Хроники Червонной Руси - Олег Игоревич Яковлев
— Воистину, — гладя окладистую бороду, согласился с князем боярин Лазарь.
Гертруда, презрительно хмыкнув, на сей раз промолчала. Понимала она, что зашла слишком далеко. В ту же ночь втроём они составили грамоту и отослали гонца в Перемышль к Ростиславичам.
В грамоте сей, украшенной вислой свинцовой печатью, содержались горячие заверения Ярополка в дружбе и любви к своим двухродным племянникам. Но о наделении волостями безземельных родичей не было написано ни слова.
ГЛАВА 7
К югу от обведённого буковыми стенами и городнями[57] Перемышля простирались густо поросшие лесом увалы[58] Карпат. Среброструйный Сан, петляя и извиваясь, словно змей, выделывая крутые повороты, подступал к городу с другой, полуночной, стороны. И шли дороги, пути торговые. Один из них вёл через земли угров и чехов в Прагу и дальше в немецкий Регенсбург. Другой шлях тянулся в Киев, третий — на Волынь, четвёртый — в небольшой городок Галич, залегающий на высоком, правом, берегу Днестра. Соль — вот главное богатство Перемышля. Соль возили тороватые[59] купцы, почитай, по всей Руси. Да и земли вокруг Перемышля плодородные, рольи[60] здесь были знатные, урожаи собирали добрые — пшеницы, проса, ячменя, ржи. На Волыни, окрест Владимира и Луцка, о таких и не мечтали. В каждом дворе в городе, почитай, корова имелась, в хлеву откормленный хряк. Мазанки простого люда, густо облепившие прибрежные холмы, украшены весёлой росписью, чисты и просторны. Зажиточно жили перемышляне, лучше, нежели в соседних Волыни, Польше или в уграх.
На берегу Сана — обширные соляные склады, по соседству шумел многолюдный торг, на мосту, переброшенному через реку, во всякое время дня теснились обозы с товарами.
Тиуны[61] и вирники[62] Ярополковы трудились здесь вовсю. Жаждал прибрать к рукам богатство Перемышльской земли молодой волынский владетель. Спрашивал со своих слуг строго за недостачу даней и вир, но и на лихоимства частые закрывал глаза. А меж тем люд градской, привыкший к более вольной жизни, потихоньку роптал.
Среди купцов и бояр Перемышля зрело недовольство властью Ярополка. Тут как раз и примчались в город обиженные старшим князем трое братьев Ростиславичей. Первым делом поскакали верные братьям люди по сёлам и городкам окрестным, набирали ратников в молодшую дружину. Да только всё одно невелика была у князей-изгоев рать, не хватало им звонкого серебра, чтоб платить за службу и содержать достаточное число умелых воинов. Приходилось вздыхать да думать, куда бы податься. Или наняться на службу к ромеям, сторожить императорские покои в Константинополе[63]? Или отъехать к матери в Хорватию? Или к какому князю пристать?
Сиживали за столом в горнице терема, думали, гадали, как быть. Грамоте Ярополка не верили, ехать в Киев ко Всеволоду тоже не спешили — опасались дядькиного гнева.
— Может, правильно Коломан нам писал? В Унгвар нам путь держать? — сомневался Володарь.
— Ты уж, братец, вовсе, яко угр, стал. Не Унгвар, но Ужгород — тако сей градец исстари кличут, — с грустным вздохом заметил Василько.
— Да тут не токмо угром — волком станешь, без волости сиживая! — недовольно ворчал Рюрик.
— Надобно нам с боярином Вышатою потолковать. Другом, товарищем ратным отцу нашему он был, — предложил Василько.
Теперь уже очередь грустно вздыхать пришла Володарю.
— Что, озёра синие Аннушки, свет Вышатичны, покоя не дают? Может, ты и прав, да только чем нам Вышата поможет? Тем паче ехать обратно на Волынь, в Ярополковы лапы, в пасть волчью — нет, пускай другие охотники туда суются!
Так ни к чему покуда не могли прийти братья. Не знали они, как им теперь поступать, что делать. Володарь собирался уже было ехать в Ужгород, в угры, Василько думал о службе в Царьграде, Рюрик вообще никуда уезжать не хотел.
Сидели они, смотрели друг на дружку, спорили, кусали уста.
…Однажды хмурым вечером постучались в ворота Перемышля несколько закутанных в мятелии[64] всадников. Стояла поздняя осень, последний палый лист, прибитый холодными каплями дождя, догнивал на сырой земле. Сан вышел из берегов, бурлил, клокотал, грозя порушить мост. В столь унылую пору пустели оживлённые шляхи. Потому и таким нежданным был приезд неведомых гостей.
В горнице терема один из прибывших стянул с головы шелом с прилбицей[65] волчьего меха, пригладил взъерошенные волосы, попросил испить кваску.
— Ты, что ли, Давид?! Здорово, княже! — узнал вдруг Рюрик такого же, как и они, безземельного, князя-изгоя Давида Игоревича.
— Он самый, братцы! — рассмеялся Давид. — Вот, прибыл к вам. Такое дело! Человека одного привёз.
Он расстегнул алый плащ-корзно[66], подбитый изнутри мехом, стал стягивать через голову кольчугу. Сняв, передал её челядину, расположился по-хозяйски на лавке посреди горницы, знаком подозвал высокого худощавого молодого человека лет двадцати со смуглым лицом, облачённого в долгую суконную хламиду. Густые чёрные волосы незнакомца перехватывала золотистая лента. Несмотря на невеликие лета, он уже успел отрастить довольно долгую окладистую курчавую бороду.
Остальные спутники Давида, повинуясь жесту княжеской руки, вышли из горницы.
— Ну, Халдей, сказывай, не боись! Такое дело! Пред тобой братья Рюрик, Володарь и Василько! Сыновья князя Ростислава. Того, которого отравил в Тмутаракани коварный греческий катепан[67]!
Володарь недовольно нахмурился. Чего это вдруг Давид напоминает им о старой горестной истории? В прошлое лето безудельный родич тоже гостил в Перемышле, засматривался на их сестру Елену, ходил осторожно вокруг да около, вёл неторопливые, но настойчивые разговоры о том, что не мешало бы им породниться, стать друг дружке ещё ближе. Тогда Рюрик с братьями ответили Игоревичу так: сами мы без волостей, яко и ты. Вот получим уделы — и будем о сестре с тобой толковать.
Ко всему прочему сама юная Елена, а стукнуло ей в ту пору всего-то пятнадцать годков, и думать не хотела о браке с Давидом.
— Хитрый он. Не поймёшь, где правду глаголет, где лукавит, — говорила юная
