Владимир Рынкевич - Мираж
И преображенцы не выдали: человек 20 быстро окружили Кутепова, оттесняя злобствующих, приговаривая: «Не дело это, ребята... Не совершайте убийства... Не совершайте грех...»
Вечером, выслушивая доклад адъютанта о подготовке полка к походу, Кутепов был мрачен и странно безразличен. Капитан осторожно пытался как-то его расшевелить:
— С нашими солдатами мы можем спокойно идти в наступление, — говорил он. — Сегодня они показали свою верность присяге и вам, Александр Павлович.
Полковник скептически взглянул на капитана и не стал продолжать разговор о верных солдатах.
— К утру приготовьте приказ о походе, — сказал он.
Адъютант уже подходил к двери, когда Кутепов остановил его вопросом:
— Что вы думаете о будущем наступлении, капитан?
— Я уверен в успехе, — ответил капитан не совсем твёрдо.
— Мой полк выполнит приказ, а эти, — он презрительно покачал головой, — эти побегут и побросают винтовки. И хорошо, если побросают, а то ещё и офицеров своих перебьют.
1917. ИЮНЬ
Жарким утром Кутепов с небольшой свитой объезжал центральные улицы Тарнополя. На белой стене городской управы, между рядами маленьких старинных окон увидел плакат — красным по лоснящемуся чёрному: «Тыл победил самодержавие, фронт победит Германию».
— Согласны с лозунгом Брусилова[10], поручик? — спросил он, повернувшись к сопровождающему.
— Так точно, господин полковник, — ответил тот. — Наступление началось удачно.
— Удачно, Фёдора Ивановна. Чуть не половина полков отказались идти в бой. Удачное начало — заслуга Корнилова. И то, что мы с вами здесь, а не на передовой, тоже его решение. Но он оставил нас в резерве не для того, чтобы мы яблоки ели, а чтобы спасти фронт, когда армия побежит от немцев. «Армия свободной России», как её называет господин военный министр. Слышали его пламенные речи?
У ворот городского рынка спешились, бросили поводья ординарцам, небольшой группой вошли в раскрытые ворота, в шум и гвалт оживлённой толпы. Кутепов, конечно, впереди: не позволял ни ехать, ни идти рядом с ним — почти все окружающие оказывались выше ростом. Перед офицерами расступались, зелёные солдатские гимнастёрки разбегались по углам — не привыкли ещё к свободе. Навстречу выбежал унтер-офицер, за ним четверо солдат с винтовками. Солдаты дисциплинированно вытянулись, унтер подошёл по-уставному, отдал честь и доложил, что несёт патрульную службу и никаких происшествий не произошло.
Из толпы любопытных выдвинулся офицер. Кутепов узнал поручика Дымникова, подозвал, спросил:
— Отдыхаете, поручик?
— И отдыхаю, и патрули проверяю, господин полковник.
— Налегайте на яблоки — в бою некогда будет лакомиться. Готовы?
— Мы, все офицеры, с нетерпением ждём, господин полковник.
— Теперь скоро. А пока отдыхайте.
Глядя вслед полковнику, направившемуся со своей свитой к выходу, Леонтий удивлялся: ведь полковник и вправду верит, что он, Дымников, так и рвётся в бой — не дай бог, без него Берлин возьмут. А ему вся эта суматоха с переходом в Тарнополь, с подготовкой к наступлению — лишь невыносимая разлука с Марысей. Проходя между торговыми рядами, он остановился не у яблок, а около огромной корзины с жёлтой черешней. Какой-то особый сорт — крупная, янтарно-желтая с розовым оттенком — цвет обнажённого тела Марыси. Казалось, даже запахом её повеяло: горячий мускус и тонкие духи из Варшавы. Взял веточку с двумя ягодами — еле пахнет травой.
— Берите ягоду, пан офицер, — говорила торговка — молодая черноглазая и черноволосая украинка, — ой, и сладка ж черешня. Кушайте на здоровье.
— Почём продаёшь?
— Такому гарному пану офицеру так отдам.
Её яркие губы расслабленно раскрылись в призывной улыбке.
— Так уж и всё мне дашь?
— Всё, пан офицер, — сказала девушка, многозначительно понизив голос, и взволнованно вздохнула.
Леонтий ещё не решил, пойдёт ли с ней, когда его кто-то сзади хлопнул по плечу. Он повернулся и увидел штабс-капитана Меженина рядом с неизвестным молодым брюнетом в фуражке и френче «под Керенского».
— Ты, Лео, как всегда, выбрал самую красивую.
