Владимир Рынкевич - Мираж

Мираж

Мираж — превратный вид отдалённых предметов.

Часть первая

МЕСЯЦЫ СМЕРТИ

1917. 27 ФЕВРАЛЯ

акануне рокового дня он завтракал в офицерском собрании. Прибывший с фронта в краткосрочный отпуск помощник командира полка оказался здесь старшим офицером.

Он всегда умел повиноваться и молчать и, достигнув высокой должности в лучшем российском полку, так же честно повиновался высшим и предпочитал золото молчания даже теперь, когда всё вокруг взбудоражилось, заговорило и как будто зашаталось. Болтовня офицеров за столом о каком-то ответственном министерстве, о правах Государственной думы, о законных требованиях бастующих рабочих и прочий вздор раздражали полковника Кутепова, и он позволил себе высказаться определённо. Отбросил салфетку, отодвинул прибор и сказал:

   — Рабочий должен работать, а не болтаться по городу с антигосударственными лозунгами. Вернуть к станкам, и пусть трудятся на оборону. Зачинщиков расстрелять! Государственную думу распустить, чтобы не мешала довести войну до победного конца! Некоторым офицерам, — пока не называю их фамилии, — рекомендую прекратить обсуждение решений государя, правительства и военного командования. Напоминаю, что мы — офицеры лейб-гвардии Его Императорского Величества Преображенского полка. Его Императорского Величества, а не пьяной толпы на улицах, так вас напугавшей, поручик Макшеев! Честь имею.

Сказав это, он покинул офицерское собрание.

Вслед кто-то произнёс вполголоса: «Солдафон и монархист», а старый преображенец полковник Павленков, совершенно больной, явившийся в собрание лишь ради встречи с Кутеповым, направился к телефону и позвонил в Градоначальство. Долго добивался соединения с командующим Петроградским военным округом генералом Хабаловым и так же долго убеждал его, что надо привлечь Кутепова к наведению порядка в столице.

По дороге на Васильевский остров к сёстрам, у которых остановился, Кутепов мысленно продолжал полемику с болтунами. Этими аристократами-либералами. Гувернёры их в Летний сад водили, французскому учили лучше, чем русскому, летом — в именье, осенью — в Ниццу, служба для наград и званий, а такие понятия, как «присяга», «верность государю», «смерть за отчизну», — всё это слова для служак-плебеев, таких как он сам, выросший не в столице, а в далёком Череповце. Всего добившийся своим трудом и верной службой. Всего? А что он имеет, кроме службы в любимом полку, где шефом сам государь? Даже своей крыши не имеет. Живёт у сестёр. Да и сёстры...

Дома его ждал гость, а вернее сказать, проситель. Конечно, полковник против протежирования, но у младшей сестры Саши есть лучшая подруга, а у той — лучший, наверное, друг — некий поручик Лео, рвущийся из неспокойной столицы на фронт, в хороший полк, а разве Преображенский не лучший полк? В прошлый приезд Кутепов встречался с поручиком и, слава Богу, тот оказался вполне порядочным офицером — сын профессора, окончил Константиновское и, вот, меняет артиллерийскую карьеру на гвардейские погоны. Даже успел повоевать и получить ранение.

Поручик и его подруга, преждевременно располневшая и стеклянно сверкавшая глазами, сидели с сёстрами в гостиной и ждали его. Лео, то есть поручик Леонтий Андреевич Дымников, листал первый номер «Русской мысли»[1] с « новой поэмой Блока. Александр Павлович вежливо присоединился, послушал чтение, затем высказался:

   — «Нас всех подстерегает случай...» Это так, но у солдата наготове всегда должен быть ответ на любой случай.

Дымников соглашался, и его большие голубые глаза серьёзно хмурились и становились совсем круглыми.

   — Пойдёмте в кабинет, и я покажу вам, поручик, другую поэзию.

Он провёл гостя в комнату с портретами, картинами на стенах, книгами в массивных застеклённых шкафах. Кутепов подошёл к одному из шкафов.

   — Моя поэзия здесь, — сказал он, раскладывая на столе огромный том в медном окладе с металлическими застёжками.

По таким книгам читают в церкви, но в этой излагались догмы другой религии. На переплёте славянской вязью: «История лейб-гвардии Преображенского полка. Сочинение Ив. Забелина к 200-летию регулярной Русской армии и коронации». На развороте гравюра во всю страницу с надписью: «Преображенское или Преображенск Московская столица достославных преобразований первого императора Петра Великого».

