Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы

Работы в Монголии было непочатый край. Пришлось заново создавать армию, которая отвечала бы требованиям военно-политической обстановки. В подчинении Рокоссовского находилось большое количество советских командиров, работающих инструкторами в подразделениях — от эскадрона, роты, батареи, до дивизиона, полка и бригады. Они воспитывали кадры, занимались формированием соединений, частей, их штабов.

Кавалерийские качества монголов вызывали восхищение. На учениях монгольские командиры и бойцы — цирики — лихо джигитовали, однако слабо владели шашкой и пикой. Личный состав не имел постоянных лошадей, а лошади постоянных хозяев. Каждая часть располагала своим табуном. Для боевой подготовки из табуна поочередно пригоняли лошадей, которых через несколько месяцев снова меняли.

Рокоссовскому пришлось не только решать вопросы боевой подготовки, но и заниматься ликвидацией безграмотности среди цириков. И тут ему очень пригодились знания по буддийской религии.

Подразделения были разбросаны по всей стране. Приходилось бывать и в горно-лесистых районах севера, и в степях юга, где брала начало пустыня Гоби. Единственной отдушиной для Рокоссовского была охота.

В трудах и заботах шел месяц за месяцем. Многие начинания в армии он довел до конца, кое-что не получилось — не по его вине. Бедность и нищета давали о себе знать и в армии. Монгольское правительство, народно-революционная партия прилагали немалые усилия, но катастрофически не хватало денежных средств.

Весна 1928 года вошла в силу и клонилась к лету. От жары, казалось, плавились камни, а ядовитая горячая пыль проникала даже через закрытые окна домика.

Вечером Рокоссовский готовился к очередной командировке. Он заметил, что Юлия Петровна была грустной, какой прежде он ее не видел. Это настроение передалось и дочери, которая вытянулась, повзрослела. И вот они обе начали хандрить. С семьей он бывал мало — мотался по стране день и ночь. Таков уж у него был характер — если брался за любое дело, то считал его в данный момент самым важным и с упорством доводил до конца.

— Люлю, что случилось? — спросил он, заглядывая жене в глаза.

Она обронила несколько ничего не значащих фраз и замолчала.

— Ты не хочешь со мной разговаривать?

Она посмотрела на него с упреком, с нежностью, посадила возле него Аду, села сама и сквозь слезы сказала:

— Костя, дорогой, я здесь больше не могу. Я очень устала. Сижу, как сова, в этом гнезде и никакого просвета не вижу. Общаться здесь не с кем. Нет ни подруг, ни… А, что говорить! У тебя работа, ты постоянно занят. А я?..

Рокоссовский сочувственно смотрел на жену и молчал.

Юлия взяла на руки хныкающую дочку и подняла на мужа глаза.

— Ты извини, Костя, я все понимаю.

— К концу лета, думаю, мы отсюда уедем. Потерпите немного.

— Да, папочка? — Дочь уселась к нему на колени, обняла за шею и поцеловала. — Скажи, мы уедем?

— Да, доченька, уедем.

— Ой, как хорошо.

Глава четвертая

Жизнь Рокоссовского вошла снова в обычную колею — похудевший, смуглый от загара, он вернулся из Монголии и в октябре 1928 года стал командиром все той же 5-й Кубанской бригады и ее военным комиссаром. Это совпало с введением единоначалия в Красной Армии. Теперь ответственность командира за все стороны жизни бригады значительно возрастала. Этой же цели служила и учеба командиров. В январе 1929 года Рокоссовский был командирован в Московскую область на двухмесячные курсы усовершенствования высшего начальствующего состава (КУВНАС).

Кончилось его одинокое двухгодичное теоретизирование в Монголии, и он набросился на военную науку с неистощимой жадностью. Он не оставлял в покое ни одного преподавателя, заводил с ними споры и смелые дискуссии.

Еще до курсов он изучил труд Шапошникова «Мозг Армии». Особенно будоражила его ум книга заместителя начальника штаба РККА В. К. Триандафилова «Характер операций современных армий». Он был знаком с работами М. В. Фрунзе, М. Н. Тухачевского, С. С. Каменева и немецкого военного бога Клаузевица[3].

Профессор Егоров как-то признался своему напарнику:

— Я удивляюсь Рокоссовскому. Он хорошо разбирается не только в тактике, но и в стратегии военного искусства. Я пришел к выводу, что он на голову выше многих наших слушателей.