— Самую красивую черешню, — сказал Леонтий, разглядывая незнакомца. Тот, хотя и смотрел на него, на торговку, на черешню, но, судя по взгляду, ничего этого не видел, погрузившись в какие-то свои мысли.
Меженин познакомил:
— Помощник военного комиссара правительства по 8-й армии Виктор Борисович Шкловский[11].
Механически пожав руку и, по-видимому, оторвавшись, наконец, от какой-то своей мысли, сказал Меженину:
— Бессмысленно копаться в дилетантской философии толстых и Достоевских. Искусство — не смысл, а приём.
— А если меня интересует смысл? — возразил штабс-капитан.
— Где Игорь, там обязательно Толстой и Достоевский, — добродушно упрекнул Дымников. — Если тебя интересует смысл, то какой смысл торчать на рынке, если совсем рядом настоящий ресторан?
На завтрак им подали кислое местное вино, жареную курицу и много всяких овощей. Помощник комиссара продолжал всматриваться в глубину своих мыслей и некоторые из них подбрасывал собеседникам. Сказал, что Толстой, Достоевский, а вместе с ними и Блок — это нафталин, что литературное произведение различается не содержанием, а тем, в каком порядке расставлены слова, что поэзия — это только слова, и совсем не важно, что они означают... Что касается Блока и символистов, то они трупы. Новый великий поэт — Маяковский.
Маяковского Леонтий видел в «Бродячей собаке», но такая поэзия его не увлекала, и, воспользовавшись винной паузой, он спросил о предмете более близком:
— Зачем вы так стремитесь на фронт? Собираете материал для литературы?
— На фронте я с 14-го года. Был шофёром на грузовике. Подвозил боеприпасы на передовую и на морозе голыми руками чистил карбюраторы. Материала много, но использовать его не буду. Пишу о другом.
— О приёмах литературы, — попытался объяснить Меженин.
— Искусство как приём. Так будет называться книга. Даже здесь я урывками работаю. Думаю, кое-что записываю, — сказал Шкловский и похлопал по нагрудному карману френча, туго набитому бумагами.
— Но всё же зачем на фронт? Наступление обречено.
— А почему Лавр Георгиевич покинул пост командующего Петроградским военным округом и повёл в бой 8-ю армию? — спросил Шкловский и, не дожидаясь ответа, объяснил сам. — Потому что он хочет победить Германию. Вот и я тоже этого хочу. Я имел честь беседовать с Корниловым, и он почти прямо признался, что без него наступление сорвётся, а с ним возможна победа. Вот и я так думаю.
— Вы масон?
— Нет, я еврей и хочу, чтобы Россия вместе с союзниками победила Германию. Если войну выиграют немцы, в России всё будет очень плохо. У нас многие мыслящие люди разделяют это мнение. Знаете, кто назначен комиссаром вашего фронта к Брусилову? Борис Савинков[12].
— Он же заядлый революционер, бомбист, преступник! — удивился Леонтий.
— Его считали преступником, а он боролся против монархии. Теперь он действует во имя победы армии свободной России.
— Многие... мыслящие, — безнадёжно вздохнул Меженин. — Их очень мало, этих многих, а солдат 10 миллионов, и почти все они не хотят воевать.
— Вот я здесь для того, чтобы убедить солдат сражаться.
— А ты, Игорь, куда?
— Мне приказано сопровождать Виктора на позиции нашего полка.
— Почему не к нам?
— У вас Кутепов, — сказал Шкловский, — прекрасный командир. За ним солдаты пойдут в бой.
— Ты, Лео, тоже ведь хочешь, чтобы Россия победила?
— Сейчас, после такого завтрака, я хочу только Марысю.
— Что тебе мешает? Она же здесь.
— Как здесь? Где?
— Я её встретил возле штаба. Просила передать тебе привет, если увижу. Сказала: примчалась за коханым. Я думал, ты знаешь.
— Здесь? Возле штаба? Господа, честь имею. Я побежал.
Ночью они почти не спали. Он умел довести женщину ласками до нервических слёз, и Марыся плакала, приговаривая, что кохает его, а он уходит в бой, может, на смерть. Такой молодой, красивый.
— Не плачь, Марысенька. Меня не убьют — я счастливый.
— Ваш Кутепов злой, глаза, как у цыгана, женщин не любит. На меня даже не смотрел. Он всех вас на смерть поведёт и не пожалеет. Ой, Леочка, коханый! Зачем такая война? Солдаты побегут, а вас, офицеров, немцы побьют.
— Наши не побегут... Они у нас... верные, — бормотал Леонтий в полудрёме. — И Кутепов... он хороший командир... И другие...
— Говорили, какой-то новый генерал приехал из Петрограда.