   — Книга вышла к 200-летию армии и к коронации. То есть...

   — Это... Когда Ходынка[2]?

   — Нет! Что вы, поручик? Речь идёт о коронации государя Александра Третьего. 1883 год. Вы, возможно, знаете, что в своё время была дискуссия о том, с какой даты следует вести отсчёт истории нашего полка и, следовательно, всей армии. Постановили считать этим днём 30 мая 1683 года. Именно в этот день юный царь Пётр создал своё Потешное войско и организовал большие стрельбы из пушек на Воробьёвых горах. Первым он записал... Вы, конечно, знаете имя первого русского солдата, поручик?

   — Извините, Александр Павлович, я ещё в гимназии плохо шёл по истории. Не могу запоминать имена, даты...

Полковник был плохим экзаменатором: вместо того, чтобы отчитать неподготовленного, он сам начал рассказывать нерадивому поручику о великом прошлом, о том, что первым русским солдатом царь Пётр нарёк Сергея Бухвостова, который «при учреждении военно-потешной службы первейшим в оную самоохотно предстал». Напомнил полковник и о том, что под Нарвой два первых гвардейских полка, Преображенский и Семёновский, стояли насмерть и спасли русскую армию от полного разгрома. Продолжить, однако, свой исторический экскурс он не успел: в кабинет постучала Саша и пригласила к чаю. Полковник от чая отказался, сославшись на то, что надо поработать перед завтрашней встречей с офицерами, которых следовало научить, как наводить порядок в городе, а Дымникову, прощаясь, сказал:

   — Вы, поручик, теперь полноправный преображенец, и завтра я вас представлю собранию. У меня вы должны быть пораньше: около восьми.

Женни в гостиной, волнуясь, ожидала результатов беседы Лео с покровителем.

   — Ну, как он к тебе?

   — Служить с ним, пожалуй, можно, однако... — убедившись, что их не слышат, ответил поручик, не совсем определённо и покрутил головой. — Мужчина в цвете, сорока нет, а уже в маразме. В городе беспорядки, надо срочно ретироваться на фронт, а он, как старый попугай, о знамёнах, победах, первых солдатах. Кому это сегодня надо?

   — Ему тяжело. Он одинок, — вздохнула подруга.

   — Ты, как всегда, знаешь, за что ухватиться.

Они понимающе улыбнулись друг другу.

   — Девку ему с Морской привести. Только, боюсь, он не знает, что с ней надо делать.

   — Ты, Лео, подучишь.

   — Женни, ты ещё не знаешь самого страшного: завтра в восемь я должен быть у него и начинать службу.

   — Но мы же будем...

   — Да. Муравьев со своей нас будут ждать.

   — Опять начнёт ко мне приставать, — не то пожаловалась, не то пококетничала Женни.

   — А ты приставай ко мне, — сказал Лео равнодушно: её отношения с другими мужчинами его не очень интересовали, тем более теперь, когда жизнь менялась и возникали трусливые мысли: не прогадал ли он с Преображенским полком. Ведь на фронт он бежал не от революции, а от долгов. Одному Ваське Муравьёву, поручику из Волынского, к которому собрались на вечеринку, должен больше тысячи.

Роковой день для полковника Кутепова начался, когда сам он ещё спал. Другие не спали и думали и говорили о нём. Командующий Петроградским военным округом генерал Хабалов рано утром вызвал капитана Зайцевского, занимавшего в штабе округа должность непонятную, но значительную — подчинялся лично генералу, для которого у него всегда было наготове доброжелательно-сочувственное выражение лица, других же как бы не замечал.

   — Павленков опять настаивает на том, чтобы Кутепова назначить командиром карательного отряда, — сказал генерал Зайцевскому. — Вы же знаете обстановку: Волынский и Литовский полки восстали. Государственная дума отказалась выполнить Указ о роспуске. Конечно, действовать надо решительно, однако карательный отряд... Полковник Кутепов...

   — Ваше высокопревосходительство, Павленков совершенно прав. Именно карательный отряд! Услышав эти слова, солдаты поймут, что их ждёт, и немедленно вернутся в казармы. А Дума без солдат...

Зайцевский презрительно шевельнул усами, приличествующими верному слуге государя императора.

   — Для потомственного русского дворянина быть начальником карательного отряда... скажем, не очень лестно. А у Кутепова отговорка: он в отпуске, его полк на фронте.