— Это, дорогой мой, будущий полководец. Ты не замечал, сколько в нем сдержанной энергии, тонкого юмора и красивого таланта.

— Ишь загнул: «красивого таланта».

— Да, да, запомни это, Мирон. Между прочим, я с ним тоже согласен, что будущая война будет характеризоваться стратегией сокрушения, а не войной на измор, как мы часто об этом говорим.

— И ты туда же.

— Да, и я туда же, куда твой оппонент Рокоссовский.

— Мало того, он ставит под сомнение некоторые пункты моего мобилизационного плана.

— И правильно делает, над этим тоже следует подумать.

— А как насчет военного бюджета и линии Генштаба в этом вопросе?

— Об этом с Рокоссовским можно поспорить.

Закончив курсы, Рокоссовский в апреле 1929 года снова возвратился в Забайкалье, к своим кубанцам, к которым за годы службы проникся искренним уважением.

После Монголии ожила и семья. Жена устроилась на работу в детский сад и взяла с собой Аду.

Бригада Рокоссовского прикрывала границу с Китаем по пограничной реке Аргуни. После Гражданской войны восточная граница СССР была тревожной и опасной, а с конца 1928 года обстановка еще более обострилась.

Китайские милитаристы, поддерживаемые США, Англией и Францией, а также белоэмигрантами, нашедшими приют на территории Маньчжурии, летом 1929 года захватили принадлежавшую СССР Китайско-Восточную железную дорогу (КВЖД)[4], грубо нарушив тем самым заключенное в 1924 году советско-китайское соглашение о совместном управлении дорогой. Более двух тысяч служащих КВЖД были арестованы и брошены в концлагеря.

На дальневосточных границах от Владивостока до станции Маньчжурия совершались налеты китайских солдат и белогвардейцев. Особенной жестокостью отличались набеги на станцию Маньчжурия и у 86-го разъезда. За несколько месяцев были убиты десятки красноармейцев и мирных жителей.

Неоднократные протесты Советского правительства к положительным результатам не приводили. Китайское командование подтягивало силы и готовилось к крупным военным операциям. По городу Маньчжурия маршировали молодчики из мукденского «Отряда уничтожения СССР», распространялись воззвания, на которых советский Дальний Восток включался в состав Китая. Оставалось единственное средство — проучить провокаторов и заставить их образумиться.

Была поздняя осень, а в Бурятии это уже начало зимы. На дворе стоял крепкий мороз, жгучим северным ветром тянуло со стороны Байкала.

Именно в это время Рокоссовский получил приказ о совершении бригадой форсированного марша к месту дислокации. Комбриг дал соответствующие распоряжения и поздно вечером заехал домой.

— Милая Люлю, спасибо за ужин, я уезжаю.

— Куда?

Рокоссовский посмотрел в чистые и робкие глаза жены и не смог скрыть правды.

— Я уезжаю на небольшую войну.

— Опять?

— Да, опять.

— Боже мой, когда же все это кончится? — спросила она испуганно. — Когда?

— Это от меня не зависит.

Он подошел к кроватке, где, улыбаясь во сне, спала Ада, прикоснулся губами к ее щеке и тихо произнес:

— Спи спокойно, моя красавица, я скоро вернусь, и мы с тобой обязательно поедем на рыбалку.

Он взял походный чемодан и не торопясь направился к выходу.

— Береги себя, родной. — Юлия прильнула к его груди, стараясь скрыть слезы. — Мы тебя очень любим. Помни об этом на той проклятой войне.

— Буду помнить, — сказал Рокоссовский и ободряюще улыбнулся. Он поцеловал жену и вышел.

Полки бригады были рассредоточены на большом расстоянии друг от друга, и им пришлось совершать длинные переходы.

Части бригады, выступившие во главе с командиром, за сутки прошли более ста километров. Вскоре подтянулись другие полки и конно-артиллерийский дивизион.

Сумеречным вечером Рокоссовский с командирами частей прибыл в станицу Олочинскую, которая более чем на версту раскинулась на левом берегу Аргуни.

Вокруг было пустынно, тихо, лишь изредка где-то лаяла собака да над несколькими домами курился дымок. Пограничное село почти опустело, на пепелищах домов как памятники варварству торчали черные печные трубы.

Китайские солдаты из крепости Шивейсян почти постоянно вели огонь по селению.

За сопкой командиры отыскали отдельный домик, в котором еще теплилась жизнь. Его обитатель, пожилой мужчина, вручил Рокоссовскому резолюцию, которую приняли оставшиеся жители станицы: