовал, как горячая кровь затапливает внутренние полости его тела. — «Пусть так, но дело свое успел выполнить!»
Ангел приблизился к нему, наступил на еще сжимающую кинжал руку и прислушался. Из груди умирающего с короткими всхлипами вылетали слова:
— ….исповедаться…. последнее утешение…. священника мне….
— Обойдешься без святого причастия, иуда, — жёстко улыбаясь, произнёс византиец.
Он наклонился и острым лезвием наотмашь полоснул врага по открытому горлу.
— Больше ты не сможешь вредить нам.
ГЛАВА XXXVI
Растянув в подобострастной улыбке уголки своего жабьего рта, Шахабеддин бочком зашел в опочивальню султана, низко поклонился и сложил руки на животе. Мехмед принял евнуха нелюбезно.
— Ты тоже пришел уговаривать меня? — закричал он, как только коротышка переступил порог.
Главный смотритель гарема принял удивленный вид.
— Я не понимаю, повелитель.
Мехмед швырнул подушкой в большую китайскую вазу. Ваза опрокинулась и раскололась на несколько кусков.
— Час назад я прогнал целую делегацию пашей и санджак-беев. Эти наглецы долго юлили и хитрили, но я знаю, цель была у них одна: принудить меня вернуть войска обратно.
Напускное удивление на лице евнуха сменилось маской легкой обиды.
— Разве я когда-нибудь давал своему господину повод считать себя замешанным в придворных интригах?
— О нет, почтенный Шахабеддин! Святость ореолом окружает твое жирное тело, — съязвил султан и отвернулся в сторону.
Главный евнух смущенно откашлялся.
— Зачем ты пришёл? Говори!
