Хроники Червонной Руси - Олег Игоревич Яковлев
На Волыни, как и в Перемышле, осень стояла затяжная, тёплая, но дождливая. Ярополк пропадал на ловах, в огромном числе привозили во Владимир туши убитых кабанов, туров, оленей. А где охота, там, как водится, и ол, и меды льются без меры, и весёлые пиры тянутся нескончаемой чередой.
Гертруда негодовала. Будто забыл её сын о Ростиславичах, об опасности, кои таят в себе родичи-изгои. Вечно пахло от него хмельным, иной раз, бывало, так упьётся, что и идти не может — гридни волокут его в хоромы.
«Как похож на отца! — вздыхала вдовая княгиня. — Тот тоже во всех попойках первым был! Вот и бегал дважды из Киева, гонимый родичами!»
Слёзы порой наворачивались Гертруде на глаза при воспоминании о покойном супруге. Смотрела на любимую внучку Анастасию, на крохотных внучат, думала с горечью, сомневалась: «А сумеет ли Ярополк первую замуж хорошо выдать, а вторым столы добрые княжеские передать?»
Подходила к Ярополку, стыдила его, кричала возмущённо:
— Совсем погряз в своих охотах, в пучину пьянства опустился! О семье, о чадах малых бы помыслил!
Отмахивался от матери Ярополк, морщился от головной боли после очередной пьянки, глушил её огуречным рассолом, тряс густой копной пшеничных волос, одно твердил Гертруде в ответ:
— Отстань! Всё добре будет, матушка!
Княгиня Ирина, видела Гертруда, мужа своего обожала и на частые хмельные попойки его с дружиной закрывала глаза.
— Все они пьют, когда не воюют, — говорила она Гертруде. Сноха занималась вышиванием воздухов[75], илитонов[76] для церквей, была спокойна, ровна со всеми, и это ещё сильней раздражало вдовую княгиню. Хотелось отхлестать её по щекам, чтоб слушалась, чтоб ходила в воле старшей. Не получалось, побаивалась Гертруда сыновнего гнева, а ещё пуще всяких кривотолков, в которых выставили бы её злобной ведьмой славянских мифов. Раздражение своё вымещала на холопках, стегала их посохом безбожно, одну, особо дерзкую, до полусмерти избила, долго потом придворные лечцы отпаивали девку травами.
Ну, да раба, холопка человек разве? Она — вещь, служить должна хозяйке своей верой и правдой.
Гулянки Ярополковы вывели в конце концов Гертруду из себя. Посовещалась она с боярами Лазарем и Жирятой и после недолгих колебаний вызвала к себе Фёдора Радко.
Удатный молодец переступил порог и отвесил госпоже поклон. Испытующим оком оглядела его Гертруда.
Русые кудри вьются плавной волной, чуб густой спадает на чело, в глазах ни капли подобострастия, одна уверенность и смелость, плечи широки, длани сильные сжимают папаху. И одет Радко, как подобает княжескому отроку. Кушак зелёный перехватывает тонкий стан, под широкими рукавами лёгкого кафтана видна льняная рубаха, сапоги добротные зелёного же тима[77] облегают ноги.
«Ентот не подведёт», — решила вдовая княгиня. — Не должен подвести».
Забарабанила она в задумчивости перстами по деревянному подлокотнику кресла.
— Вот что, отроче, — сказала наконец, прервав молчание. — Гляжу, не шибко по душе тебе ловы в здешних пущах. И до медов невеликий ты охотник. Тако?
— Ну, ежели пить, дак в меру, — немного смущённо потоптавшись возле двери, ответил Радко.
— Мне пьянство князя Ярополка поперёк горла встало! Не могу более на енто безобразие глядеть. Как токмо путь зимний устоится, отъеду в Новгород, к другому моему сыну, Святополку! Давно с им не видалась. Будешь меня в дороге охранять. Подбери ратников добрых, надёжных, человек с полсотни. Чтоб и обоз сторожили с добром, и меня саму оберегли. Путь дальний, в лесах разбойники, тати рыщут.
На лице Фёдора ни единый мускул не дрогнул. Не колеблясь ни мгновения, кивнул он кудрявой головой и промолвил княгине в ответ:
— Сделаем, матушка-княгиня! Всё, как велишь!
Он улыбнулся столь легко и беззаботно, что у Гертруды сразу отлегло от сердца.
…Передвигались на санях, в лютые морозы. В возках было тепло, жарко топили походные печи. Гертруда с двумя служанками ехала в самом большом возке, в других везли княгинино добро, в третьих отдыхали, сменяя друг друга, оружные гридни. Радко, тот, кажется, и в возок почти не залезал, всё ехал верхом, а на привалах, расставив вокруг обоза охрану, ложился спать прямо у разведённого костра, завернувшись в стёганый вотол на меху или накрывшись лапником. От него частенько исходил запах свежей хвои.
«Всё лучше, чем медовухой», — криво усмехалась Гертруда.
Из двоих челядинок одна была та самая, которую она тогда избила до полусмерти. Худая, угрюмая, она больше молчала, и шея у неё после побоев как-то странно дёргалась. Тем не менее сошлась она с Гертрудиным шутом-карликом Ляшко, который всю дорогу сидел на печи да смешил всех безыскусными шутками, строя рожи и звеня игрушечными доспехами.
После Вышгорода поезд княгини повернул на север, по крутому берегу Днепра достиг Смоленска, оттуда после седьмицы отдыха в доме местного воеводы двинулись путники вдоль Ловати[78], объезжая заснеженные болота. Весело бежали по зимнику сытые, хорошо накормленные на постоялых дворах кони.
Однажды, уже вблизи Русы[79], налетела на задний возок стая голодных волков. Радко, обнажив меч, первым бросился на дикого зверя. Ржание коней, лай, звон железа разнеслись в морозном воздухе. Обе служанки, Харитина и Крыся, испуганно заохали.
— Чего расшумелись, клуши?! — зло прикрикнула на них Гертруда. — Али волка впервой увидали?
Сама она держалась невозмутимо, гордо вздёргивая вверх голову в чёрном вдовьем платке. Качались в ушах драгоценные звездчатые серьги.
Волков отогнали, Радко и другие ратники долго очищали снегом от алой звериной крови мечи и булатные рукавицы.
Ляшко вертелся тут же, с деловитым видом совал в сугроб свою игрушечную сабельку и кричал:
— Во как! Лихо мы их посекли!
Гертруда хохотала от души, посмеивалась и битая ею Харитина. Оборвав веселье, княгиня обратилась к Радко:
— Надобно, отроче, гонца в Новгород отправить. Сведать, где мой Святополк обретается. Может, его и в городе-то нету.
— Сделаем! — отвечал ей Фёдор всё с той же неизменной белозубой улыбкой.
Честно говоря, не по нраву совсем была молодцу злонравная, грубая и резкая мать Ярополка, но он, раз нанялся в дружину,
